***
　　　　- ... И провернуть до характерного щелчка!
　　　　- Чего ругаешься?
　　　　Толстый волкофавн ворчит, не оборачиваясь:
　　　　- Рыба-сволочь! Не ловится, и все тут!
　　　　Стою у борта, смотрю на море. А моря нету, полоска шагов пятьсот, за ней лед сплошной, до самого горизонта. Капитан у нас хитрый. Знает, что по кромке льдов даже гриммы ходить боятся.
　　　　И вот сейчас я вижу, почему.
　　　　Глыбы синеватого льда величиной с контейнер или вахтовый вагончик пологая волна в полной тишине подкидывает на три-пять ярдов. Клавиши богов-братьев, беззвучное бешенство стихии... Наверное, Вайсс научится когда-то управлять и таким. А Винтер, может быть, и умеет уже.
　　　　Страшно. Мозг вроде бы и понимает, что шуметь нечему, да и звуки соответствуют: скрип, шорох, иногда плеск, вот и все. Но какие же они огромные! Синеватые, а иногда просто зеленые, не какие-то там мягкие тона - густо-зеленые блоки старого льда. Вверх-вниз, только сунься - нежнейший мясной фарш!
　　　　Вчера поутру вахтенный одну такую льдинку прохлопал, поцеловались. Теперь в носовом трюме полтора метра воды.
　　　　Путаться стал. То привычно ярдами, а то припомню таблицы стрельбы из Корпуса, и метры сами собой на ум приходят. Моряки вовсе считают милями и кабельтовыми, но я в моряки не лезу. Я пассажир, и тем горжусь. Знать бы еще, капитан мое убеждение разделяет, или уже отдал приказы  на время стоянки переквалифицировать меня из пассажиров в арестанты?
　　　　***
　　　　В арестанты я не захотел. Выгородка тесная, пыльная, и для здоровья сырость не полезна. Вещи с вечера распихал по карманам разгрузки, рюкзак набил обрезками канатов и оставил в своем шкафчике. Вроде как барахло мое вот оно, значит, и сам я от запасных носков никуда не денусь.
　　　　Дождался, пока справа потянется берег. Северный берег Мистраля не лесистое теплое Приморье, и люди здесь почти не живут. Отвесные черные скалы, в складках резкие белые пятна нетающего снега, крупные кристаллы, снежинки в ладонь, почти как Прах, только снег. Небо свинцовой крышкой, навевает мысли нехорошие.
　　　　Может, капитан и классный мужик, а команда его все отличные парни. Только если нет, на том и кончится мое путешествие. Я не в кино и не в игре, второй попытки не даст никто.
　　　　К полуночи стихло; отхватил я лодочку, с которой битый льдом корпус осматривали и потому не подняли: завтра, мол, опять понадобится. Так и оставили заваленной на нижнюю площадку трапа, чтобы случайная льдина не оторвала.
　　　　Лодку я спихнул, оглянулся: похоже, не замечает никто. Карабин всегда при мне, вещи по карманам. Толкнулся тихонько, на дно лег под смятый брезент. Вроде как лодка сама оторвалась. Корабль долго шел мимо, сопя огромным и добрым животным... Правда ли, что взрослые гриммы не кидаются на всех подряд, смирно и тихо живут? О гриммах можно думать ночью, если думать спокойно... Вот подкинуло на кильватерной струе, я приготовился прикладом толкаться, чтобы не втянуло под винты - но уже далеко отнесло, и сопение машины чуть слышно... Поднял голову: ни криков, ни огней; да и не станет капитан ради одного дурня и одной шлюпки менять курс. Шлюпка что; в шторм таких можно три потерять. Купят новую...
　　　　Выпрямился и погреб курсом на белую полосу вдоль берега. Там льдины не пляшут: старые за полмили на мель садятся, а молодые зыбью ломает, они тонкие совсем.
　　　　Так что когда лед подо мной начал трещать, испугался я сильно. Провалюсь, а греться тут негде и воспаление лечить нечем. Лег на лед - а он прозрачный, куда там стеклу, дно галечное, ни песчинки. Луна до дна просвечивает, рыбки суетятся, благолепие...
　　　　Ползу. В рост подниматься страшно. Долго полз, пока рядом снегоход не проехал. Местные смеются:
　　　　- Вставай, ушла королева твоя!
　　　　Обидно мне сделалось - не передать словами. Но говорю спокойно:
　　　　- Да не, вон плавает чегой-то черное, с веселенькими разноцветными глазками по всему телу. Очень завлекательно щупальцами машет. Сейчас оно к вам пошло, и вы посмотрите.
　　　　Как они втопили! Аж трещину гусеницами проскребли! Грешно смеяться над больными людьми, а все-таки не убежали, булькнули. Правда, что там уже по щиколотку, но не всухую продул. Размочил, так сказать, счет.
　　　　Ладно, подошел, помог вытащить машинку. Парни оказались не сильно обидчивые, оценили шутку. В диких краях если не убили сразу, потом ножа в печень заработать сложно, надо крепко человека задеть. Здесь жизнь и без людских дуростей непростая. Ну и людей мало, каждый на виду. Поневоле сделаешься прозрачным, как тот лед, что я пузом шлифовал...
　　　　Понятно, что где-то рядом прииск: за чем бы еще лезть в дичь и глушь. За долгую историю в теплых местах весь Прах выбрали. Вон, в пустынном Вакуо раньше все Прах копали, потому что легко добывался. Со временем все выкопали, и теперь Вакуо нищий фронтир, а рулят Вейл с Атласом, да вот Мистраль еще тянется, марку ронять не хочет.
　　　　Но это все лирика, историческое кино, дамы в кринолинах. Конкретно мне и конкретно сегодня важно что: где прииск, там рельсы. Где рельсы, там грузовая контора. Где грузовая контора, там тетенька-бухгалтер. Может, и дяденька, не в сиськах суть. А суть в том, что Свитком бухгалтер пользуется осторожно. У бухгалтеров Проявление такое: не доверять никому считать за тебя деньги. Особенно не доверять Свитку, потому что непонятно, как электроника что суммирует, и куда ее монтировкой фигачить за ошибку.
　　　　Вот, захожу я в контору, здороваюсь и с порога:
　　　　- Уважаемые, не надо ли кому Свиток настроить?
　　　　Настройка дело несложное. Реестр почистил, рекламу повытер, с умным видом в поля потыкал, между делом увеличил скорость курсора на одну-две ступени. И сразу разница невооруженным взглядом заметна: быстрее стало.
　　　　Поблагодарили, отсыпали двадцать льен.
　　　　С одной стороны хорошо. С другой - на обед хватит, но нужен-то билет. Рельсы наверняка с Трансмистралем соединяются, иначе зачем они вообще. Трансмистраль - хотя бы тысяча льен. И то, лучше ехать средним классом, чтобы не привлечь внимания людоловов, нищий эмигрант им первая добыча. Много морячки успели рассказать, хорошо я пива попил.
　　　　Вышел из конторы: маленький кирпичный домик. Прииск дальше, а тут платформа с навесом, вокзальчик небольшой, но касс целых три. Все открыты, все работают. Здоровенный, получается, прииск.
　　　　Идут мужики, двое, в костюмах виду прорабского. Пиджачок-манжетки, все модное, необмятое, обувь начищена. Но морды загорелые, обветренные не спрячешь. Всю жизнь по площадкам, в теодолиты щурятся.
　　　　- Эй, парень, ты нормально в расчетах шаришь, или только где курсор настраивать выучил?
　　　　- Давайте задачу вашу и посмотрим. Только уговор, если справлюсь - везете до Трансмистраля.
　　　　- А если не справишься?
　　　　- Сдохну от изумления. До сего дня не случалось.
　　　　- Вот, Грегор, это я называю здоровой самооценкой, - мужик повыше обернулся и рукой поманил:
　　　　- Пошли в гостинку.
　　　　Дальше в тупике вагон-гостиница, их вместе с вахтой меняют. Заснул-проснулся, а тебя уже на работу привезли.
　　　　Вывалили ворох бумаг:
　　　　- Нам надо таблицу состояния прахового двигателя. Начальники его где-то за долги взяли, без документации. Насос на откачке не справляется, а вслепую регулировать мы боимся. Один раз куда-то не туда закрутили, рвануло уже. Вот формулы, вот массив исходных данных.
　　　　Гляжу: ничего особенного. Разве только Уго Вильо Перес на память пришел - расчеты он преподавал; ну да взрослый я уже. Слезы вытер молча.
　　　　Сделал формулы часа за два. Кто-то поесть принес, тонизатора свежую банку не пожалел, заклееную. Дольше всего я возился с распечаткой. То давление теплоносителя на поля вылезет, то лишний знак всю красоту таблицы портит.
　　　　Оторвался от расчетов: темно в окне. И холодно так, что я внутри за стеклом ежусь.
　　　　Подошли мужики, зарядили мы вместо тестовой задачи массив реальных данных. Ткнул я пальцем в "пуск", и с чувством выполненного долга подтащил кастрюлю с остывшими макаронами, резиновыми сосисками, при изготовлении которых ни одно животное не пострадало, если не считать маркетологов, конечно...
　　　　А оно возьми и выпади примерно на середине расчета.
　　　　Стоим втроем над распечаткой, и до меня доходит: аргумент логарифма знак меняет. Возьми-ка сам логарифм отрицательного числа, быстро поймешь, в чем соль. Ну надо же так облажаться, нормирование входных данных прощелкать!
　　　　Но мужики смотрят уважительно и даже бутылку на стол выставляют:
　　　　- Слышь, Лосяра, оно в той же точке бухнуло.
　　　　Грегор пальцем в распечатку тычет:
　　　　- Я на всю жизнь запомнил, давление точно такое показало, как в твоем расчете. И сразу крышку цилиндра сорвало и пол-насоса разворотило, до задвижки никто не успел добежать.
　　　　Я на бутылку не смотрю, думаю только: повезло, вашу мать, раз в жизни повезло, не пешком триста лиг по морозу бежать.
　　　　- Во, - Грег потягивается и зевает. - Че ж мы сразу никого не зарядили посчитать? Правильная ведь формула!
　　　　***
　　　　- ... Формула коммунизма - фикция. Нет рецепта, одинакового для всех.
　　　　- Но цель есть и она очень проста.
　　　　- Отнять и поделить? Мы уже проходили.
　　　　- ... Галстук мой отпустите, вы же академик, стыдно.
　　　　- От генерала слышу!
　　　　- Вы опять отвлекаетесь на средства. Цель, Никита Сергеевич, вы начали говорить.
　　　　- Вертолетик поставьте, сломаете, что вы как дети малые.
　　　　- Тише, товарищи, тише! Перед инопланетянами стыдно!
　　　　Понятное дело, после такой ремарки все слова стер общий хохот, прекратившийся только минут через пять. И тогда Ефремов, утерев лицо, попросил:
　　　　- Никита Сергеевич, вы мысль докончите, пожалуйста. Вы начали говорить, что пути достижения разные, но цель одна, верно?
　　　　- Именно, - Хрущев сперва утер лысину, лицо после. Несмотря на правильный декабрьский мороз снаружи, в "комнате с модельками" только что пар не поднимался от разгоряченных спором людей.
　　　　- Я смотрю просто. Коммунизм есть созидание и постоянное улучшение условий жизни народа. Вот почему там, за вратами, мы построили не военную базу... Не только базу. Мы построили все-таки город. С детскими площадками, кружками кройки с шитьем. И внесли туда все социальные гарантии, присущие социалистическому строю. А старый коммунизм, эпохи Маркса-Бакунина - это ваш Тириан и есть. Отнять и поделить, верно тут сказано. Товарищи! Успокойтесь! Мы еще не идем штурмовать Зимний!
　　　　- А что, таки уже пора? - засмеялся в задних рядах Гречко.
　　　　Снова посмеялись: пора не пора, кто же такое скажет вслух перед ликом правительства?
　　　　С одной стороны, привычный спор опытных царедворцев, то есть, старых товарищей.
　　　　С другой стороны - мужчина от мальчика отличается только длиной... Скажем, волос. Интерес у всех одинаковый. Конкуренция, соперничество - все понимают.
　　　　Но.
　　　　Интересно.
　　　　То самое, эфемерное, невыразимое ни в словах, ни в рублях - и, однако, поднявшее предков полвека назад на штурм Перекопа, а кубинских барбудос недавно - на штурм казарм, а китайцев и вьетминь в те самые атаки "живыми волнами"...
　　　　Что это?
　　　　Как его определить?
　　　　Мы спутник запустили, мы человека на орбиту вывели; мы Гитлера лоб в лоб опрокинули - если нет коммунизма, то мечтой о чем все сделано?
　　　　Собрались к Т-образному столу и расселись привычно: во главе Хрущев, справа военные, слева ученые, вперемешку с теми и другими философы, предсказатели, инопланетяне в лице одного Тан Линя, и примкнувшие к оному Звездочет с Толмачом. Которые вроде бы земляне, а вроде бы уже и не совсем.
　　　　- Товарищи, в самом деле, к порядку. Товарищ Афанасьев, предложения.
　　　　- Критерий. Выбрать критерий, по которому мы сравним все коммунизмы.
　　　　- Отношение к труду, - вздохнул Ефремов. - Как ни поверни, все создано трудом. Любые спекуляции, грабежи, реквизиции - вторичны.
　　　　- Тогда вы и начинайте.
　　　　- И начну, - Ефремов поднялся над столом - большой, собранный, аккуратно причесанный; наклонил голову. Толмач, Звездочет и Тан Линь живо увидели в жесте проламывающий тучи "буллхэд".
　　　　- Про "Утопию" Томаса Мора говорить не стану по одной причине: она так и осталась утопией. Но в те годы, когда царь-освободитель отменял рабство в России, а в Японии самураи резались на улицах за право больше не быть самураями, то есть в тысяча восемьсот шестидесятых, американский филантроп по имени Беллами сделал практическую попытку. Он купил участок земли в Америке и устроил там колонию на собственных принципах.
　　　　Пока Ефремов переводил дух, Устинов буркнул:
　　　　- Судя по отсутствию видимого результата, попытка провалилась.
　　　　- Именно. Все-таки Беллами утопист; он показал в книгах вымышленное общество, которое он считал идеальным. Но движения ресурсных потоков, как у нас работает Госплан, в те времена никто и не думал рассчитывать. О трудовой психологии никто не заговаривал. Тот же Беллами строил свою утопию на фундаменте принудительных трудовых армий.
　　　　- А я думал, трудовые армии придумал Троцкий... В восемнадцатом году. Как он пишет: "Человек стремится уклониться от труда. Трудолюбие создается экономическим давлением и общественным воспитанием. Можно сказать, что человек есть довольно ленивое животное", - пробормотал Гречко, и Хрущев ехидно шепнул:
　　　　- Думать не твое, Антоныч. Тебе шашку и коня, и на линию огня. Шашку, если что, я заказал уже на Златоустовском. На двадцать третье февраля подарю.
　　　　- Иди ты...
　　　　Ефремов перевернул несколько листов большого блокнота и продолжил:
　　　　- Беллами считал, что все здоровые люди в возрасте от двадцати одного до сорока пяти обязаны исполнить трудовую повинность. На их-то усилиях и стоит сладкая жизнь всех остальных. Отсюда мы видим, что в утопии Беллами необходим аппарат принуждения, а это у нас что?
　　　　- Государство, - ответил Афанасьев. - Понятие "государство" так и определяется. Аппарат принуждения в интересах господствующего класса.
　　　　- В своей реальной колонии Беллами не предусмотрел никакого механизма исполнения правил, что ее и погубило. Есть исторический пример ближе: Лига Наций, созданная после Первой Мировой Войны, по причине бессилия так и не предотвратившая Вторую.
　　　　Серов поднял руку, вежливо дождался разрешающего жеста и уточнил:
　　　　- Тем не менее, в странах Западного мира идеи Беллами весьма популярны. Особенно как противовес нашему коммунизму, который там называется военным и не мыслится без колючей проволоки. Они так понимают, что коммунизм абстракция. Метафизика, идеология. Нормальному человеку непонятно и не нужно. Вот социализм - это хорошо, это они во Франции видели, в Италии, это уже кое-что практическое.
　　　　- Верно, - Ефремов постучал карандашом по блокноту. - И все же на Западе до сих пор предпринимаются попытки сделать коммуну "по Беллами". Но к теме. Первое отношение к труду у нас принудительное, труд понимается как неизбежная мерзость, которую необходимо побыстрее отбыть и с плеч. И вся громада Марксова "Капитала" сводится к доказательствам: труд необходим. Да, он тяжел и неприятен, и все же без него не обойтись. А раз так, спорить о труде нечего. Все переходят сразу к дележке результата.
　　　　Ефремов свел руки вместе и слепил невидимый снежок.
　　　　- То самое "отнять и поделить", потому что ни вождь, ни шаман, то бишь ни царь, ни митрополит, добром не отдадут ни полушки. Таково сегодняшнее понимание коммунизма в том числе и у нас, в СССР. Мы привлекаем людей на тяжелые работы - то же морское рыболовство, стройки, освоение Сибири и так далее -  деньгами, привилегиями, в намного меньшей степени почетом. Никто из мечтателей, сколько их ни прошло перед нами, не мог представить себе, что наступит время, когда люди будут трудиться свободно и радостно и понукать их не будет нужды.
　　　　- Верно ли я понял, что при такой классификации наш социализм то же самое "отнять и поделить", разве только отнимают чуточку вежливее, а делят самую капельку честнее?
　　　　Сказав такое, Устинов извинительно поднял обе руки:
　　　　- Больше не буду перебивать. Поймите, весьма странно слышать подобное. Видите ли, промышленный комплекс... Ладно, товарищи, военно-промышленный... Громадная мощь. И если она создана здесь, в СССР, в государстве, что всеми западными политиканами считалось невозможной глупостью, которому предрекали гибель, распад - а мы вот они! Нет ли здесь противоречия с теорией?
　　　　- Разумеется, есть, но я перейду к нему дальше.
　　　　- Простите еще раз, постараюсь не прерывать.
　　　　Звездочет обвел взглядом зал. На людей он пока что смотреть опасался.
　　　　- Итак, второе отношение к труду - когда человек сам хочет нечто сделать. Хочет настолько сильно, что заплатит за обучение в школе или высшем учебном заведении, сам купит инструмент, а то даже и придумает. Здесь у нас разнообразное творчество. Искусство, да. Но и техническое творчество тоже. Но и предпринимательство. Задача: как поставить частнособственнические инстинкты на службу коммунизму?
　　　　- Вот это уже точно утопия! От кормушки не оттянешь, - Косыгин ожесточенно чесал брови.
　　　　- А как же бригады коммунистического труда?
　　　　- Они существуют за счет внутренних ресурсов участников. Моральным удовлетворением семью не накормишь, почетную грамоту зимой не наденешь.
　　　　- Ерунда, не согласен! Внутренние ресурсы там совсем ни при чем. Вы что же, совершенно не понимаете, какой там положен принцип в основу?
　　　　- Товарищи, не отвлекайтесь! Дослушаем изложение мысли, вопросы потом!
　　　　- Благодарю. Итак, в отношении к труду возможны две главные крайности. Либо труд повинность, либо труд радость. Отсюда главная задача преобразования общества - сделать труд радостным.
　　　　- Техника?
　　　　- Не только и не столько. Организация. На себя всякий работает усердно и с выдумкой.
　　　　- Простой секрет, любому председателю колхоза знаком.
　　　　- Никита Сергеевич, вспомните, как приняли Худенко? В штыки, натурально в багинеты, он-де: "нарушает социальный мир". А ведь он всего только и сделал, что устроил работу в совхозе, чтобы та обогащала работников. Не свергая советского строя, не нарушая советских законов.
　　　　- Совхоз не колхоз.
　　　　- Не такая большая разница, однако!
　　　　- Мы приходим к простому выводу, - Серов опустил голову в ладони, и потому голос его звучал, словно бы из-под земли:
　　　　- Социализмы-капитализмы вторичны сами по себе. Главное, какие люди там допущены к решениям, и кто выполняет их. Капитализм воспитывает подонков. Через какое-то время штатное расписание ими заполнено. А коммунизм теоретически всех членов общества делает хорошими... Не так! Отбирает в штатное расписание хороших.
　　　　- Теоретически, - Косыгин откровенно повертел носом.
　　　　- Практически! Система Худенко, кооперативное движение. Наконец, бригады комтруда. Именно практически! Потенциал системы доказан, ведь подобного ни при царе не водилось, и сейчас ни у кого из буржуев нет... Но мы все мешаем докладчику.
　　　　- Тема... Очень... - Гречко сказал неожиданно серьезным тоном. - Пусть я номенклатурная шишка, но я человек тоже. Мне хочется все-таки знать: за что. За что я по приказу двину танки. За что в них будут гореть люди. За веру, царя и отечество? Вот и прерываем постоянно.
　　　　В рухнувшей на комнату тишине звучали, конечно же, только часы - далеко над входом.
　　　　Тик-так.
　　　　Тик-так.
　　　　За широкими окнами стемнело; мело густо, щедро, радуя строителей снежных крепостей, лыжников, охотников "по пухляку", просто детишек, учивших сейчас параграф или главу из учебника при свете лампы.
　　　　- Продолжайте.
　　　　Ефремов закрыл блокнот и указал на второго богатыря за столом:
　　　　- Для разъяснения, каким образом освобождение труда достигнуто практически, слово имеет ученый Тан Линь.
　　　　Тан Линь поднялся и повторил все то, что уже рассказывал в зале военной академии Атласа и повторил вчера Ефремову у витрины с тарбозавром, в Палеонтологическом.
　　　　Прежде всего, что известное ему, Тан Линю, устройство социума базируется не только на трудах Эрф Рома, но и в значительной степени на работах Оксигена, уточненным и дополненым практикой.
　　　　Что единицей общества считается команда, отношения внутри которой не регулируются извне. От семьи отличие лишь в том, что из команды любой может всегда уйти.
　　　　Что наиболее спорную функцию государства - принуждение нарушителя, право силы - берет на себя общество, размазав ее более-менее равномерно и тем самым сделав подъемной, словно бы копание канала.
　　　　Что главный смысл столь сложно устроенного общества - разнообразие. Любая система должна иметь набор подходов к любой задаче природы, набор ответов на всякую опасность.
　　　　Людям же выгодно, потому что команд миллионы, больших и малых, и кто не прижился в одной, может искать следующую либо вовсе жить одиночкой, если, конечно, выдержит.
　　　　Что общий враг, столь удобный цемент в любом собрании людей, великом или малом, здесь работает на благо, ибо команды конкурируют именно как команды, а не как смертные враги, всегда помня: мы все земляне, а против нас необъятный Космос и всемогущее Время.
　　　　Тан Линь произносил отточеную речь и поражался, насколько иначе его воспринимали. Люди выглядели усталыми, старыми, изношенными намного сильнее, чем крепкие активные слушатели военной Академии за восемь светолет отсюда.
　　　　Но военные Атласа пробовали слова на зуб, ощупывали умственно, взвешивали и измеряли, сомневались и боялись поверить, и закрывались цинизмом, как фехтовальщик привычно берет защиты.
　　　　А здесь у людей горели глаза.
　　　　И каждый миг Тан Линь одергивал себя в мыслях, и напоминал: они такие же. Точно так же рвут глотки друг дружке. Просто на Атласе дерутся за выгоду одному и сегодня, а тут за выгоду многим и надолго. Например, за работу для КБ или своего завода. Конечно, лично человек получит орден или премию. Смешную копеечную премию по сравнению с прибылью зачуханного миллионера.
　　　　Хорошо ли это? Он, Тан Линь, чужой и здесь тоже; и если даже случится чудо, и Хоро подберет нужные установки семидверной комнатки, станет ли Тан Линь своим на родной Земле? Или он теперь экспонат и судьба его стоять в такой стеклянной витрине, вертолетиком-корабликом, если же неохота мелочью, то хотя бы тарбозавром?
　　　　Чучелом плачущего большевика, усмехнулся Тан Линь, вспомнив беседу с Ефремовым. Детишки, Семиградье - только там, пожалуй, он сможет бросить якорь.
　　　　Про Семиградье он заметил в последних абзацах, сухо, только для полноты сведений. И удивился внезапному оживлению, в шепоте которого выловил фамилию "Макаренко", повторенную каждым слушателем. И потом: "Надо же, и у них сработало"! Довольнее всех выглядел тот самый Афанасьев, ректор Института Коммунизма, со слов Ефремова: главный философ, вдохновитель. Получается, речь удалась?
　　　　Тан Линь знал без часов, что речь укладывается в пятнадцать здешних минут: нарочно так скомпоновал, чтобы не успели заскучать, задуматься, перебить вопросами.
　　　　Но вот он договорил и сел, и некоторое время ошеломленные земляне не издавали ни звука - кроме, разумеется, часов, бесстрастно нарезающих вечность на кусочки, фасующих в события, мысли, удары сердца.
　　　　И потом выдающих всем события забесплатно. То есть, даром. Коммунизм же!
　　　　Тик-так.
　　　　Вот так.
　　　　- Задавайте вопросы, товарищи, - сказал Хрущев.
　　　　- Простите, мы пока не готовы, - выразил общее мнение Устинов. - Такие вопросы с кондачка не задаются, а не то что решаются.
　　　　Все снова посмеялись.
　　　　Хрущев закрыл совещание с видимым облегчением. Секретарь выдал всем карточки с датой и временем следующего собрания, после чего люди вышли сперва в залы, коридоры - а потом, получив пальто с шубами, в снег.
　　　　***
　　　　Снег летел плотным потоком; в Центральный Дом Литератора решили не ходить: реорганизация, стройка, новое здание. Ни посидеть, ни поговорить. Собрались впятером: братья, Афанасьев, Ефремов и Тан Линь. Взяли такси, в придорожном кафе у кооператоров набрали еды. Выпивки не брали, потому как старшему поколению доктор не велел, Тан Линь вовсе не пил. Молодое поколение подумало: невежливо нам пить, а уважаемым наставникам на то, глотая слюну, смотреть. Ограничись соком томатным, единственным, уцелевшим в кафе к вечеру. Сели, осмотрелись, и каждый подумал: вот он и контакт, но как-то не всерьез, что ли? А как надо всерьез?
　　　　И Ефремов проворчал вслух:
　　　　- Разве существует образец, эталон Первого Контакта? Речи-встречи, то да се, против НАТО? Какое дело разуму с иной звезды до наших местечковых дрязг?
　　　　- Вообще-то да, - вздохнул Афанасьев. - Образец существовал. Немая торговля, финикийцы. Тысячи лет назад, когда всякая новая бухта, любой берег представлял собой новый мир. Входишь и не знаешь: кто здесь живет? Как встретит? Базаром или войной?
　　　　- Три вида сущности одной, - хмыкнул старший брат. - Но...
　　　　- Давайте-ка мы никуда больше не поедем, - предложил тогда Ефремов. - Чем беспокоить домашних и разносить слухи, посидим здесь и поговорим. Зал пустой. Похоже, что из-за непогоды. Нам никто не помешает... Единогласно? Виктор Григорьевич, начинайте.
　　　　Афанасьев начал не прежде, чем очистил свою тарелку.
　　　　- Иван Антонович, вы считаете, что природа человека добра. Тут вы следуете гуманистической традции Руссо и, к слову, Маркса. Воспитание человека коммунистического общества состоит в выявлении и развитии изначально присущих ему нравственных качеств.
　　　　- Вы не согласны?
　　　　- Полагаю, вы не учитываете антропологические открытия Фрейда и Ницше.
　　　　- Мастера невроза! Вся иудео-христианская кодла строит власть на подавлении психики. Вот это грех и вон то грех; то не сметь и вон того не желать. Но можно купить индульгенцию. Но не всем, а только кому мы разрешим.
　　　　- Рыба, кстати, очень даже. Пробуйте.
　　　　- Не премину... Отсюда гормональный шторм. Все равно что крейсер на рейде постоянно подрабатывает машинами, выжигает ресурс не в боях-походах, а в стоянии на якоре. Потом приходит нужда совершать подвиг, а уже и нечем. И вся ницшеанская Европа смирно ложится под Гитлера.
　　　　- И стонет по-фрейдистки, - хмыкнул старший брат. - Простите, Иван Антонович, образ такой. Не удержался.
　　　　- Вы, кстати, не отмалчивайтесь. Вы же там... Год провели?
　　　　- Мы, кстати, до сих пор официально там. Числимся в пути. Здесь вы нас не видите. Мнится вам.
　　　　- Тогда грибы сюда двигайте, призракам разъедаться не положено. Что скажете по спору?
　　　　- Наша совесть возмущена существующим порядком вещей. Разум послушно и поспешно ищет пути изменить этот порядок. Но у порядка есть свои законы. Они возникают из стремлений огромных человеческих масс. Пока идея не овладеет массами, масса никуда не двинется. И потому в революционный переворот... Не верю. Смена верхушки не даст ничего: люди останутся прежними. Уязвимыми и несовершенными чисто в силу биологической природы.
　　　　- И все же доброе в людях фундаментальнее, чем зло и жестокость. Человек по природе добр и замечателен, злое в нем — продукт извращенных общественных отношений. Особенно же христианства.
　　　　Звездочет разулыбался:
　　　　- Ирония судьбы. Я примерно то самое доказывал Капитану.
　　　　- Судя по вашей улыбке, тот не согласился?
　　　　- Он человек военный. Сказал: сволочи понятен только язык оружия, с него и надо начинать.
　　　　- Вот видите, и вы полагаете революционное обновление неизбежным!
　　　　- Только как признание уже сложившихся перемен. Без подготовки общества никакие "сверхусилия сверхлюдей" не принесут ничего.
　　　　- Вот Яковлев нам на "Попытку к бегству" и отписал, что-де: "Земляне, члены коммунистического общества, при столкновении с инопланетным фашизмом не хотят вмешиваться, ибо всякое их вмешательство, по мнению авторов, обречено. И все достижения земных наук оказываются почему-то бессильными".
　　　　- Брат, загнул - тремя руками не разогнуть. Представляшь, Тириан к нашим перейдет, а мы-то никогда не поверим ему полностью... Сюжет?
　　　　- Сюжет, но потом. Иван Антонович, вот мы с братом вас ценим за попытку глянуть в будущее. Не продлить в него настоящее, а именно вычислить будущее, сильно отличное от всего... Всего, в общем. А мы стараемся понять: как там себя ощущают обычные люди. Которые могут ошибиться и потом оправдываться: "Извините, мол. Сердце не выдержало, я чувствовал, что обязан хоть что-нибудь сделать". А что конкретно нужно делать, у нас ведь нигде не учат!
　　　　- Вам и шашки в руки. Напишите про таких людей, которых именно учат. Вас же готовили?
　　　　Братья переглянулись и засмеялись. Все засмеялись тоже, не понимая причины, просто чувствуя желание братьев поделиться радостью. Потом Ефремов поглядел на люстру сквозь колечко лука и опечалился:
　　　　- Получается, и я написал утопию. Коммунистическую.
　　　　- Не соглашусь. Вы не коммунистическую утопию написали, а общечеловеческую.
　　　　- То-то мне читатели отзываюся, что сухо, научно, рассуждения одни. Звездолет бетонный, Дар Ветер картонный.
　　　　Братья переглянулись и решительно отобрали у Афанасьева миску с мариноваными грибами - пока все спорили, самый ученый философ Союза отъел как бы не половину. Накололи вилкой каждый по грибу и телепатическим путем решили: отвечать старшему, и тот сказал:
　　　　- Так у нас всех две категории читателей. Первых вы никаким Берегом Скелетов не завлечете, им подавай мысли. А вторым, напротив, интересно про побег Тилотаммы, погоню, тигров и алмазы. Про Леа в купальнике, а еще лучше без. Про мафию и драму лейтенанта Андреа. Вот им первая категория непонятна и мешает непоправимо.
　　　　- Все поправимо, - Афанасьев не согласился. - Осенью сорок первого у меня в БАО служил старшина, перековавшийся урка, строитель Беломорканала. Никто его ни в чем обмануть не мог, такой жучила. А подчинялись ему профессор санскрита и учитель по классу тромбона из консерватории. Жизнь сложнее пары категорий, с кем угодно в один окоп усадит. Вот Замятин, читали?
　　　　- Простите, нет, он же уехал в тридцать пятом и умер в Париже.
　　　　- Ну да, - Афанасьев спохватился. - Что же я... Вы и не могли. В сорок втором перевели меня в СМЕРШ Забайкальского округа, там я философией и увлекся. Потому что каждый второй на допросе пытается втереть, что он-де на самом деле бабочка, коей снится, что она человек. Спрашиваю его: чего же бабочка занимается подрывной работой? А он отвечает: все, что делают люди, для порядочного насекомого кошмар форменный. Нету разницы, заниматься подрывной работой или какой другой, один хрен придет какой-то Бредбери, почему-то американец. И все равно растопчет. Куда там перевербовка, их даже понять без образования невозможно.
　　　　- Лихо завернуто.
　　　　- Лихо потом настало. Перехватили мы нелегала с зарубежной печатью. Какой-то эмигрант из Харбина, самиздатом переводил "Мы" Замятина с чешского издания, и через границу толкал местной интеллигенции. Так вот, что писал Замятин: "Во всех великих религиях одна и та же мысль: научить людей всеобщему братству. Не смешно ли биться насмерть из-за вопроса о том, как именно произносить слово "братство"?
　　　　- Не смешно, - шумно выдохнул Тан Линь, - я вот со стороны гляжу, на правах, так сказать, инопланетника. Совсем не смешно.
　　　　- Ну и там дальше Замятин выводит следствие. Якобы, существуют абсолютные Добро и Зло, на их основе можно-де построить Высшую Мораль. А с ней никоторый коммунизм-социализм не нужен. Мораль Высшая, конец истории, все. Вот, стою я с прокопченым наганом над арестованным китайцем и чую: неправда его. А доказать не могу. И прямо вижу, как узкоглазая падла смеется: варвар, что ты понимаешь! Стрелять научился и рад!
　　　　Афанасьев перетащил миску с грибами на свою сторону стола, но за время речи в ней осталось буквально на понюхать.
　　　　- Тогда-то я и стал учиться философии. Мир сложная штука.
　　　　Добрав остатки закуски, вытерли тарелки хлебом начисто; подавальщица помоложе только головой покрутила, а мама ее, в семейном кафе посудомойка, кивнула печально и понимающе: блокадники. Двое точно, видела она уже, кто такими глазами на хлеб смотрит. Но и остальные, похоже, помнят голод сорок шестого...
　　　　Рассчитавшись, мужчины натянули на плечи кто пальто, кто шубу, и вышли в метель.
　　　　***
　　　　Метель стихла поутру седьмого дня. Вагончик наш отцепили на узловой станции, вежливо предложив пассажирам собрать вещи и выметаться.
　　　　Отсюда начинался уже Трансмистраль, и вместо лежания на полке или неторопливого плавания в коде - словно вернулся на пять лет назад, в счастливый конец детства! - пришлось нахлобучить шапку плотнее, собрать вещи в сумку, помянув оставленный морякам рюкзак, да и валить в ясный морозный день. Искать пути на восток.
　　　　Первым делом я подошел к станционному сортиру и осмотрел все заборы поблизости, на высоте роста. Круг с крестиком - бесплатная кормежка. Хорошо, но не надо там светиться, ведь куда пойдет вербовщик первым делом? Две лопаты - есть работа. Хороший знак, но старый, выгоревший под летним солнцем, в начале сезона поставили. Есть ли та работа сейчас и платят ли за нее столько, чтобы доехать на следующий узел?
　　　　Можно, конечно, прыгнуть в товарняк зайцем. Ну, лосем, с виадука. Я из дома так бежал. Дело хоть и неприятное, но все же привычное. Только зимой ты в хоппере не разлежишься, закоченеешь. Отложу напоследок, если вовсе уж невыкрутка настанет...
　　　　Однако, нет решеток, нет ромба, нет стрелок - никаких знаков, что место опасное и надо срочно валить отсюда.
　　　　Ладно, вернулся на станцию по протоптанной в снегу тропинке-траншее глубиной до пояса. Двадцать льен осталось, так пятнадцать со скрипом отдал парикмахеру. К потертым-штопаным цепляются все, от местной шпаны до поездной охраны. Спросил про баню, сказали: в городе. Утро ясное, до вечера далеко, можно и в город сунуться, но баня стоит льен десять-двенадцать, а и одежку бы не мешало прикупить местную, хотя бы один предмет, куртку там или кепку, чтобы влиться в ряды. И то, что есть, постирать при бане надо бы. Так опять за деньги. Ну, капитализм, его же мать...
　　　　Стою у плаката, с умным видом читаю три строки: "СТОЙ! ОПАСНОСТЬ ПАДЕНИЯ НА РЕЛЬСЫ!" Слушаю песенку, сладенькую и несвежую, как закатившаяся за тумбочку зефирка. И желудок мне: слышь, несвежая! Ножом аккуратно корочку счистить, и есть можно!
　　　　Можно и есть, когда льены есть. Страдать некогда, как пошел я "путем светлячка", так надо и двигаться дальше. На узловой станции Свитки настраивать лучше не лезть, не прокатит. Вернее, так: может и прокатить, но второго шанса у меня нет. Попробуем иначе.
　　　　Подошел к дежурному, поздоровался и спрашиваю:
　　　　- Уважаемый, а где тут рынок?
　　　　***
　　　　Рынок не поражал ни величиной, ни ассортиментом. И вообще, я подумал, что народ сюда не торговать пришел: смотреть на громадный экран, слушать новости, грызть орешки мелкие тутошние. За океаном орехи деликатес, льена за штуку. А тут все скорлупой заплевано, будто не люди живут и не белкофавны, а чистопородные белки.
　　　　Ну, разговоры, понятно:
　　　　- Озпин - голова!
　　　　- Да, ему палец в рот не клади.
　　　　- Твой немытый и жена, поди, за десятку в рот берет.
　　　　- Ты че тут про мою жену гонишь? Пошли-ка выйдем!
　　　　Уступил дорогу горячим парням, прикинул, куда бежать в случае чего. Подошел к будке, отдал последнюю пятерку за место. Сел и выложил горку пакетиков от одноразовых носков, а в них темное чего-то, завлекательное, этикетки яркие. Напечатал на цветном принтере, пока в гостинке ехали. Выглядит фабричной работой, с порога не отталкивает. Кричать не стал: новичку на рынке кричать невежливо. Хотя бы неделю посиди, тогда уж рот разевай, перебивай клиента заслуженным ветеранам. Сижу, жду, вроде как и денег у меня не просто ноль, а три таких ноля, еще и с единичкой перед ними.
　　　　Слушаю, чего мужики перед экраном обсуждают. А они там сурово, про финансы да про политику:
　　　　- ... Онанизм чистая самозанятость! Исключая онанизм из ВВП, страна исключает объемы средств и услуг, которые могли бы добываться проституцией. Там, где в цивилизованных странах работу выполняют профессионалы за деньги...
　　　　Я сразу вспоминаю: под городом Ноль мы таких целое гнездо расхреначили.
　　　　- ... В диких — непрофессионалы оказывают сами себе услуги недостаточного качества. Там не культурный онанизм, там криворукое дрочево. Ну и отрицательно же сказывается на росте ВВП и налогах. А налоги, уважаемые, это...
　　　　Экран вещает: Атлас и Вейл обсуждают возможность заключения оборонительного соглашения. Вроде бы Мистраль должен съежиться и присесть под лавку, но и его туда зовут. Против горячего Вакуо? Набор в армию объявлен, парламент санкционировал внеочередной налог... Вот оно для чего все закручено? Или нет?
　　　　Страшно думать, что я знаю причину. Не ту, что в экране объявлена, а истинную. Причина ездит в железном ящике на двадцатиколесном траке; и не одну причину я видел, целых три...
　　　　- Эй, длинный, чем торгуешь?
　　　　- Средство от долгоносика. Летальность сто процентов.
　　　　- Дорого, небось?
　　　　- Так оно не расходуется почти. Одной упаковки на сезон хватит.
　　　　- Брешешь. Побожись!
　　　　- Сам попробуй. Убедишься, что не вру.
　　　　- Где я тебе среди зимы долгоносика найду?
　　　　- Ты это вопрос задаешь или ответ хочешь услышать?
　　　　- Ладно. А почем?
　　　　- Двадцать льен за пачку.
　　　　- И на сезон хватит?
　　　　- Хватит. Я покажу.
　　　　- Показывай.
　　　　- Давай отойдем в тепло, а то я упаковку открою, а ты не купишь, мне же заклеивать обратно. Показывай, где тут поговорить можно.
　　　　Мужик посопел, повертел головой в поисках моих подельников. Ну и никого не увидел, понятно. Карабин - так здесь у каждого прахобой, места дикие, выйди за околицу, гриммы набегут, Охотника дозовись еще. А лихие люди набегут, и вовсе позвать не успеешь. Что карабин, вот если бы я тут с пулеметом сидел...
　　　　И морда у меня безмятежная. Типичный разъездной агент молодой-перспективной химической компании, удобрения-гербициды, вон их по Мистралю сколько.
　　　　Но двадцать льен на целый сезон?
　　　　И мужик подумал, что нашел подвох:
　　　　- Че так дешево? Просрочку скидываешь, небось?
　　　　- Слышь, уважаемый, с боссом я сам объяснюсь. Ты товар смотреть будешь?
　　　　Пошли мы в забегаловку, понятно. Я упаковку распечатал, а там две дощечки с инструкцией: положи между ними долгоносика, нажми, поверни. Надежность абсолютная. Мужик смотрит и глазами хлопает: упаковка фабричная. Этикетка на хорошей бумаге (я глянцевую обертку с пачки офисной бумаги взял), инструкция четкая... Вроде товар, а по сути что?
　　　　- Ну ты жук! Не, в суд за сраную двадцатку тебя не притянут, это ты верно рассчитал. А вот морду набьют, не боишься?
　　　　- Не-а. Сказать, почему?
　　　　- Ну.
　　　　- Вот гляди. Есть у тебя сосед... Такой, знаешь, самый умный. Который все-все насквозь видит. Которого никак не обманешь? Ну, с его слов. Есть, а?
　　　　- Как дырка в жопе! - Мужик аж приплясывать начал. Конечно, есть. Такой сосед у всякого есть. А не сосед, значит, коллега. А не коллега, так вообще начальник. Любой без Свитка и поиска в сети за минуту вспомнит.
　　　　- Вот, - и заклеенную упаковку в руки. - Хочешь, ему за сороковник сдай. А хочешь, намекни, где купил. На полтос разведу, как боги-братья Салем напарили.
　　　　- Знаешь, парень, да за такое двадцатку и дешево еще!
　　　　- Ну, зарываться не надо. Лучше маленькая льена в кармане, чем длинная в жопе.
　　　　Мужик все понял сходу. Шарахнул двадцаткой по столу, упаковку сгреб и на улицу с радостным ворчанием: вроде про себя, но так, чтобы услышали:
　　　　- Во теперь долгоносику шандец! На всем участке! Я-то и не знал, что такую круть сюда завозят!
　　　　Город маленький, кому надо, все услышали. Не иконка от запоя, конечно, но к вечеру пять счастливцев обогатили меня суммарно на две сотни. Двадцатку в бане оставил, на полтораста взял билет до следующей узловой станции. Чистенький и свеженький окопался в станционном буфете, осчастливив его владельца десяткой, куртку скинул на спинку стула, карабин завернул и положил в ноги, после чего принялся безмятежно пить то, что здесь называлось пивом. Нефиг шляться в поисках приключений; поезд вечером - вот и надо просто досидеть до вечера.

　　　　***
　　　　- ... По характеру действий обвиняемый имеет пояснить, - адвокат в черном и белом, точная карикатура на пингвина с кромки Атласских льдов, перекидывал страницы со скоростью деньгосчетной машинки, - лейтенант Рем Харт Эстравен действовал в интересах прежде всего Атласа, поскольку приговор и казнь означенного Тан Линя деяние необратимое, и как таковое отсекает возможности дальнейшего сотрудничества как с самим Тан Линем, так же и с его последователями, в частности с господином... Виноват, с товарищем Тирианом, представляющим интересы значительного количества фавн... Виноват, населения Атласа. Также следует учесть, что свое мнение лейтенант Рем Харт Эстравен выразил и воплотил без каких-либо сопутствующих жертв, а весь ущерб от угона "буллхэда" может быть покрыт в обычном порядке по делам похищения транспорта, каковое деяние, безусловно, не красит послужной список, но все-таки...
　　　　- Довольно! - председатель комиссии поднял обе руки. - Довольно! Вывод! И, пожалуйста, без этого вашего нейролингвистического программирования. Не надо нас усыплять!
　　　　- Действия лейтенанта четко укладываются в данную им присягу. Он действовал именно в долгосрочных интересах Атласа, сохранив опыт и ум Тан Линя как невозобновимый ресурс.
　　　　Генеральный психолог Атласской армии Джонни- Сракопион поджал губы:
　　　　- Да, но Тан Линь сбежал!
　　　　- Из-под расстрела и я бы сбежал, и любой из нас. Что за клоунада! Зато мы знаем, куда. Можем обратиться к нему с вопросами через нейтральных посредников. Или даже помириться и сотрудничать в перспективе. Время, знаете ли, не такие ссоры лечило!
　　　　Винтер кашлянула и все судебное заседание замерло. И красивый амфитеатр, освещенный неярким зимним небом в узких стрельчатых окнах, заполнила аура Девы Зимы.
　　　　- Да, - сказала Винтер, крутя в руках шприц из аптечки, - примем хоть одно решение, где не надо убивать.
　　　　И щелчком запулила шприц под высоченный потолок
　　　　***
　　　　Потолок оказался знакомый и незнакомый одновременно. Белые квадраты моющегося пластика, стерильно-чистые, неуютно пахнущие антисептиком... Госпиталь: узнаваемый аромат безнадежной тоски, не пересиливаемый никакими приятными отдушками.
　　　　Волшебник чуть повернул голову, радуясь исчезновению, наконец-то, боли, и увидел совсем рядом - видимо, табуретка у кровати вплотную - сидящую женщину. Лицо чистое, красивое, строгое. Волосы скрывал больничный колпак, а изящную фигуру - плотный белый халат.
　　　　Женщина читала книгу. "Влияние велодорожек на действия штурмовых групп в плотной городской застройке" - Озпин разглядел черные тисненые буквы на зеленой обложке. Вроде бы где-то он про такое слышал. Или видел. Или встречал...
　　　　Стоп. Какие, к лешему, книги!
　　　　Волшебник не спешил поднимать веки. Когда еще можно поглядеть на строгую Гудвич... Просто как на женщину. Правду ли говорят, что она ушла от Айронвуда?
　　　　Озпин поежился: Глинда что, в самом деле меня любит? Жаль ее, она-то состарится и все, а мне снова горевать...
　　　　И внезапно сообразил: но ведь сейчас из вечного колеса появился выход. Неизящный, неостроумный - да только пленник бежит из тюрьмы сквозь любую грязь.
　　　　Озпин еще раз поднял глаза к потолку, и часы над входом объяснили: ты можешь больше не держать маску.
　　　　Кстати, тик-так!
　　　　Глинда отложила книгу и поднесла стакан с водой, потому что Волшебник - ректор лучшей академии на Ремнанте - бывший король Вейла - обреченный вечному перерождению несчастный - Озпин, просто Озпин! - пытался что-то сказать.
　　　　Первый глоток Озпин вполне предсказуемо пролил, но второй и третий все же попали, куда надо.
　　　　Еще подвигав губами, ректор улыбнулся полностью счастливо и сказал:
　　　　- Мне больше необязательно держать маску. Я больше не хочу бояться потерь.
　　　　Тут Озпин повернул голову - глаза в глаза, зеленые в густо-синие - и сказал:
　　　　- Глинда, прости, что заставил волноваться. Но как я мог послать девчонок, а сам не пойти!
　　　　Глинда ответила сухо, очень сухо, слишком чересчур избыточно сухо:
　　　　- Не стоит благодарности.
　　　　И улыбнулась тоже:
　　　　- Выздоравливай, дурень. У нас куча новостей.
　　　　***
　　　　Только новости... Неоднозначные, скажу обтекаемо. И ломиться с ними сразу к Гире я не стал. Хоть пару вопросов задать: какие в местном правительстве партии, кто за, кто против, какие темы трогать не стоит - но, если припрет, все-таки можно! - а чего не касаться даже под расстрелом?
　　　　Вот и пошел я по городу туристом. Здесь таких немало. Приехал фавн, а оставаться на жилье боязно. Побережье кое-как освоено, внутри же острова Менажери одни только редкоземельные металлы. Ну, не то, чтобы просто на грунте валялись, а поглядишь: и позолота на контакты отсюда, и платина для электродов, для химически инертных сосудов - все отсюда.
　　　　То есть, приехал ты весь такой освобожденный фавн востока - и снова в шахту?
　　　　Вот и гуляет народ по городу, набираясь духу шагнуть в раскаленные горы сердца острова, ну и заодно выглядывая: нет ли на побережье какой работы попроще? В шахту или на ферме камни выбирать из борозды не хочется очень, ведь не для того на край света ехали. Словом, предприимчивость из народа так и прет.
　　　　Один такой подскочил: дай пять льен, батарею береговой обороны покажу. А двадцать дай, я договорюсь с расчетом, они выстрелят ради тебя нарочно!
　　　　Ладно, с железной дороги я уволился гладко. Через Узкое Море перебрался на воздушном корабле, куда меня товарищи-стрелки посоветовали разнорабочим. Денег летуны не дали, но и за билет не взяли, еще и кормили.
　　　　А что весь полет сердце заходилось от прикосновения к детской мечте - так у меня последний год новости одна другой больней. Разочарованием больше...
　　　　В общем, отлистал я пятерку, а двадцатку чего-то пожалел, и поднялись мы на орудийный дворик, вырубленный прямо в скале точно как и лестница.
　　　　Обзор фантастический, Узкое Море почти до Мистраля просматривается. Ну и простреливается тоже прилично, иначе для чего пушка. Часовому мой провожатый монетку сунул. Воин губы поджал: видно, достали его зеваки. Поворчал, чтобы не тронули ничего, но пропустил, из чего я заключил: не секретная батарея, и пушка очень может быть вовсе салютная. Открыто стоит, щита против осколков и того нету. Один снаряд вон в тот склон рядом, и весь расчет не волной, так скальными обломками выкосит. Это уже не Адам, не Синдер, уже Капитанова наука...
　　　　Сама пушка жуткая. Не Семиградье, совсем не тоненький хобот зенитки. В ствол я могу залезть с плечами. Зарядная камора еще втрое толще. Откат по рельсам на десять шагов. Выстрел шнуром из-за стенки, потому что если разорвет, всем кто рядом конец несомненный. Погреба тоже в скале, вон люки от них. От люков начинаются рельсики маленькие, для тележек со снарядом-зарядом, понятно... Ведь не унитар же у них тут, калибр большой очень.
　　　　Суетится под робким весенним солнышком фавн-экскурсовод, основа пушистая. Я думал-думал, понял: хомяк же! Стоит, щеки надувает, гордится силой фавновской державы:
　　　　- У вас такого нету близко, лесные варвары! Культура! Техника! Высочайшие достижения Праха особой серии! Гаубица стреляет балшой снотворный патрони. Лес бабах - всем звэри спать!
　　　　При слове "спать" я машинально на часы гляжу, а мне оттуда секундная стрелка: тик-так, полдень скоро. Задержись на батарее, сам поймешь, чего будет.
　　　　Ну, тут меня учить не надо. Вопрос про то, про другое. Ранняя весна сейчас, заряды не греете? Как для чего: для дальности. Разве вас не учат? Офицеров учат? Вон те, да? И они сюда идут, а зачем?
　　　　Понурился хомячидзе, от ветра с моря укрылся - вот буквально только что ему ветер не мешал, а тут вдруг замерз бедолажка, трясется весь. Холодно ему.
　　　　Ладно, отошли мы по лесенке вниз, присели на лавочку. Секундная стрелка подмигивает, наверху люки грохнули, сапоги затопотали, заскрипело железо по железу, командирский голос велел: заряд!
　　　　А снаряд где, это раз.
　　　　И два: в кого стрелять?
　　　　И три: полдень. Вот на что мне секундная стрелка намекала.
　　　　Пушка эта декоративная, стреляет в полдень. Потому и стоит открыто. Потому и дворик чистенький и часовой номинальный. Сюда, небось, гостей города водят, за шнур подергать предлагают. Снимки делают на героической батарее...
　　　　Отдал бы я двадцатку, не отдал - все равно бы стреляли.
　　　　Молодец хомячиссимо, вот руку бы ему пожал с чувством.
　　　　Но тут наверху офицер:
　　　　- Орудие!
　　　　И я привычно: "уши закрыть - рот открыть", и шарах!
　　　　Скала дрогнула под откатом, и потом как сквозь вату наводчик докладывает:
　　　　- Первое!
　　　　И дальше банник зазвенел, снова сапоги затопотали, принадлежность залязгала. Только я проморгался, хомячелло снова подпрыгивает:
　　　　- Слыхал! Какая мощь! Треснись, варвар, мордой в сланец, поклонись и офигей!
　　　　Раздумал ему руку протягивать. Улыбку нацепил и говорю:
　　　　- Зато я следопыт. Вы дети асфальта, мы жители леса, потомки великого духа, видим все! Вот здесь у вас водится поморник черно-синий, редкая птица, но я тебе могу его показать прямо сейчас. Как брату.
　　　　- Э?
　　　　- Полсотни.
　　　　- Да ты охренел!
　　　　- Да вы сами охренели редкую фауну распугивать выстрелами! До выстрела двадцатку бы спросил, а нынче поморник-то попрятался, искусство нать. Полсотни вперед, ну!
　　　　И секундная стрелка поддакивает: ибо тик-так, в смысле, нефиг. Поморник черно-синий, ты такого и не видал.
　　　　Хомяченко как подумал, что деньги не ему дадут, а он сам отдаст - перекосился весь. Я забоялся, чтобы хомячинский по корпусным швам не расселся, подобно утлой шаланде в бурной ночи. Но потом, видать, хомяк-заде прикинул, как туристов будет еще и на поморника водить, повеселел, купюру мне протянул и запрыгал: показывай.
　　　　- Сейчас, - говорю, - чистку ствола закончат, уйдут. Я там с одной точки его засек.
　　　　Подождали чуть-чуть. Я медитацию изобразил в меру сил, музыку в Свитке дареном поставил: шум леса. Настраиваюсь. Спрятался поморник, однако. Шибко искать будем.
　　　　Наверху стихло.
　　　　- Ну идем, - говорю, - каменнолистый брат.
　　　　Поднялись, а Свиток у меня готов, я хомякино в него мордой, и там фотки того поморника: хоть жопой жри. И в полете, и на гнезде, и на суше, и в воде.
　　　　- Ты! Ты! Ты! - хомякович запрыгал, запыхтел, но я выше ростом вдвое, да и заметил еще в первый раз кой-чего, и адресуюсь к часовому:
　　　　- Рассуди нас, храбрый воин. Разве не показал я обещанную птицу?
　　　　Тот ржет:
　　　　- Что, пухлый, хотя бы сегодня обломали тебя?
　　　　Хомякян сдулся, сел под станину, греется об горячую после выстрела камору.
　　　　Я на море поглядел, Свиток бережно убрал в чехол, а тот в плоский контейнер военный, а тот в нагрудный кармашек внутри разгрузки. Свиток от JNPR, память. А поморник что, поморника в здешних скалах валом, я про него читал еще когда в Технион готовился. Чтобы хоть как отвлечься от мыслей о предстоящем экзамене.
　　　　- Ну, - говорю, - вот и деньги есть. Просвети дикаря, городской, культурный: куда в Менажери славном сходить можно?
　　　　Хомяколетто насупился, буркнул:
　　　　- На морской вокзал сходи. За обратными билетами. Ты! Ты! - и дальше как Тириан про мантловский комгард говорил.
　　　　- Я Лось, - улыбаюсь. - Просто Лось. На морской ворота ходи не моги, однако. Дети леса с дети воды однако война совсем.
　　　　И пошел я вести жизнь мирную, растительную. В кабачке сорил капустой, вышел в дрова, ну и в дыню там одному перцу. Он в долгу не остался, и мне по тыкве, я ему рожу в помидор, но так, без огонька: огня дерево не любит. Помирились. И ударили по хмелю, и по винограду, по всякой сущей здесь ягоде.
　　　　Арбуз, оказывается, тоже ягода. Кто бы знал!
　　　　Запомню. Бесполезного знания не бывает. Вот про поморника-то пригодилось, на целый вечер хватило.
　　　　Наутро в баню. Тут уже цены столичные. Отдал почти сотню, зато сбрили щетину, сделали прическу как у порядочного, одежду вычистили - ни монетки не пропало, нарочно сверял, а те стояли, хихикали: привыкли, видно. Потом громадный медведь на массажном столе размял все косточки, маслом натер, горячей водой ошпарил, холодной душу в тело вернул - похмелье пропало, и вышел я огурцом.
　　　　И понял, что вегетарианство не мое, и с отпуском пора заканчивать.
　　　　Карабин сам уже вычистил, патроны подобрал поровнее, надел-сложил все аккуратно, отдал пять льен за подарочную упаковку.
　　　　Дальше оттягивать сделалось некуда, и пошел я за чем приехал.
　　　　Сел на монорельс - тут побережье изломанное, дешевле эстакаду, чем дорогу вверх-вниз, с одних тормозных колодок дым неба досягнет - и повез меня монорельс в центр города, в управу, и сказал я часовому перед входом:
　　　　- К Гире Беладонне у меня дело, ну и дочь его просила привет передать. А карабин в свертке - из города "Ноль" ему подарок.
　　　　***
　　　　Подарок Гира отложил пока что. Парень совсем не походил на Сана, про которого Блейк писала матери. Сан все-таки Охотник, а напротив сидит обычный...
　　　　Наемник?
　　　　Вольный стрелок?
　　　　Чей-то шпион?
　　　　Гира отодвинул бумаги и взял быка за рога:
　　　　- Прости, парень. Но будет нам проще не ходить вокруг да около. Говори прямо: кто ты и что ты?
　　　　Лось показал карабин, и чем он отличается от привычных прахобоев с дальностью шагов сто-сто пятьдесят. Лось показал патроны и подсумки, и книжку-руководство.
　　　　И добил:
　　　　- Не секретное совсем. До вас просто не довозят, потому что далеко. А в том же Вейле такой карабин можно купить льен за пятьсот-семьсот. Ну там с прицелом-сошками, удлиненными магазинами за тысячу. Есть умельцы, в пулемет переделывают.
　　　　- И как, покупают? - спросил Гира, сбитый с толку несекретностью.
　　　　- Не, не покупают. Зачем тысячу отдавать за кустарщину, когда ручник в заводской смазке стоит всего-то две. Подвох в том, что патроны он жрет, как не в себя. Пока стрелок научится попадать куда надо, тысяч пять сожжет.
　　　　- Стой... - фавн-тигр поднялся, прокатился по комнате той плавной ужасающей походочкой, намеки на которую иногда проскальзывали у Блейк. Именно письмо Блейк - старинное, бумажное - он и вынул из потайного ящика.
　　　　- Я тебя вспомнил. Дочь писала, ты им ванну поднимал.
　　　　- Ну вот, - Лось разулыбался довольно, - видите, я не врал про знакомство.
　　　　- И зачем ты здесь?
　　　　Лось пожал плечами:
　　　　- У вас есть сомнения, что все это - прежде всего сам "город Ноль" - из иного мира?
　　　　- Сомнений нет.
　　　　- Получается, на Ремнант пришли... Чужие. Разве Ремнант не должен...
　　　　Гира поднял мощную руку, и Лось подумал: без ауры взвод раскидает. Хоть Белого Клыка, хоть Корпуса Пограничной Стражи.
　　　　Фавн-тигр сказал:
　　　　- Лось. Что такое: "Ремнант"?
　　　　- Э?
　　　　- Угу. Нет понятия "Ремнант", если только мы не в сказке о богах-братьях и расколотой Луне. Есть отдельно Вейл, особняком Атлас, независимо Мистраль, суверенно Вакуо - и мы вовсе на отшибе. Здесь, в заднице мира, куда ты целую зиму ехал. Ты новости по дороге слушал?
　　　　- Вейл, Атлас и Мистраль пытаются образовать Тройственный союз. Так это не новость, сколько помню, Озпин все старался с объединением. Только чего Вакуо не позвали? Назначили песчаных козлами, против которых дружить?
　　　　- Вот, а почему Союз до сих пор не состоялся? Вроде же всем выгодно?
　　　　- Видать, не всем.
　　　　- То-то и оно, - Гира сел за стол. - А теперь скажи, как ты сам понимаешь ситуацию?
　　　　***
　　　　Да если бы я понимал ситуацию, я бы в личном "буллхэде" рассекал, как те политконсультанты. Очевидцы больших событий, собеседники королей...
　　　　Собираясь с мыслями, огляделся.
　　　　Кабинет официального вида, стены белые, потолок высокий, лепные звери на нем. Похоже, сюжеты героического освоения Менажери. Окно тоже во всю стену. Стол перед окном, к нему придвинут еще один привычной буквой "Т", на том придвинутом и лежит сейчас дареный СКС.
　　　　Ощущение от кабинета хорошее. Светлое.
　　　　Ну ладно, думаю. Сейчас я тебе покажу поморника в небе, как бы ты френч свой зеленый щегольский не помял...
　　　　- В самом деле, зачем думать о противостоянии стадам гриммов, если есть Охотники, верно?
　　　　Гира кивает. Говорю дальше:
　　　　- Хорошо снабжаем их Прахом, кормим-поим, снимаем про них кино еще при жизни, вот как про Винтер Шни с Кроу Бранвеном. Усыпаем цветами и всячески уважаем. А Охотники за нас умирают. Правда же, выгодная сделка?
　　　　Гира вздрагивает. Блин, а хорошо, что я не подкатывал к Блейк и не натянул ей пузо. Тигры в родне для травоядных примета плохая.
　　　　Так, не отвлекаться:
　　　　- ... Но гости с другой стороны медали решили иначе. Лучше расходовать металл, терять машины и ресурсы, чем людей. Машины их заправляются топливом, не Прахом. В патронах тоже порох, и опять не Прах. Порох можно сравнительно несложным способом получить обычной химией, как я понял из книг и тех обрывков информации, что нам давали. Не надо шахты строить, не надо от Шни зависеть.
　　　　- Осталась мелочь, - Гира не хмурится. Ну да кошачьи народ не особо читаемый, хуже медведи только. Вот Большой...
　　　　- ... Осталось только доказать, что все это на самом деле из иного мира.
　　　　- Легко, господин Беладонна. Ладно там техника. Но люди... Оттуда... Им внове гримм. Их удивляет, поражает, приводит в полное изумление Прах, аура, Проявления. Главное: мы, фавны, для них абсолютный шок. Их профессор меня осматривал, инфаркт получил. Не может быть, кричал. До последнего вопил: не верю! Клиническую смерть не подделаешь. Я видел. Я прожил там долго.
　　　　- И?
　　　　- И я выбрал Ремнант. Я же не знал, что его, оказывается, нет!
　　　　Гира посмотрел в окно; я безотчетно повторил его взгляд.
　　　　За окном разворачивалась панорама Кио Ку Ванны, столицы острова и государства фавнов. Скалы, скалы, скалы: черные, серые, багровые, песчано-желтые, серо-гранитные, сверкающие бликами кварциты.
　　　　Между скалами, в складках-ущельях, на полочках, на вырубленных балконах и мостиках, дающих хоть какую защиту от гриммов - жилища. Ближе к центру из граненого белого камня, и тут город что мясо с прожилками. Дальше от центра просто беленые. А потом уже из чего придется: из плиток сланца, из досок внахлест, из местного кирпича, пережженого до фиолетово-черного цвета. Крыто все именно тем, о чем сейчас подумано. Вроде как жилье высыпали с дирижабля, и оно застряло в складках местности.
　　　　Не о том беспокоюсь.
　　　　Я посмотрел на Гиру Беладонну. Живая легенда. Воплощение "Белого клыка", только не убивающего. Понятно, что резкие и активные персонажи типа Тауруса и Синдер оттерли его в тень. А только война не вечна. И война идет за что? Чтобы однажды с победой вернуться домой.
　　　　Если, конечно, его кто-то построил.
　　　　Вот, Гира Беладонна выбрал строить. Пока герои геройствовали, Гира бумажки по столу перекладывал. А мир изменил ничуть не слабее пистолетчиков. Тоже легенда.
　　　　Я поморщился: легенд уже две пережил, могу шевроны нашивать. За Тауруса, за Синдер.
　　　　Мощный дядька. И умный, раз до сих пор не свихнулся городом править. Помню, как плющило Капитана...
　　　　О чем он думает?
　　　　***
　　　　О чем он думает, пацан!
　　　　Ремнант?
　　　　Единый?
　　　　Ага - от голиафа рога.
　　　　Впрочем, правда ли гости из "города Ноль" инопланетяне, либо всего лишь исключительно хитрое семейство? Кто там по документам главный - Кот-Мистраль? - неважно!
　　　　Важное Лось выдал, сам не заметив. Отношение к фавнам.
　　　　Лось не поморщился ни разу. Он хорошо и спокойно чувствовал себя в том городе. Хотя, с его же слов, пришельцы поголовно люди.
　　　　Раз так, можно расколоть отщепенцев, фавнов-радикалов из боевой ветви "Белого клыка". Таурус который год не появляется; видимо, с ним покончено так или иначе. В неудачном нападении на Вейл убита Синдер, а уж ее харизма... Вон как Лось о ней вспоминает, чуть не плачет. А вроде бы от нее дезертировал. Если, конечно, и в этом не врет.
　　　　А если врет, смысл какой настолько сложно его сюда подводить? Внедрить намного проще с переселенцами. Подвести к нему, Гире - проще некуда. Приехал какой важный-богатый фавн, пожелал выразить благодарность идейному лидеру. Попробуй не принять, оскорблением сочтут. А на приеме место-время известно, выбор средств огромный. Хоть стреляй, хоть бомбу подноси, хоть выпивку трави, хоть снайпера сажай, хоть минометами накрой.
　　　　Просто они тут на задворках мира. Кому надо Менажери? Мало ли, что в земле месторождения, тут на сто лет работы строить рудники-дороги-порты, и потом из тех портов еще за половину мира везти. Дешевле убирать контрагентов на своей стороне, снимать биржевые сливки перепродаж - а копают пусть гордые независимые фавны. Добровольно и с песней!
　　　　Будь ненужен, и в тебя не станут стрелять.
　　　　Итак, решение. Парня наградить. Щедро, с помпой, чтобы все видели. Медаль какую-нибудь нарисовать, завтра озадачить монетный двор. Карабин огромный козырь. Просто как свидетельство, что и у нас есть информация "оттуда". Чтобы другие источники цену не заламывали.
　　　　Наградить, выкачать сведения и отправить покамест обратно. Скажем, проводником послов. А то еще промахнутся мимо Вейла. Если он засланец, так он приложит усилия тут зацепиться, и поднимет местных агентов, заодно и увидим, кто ему помогать станет.
　　　　А если не засланец, так позвать в Менажери никогда не поздно. Почетное гражданство оформить вообще прямо сейчас, при нем. Сделать жест, произвести впечатление. Да, бумажка, да, мишура - на которой, однако, стоит мир вообще и управление людьми в частности...
　　　　Гира нажал кнопку и велел вскочившему секретарю:
　　　　- Документы на оформление гражданства. Хемуля и Сигварта ко мне. Буду им в нос тыкать: почему такие вещи, - кивок на дареный карабин, - приносят не те, кто получает от нас деньги? Лось... Тебе лично от меня будет награда, большое дело сделал. Не отнекивайся, не маленький уже. Прими, заработал. Но потом. Сейчас подойдет пара симпатичных девушек. Расскажешь им еще раз подробно, под запись. Все с самого начала, с той встречи в Мантле. А прежде всего небольшой вопрос, Лось.
　　　　- Слушаю.
　　　　- Ты говоришь, они из иного мира. Допустим - пока допустим! - что так оно и есть...
　　　　Седоусый фавн-тигр наклонил голову, в желтых глазах на миг отразилось море. Потом Гира достал трубку, но не закурил, ответив на вопросительный взгляд:
　　　　- Бросил, как Блейк пропала. Загадал: пока не курю, с ней все хорошо. И вот видишь, сработало. В руках верчу, успокаивает... И что в том мире такого страшного, из-за чего ты поскакал через пол-мира?
　　　　Лось поглядел на серые волны, на кашу скал-крыш-стен Кио Ку Ванны, выдохнул и объявил, как бросаясь в холодную воду:
　　　　- А там вообще... Абзац. Там коммунизм!
　　　　***
　　　　- ... И что же такое коммунизм? - Косыгин смотрел устало, да и мало кто в совещательной комнате оставался свеж после двухчасового спора. - Нам, так или иначе, придется давать определение. Иначе мы запутаемся и утонем под лавиной мест, времен и понятий. В каждый новый мир мы должны входить с четкой собственной линией. Иначе аборигены нас живо перекрестят в собственную веру. Просто потому, что они тверды в своих убеждениях, а мы третий день цель сформулировать не можем!
　　　　- Чем не устраивает вариант Оксигена? - Тан Линь возвышался как цитадель над битвой, и гремел впору крепостным пушкам:
　　　　- Человечество как мозаика Проектов, свободно и безопасно конкурирующих между собой, в том числе и на общих территориях. Эволюция сообщества мирно конкурирующих социально-экономических Проектов.
　　　　Перевел дух и продолжил:
　　　　- Под каждым Проектом понимается образец общественного устройства, правила которого добровольно принимаются некоей группой людей. Проекты конкурируют по достаточно простому набору правил, обеспечивающих сохранение жизненного потенциала и совокупного знания человечества. Общеобязательного для всех нет ничего, за исключением этих самых правил... У нас работает!
　　　　- Сложно, сложно, - поморщился не только Устинов, но и сам Хрущев.
　　　　- У вас там поголовно все академики, а у нас еще по аулам девок взамуж продают. Нам бы такой лозунг, чтобы как в семнадцатом году. Земля крестьянам!
　　　　- Слишком упрощаете, Никита Сергеевич. Тогда все строилось на Прудоне и Кропоткине. А Кропоткин стоял за экспроприацию собственности, подразумевая, что взамен отнятого личного у всех будет равный доступ к общей кассе.
　　　　- Уранивловка есть в любой артели, и любая артель работает "по худшему". Потому что: "чего это я буду вкалывать больше Васи, если получу столько же?"
　　　　- Но почему-то уравниловка не возникает в бригаде коммунистического труда. Там тоже деньги поровну, а люди так не думают.
　　　　- Сытые, товарищ Косыгин, вот и не жмутся за копейку. И потом, в бригаде комтруда люди не только деньгами получают, почетом и уважением берут не меньше. Значит, на хваствовство новой машиной или там платьем им столько уже не надо. Их уже замечают и уважают.
　　　　- ... Тот же Кропоткин считал: когда в общей кассе всем хватает всего, то и не нужно продавать свой труд.
　　　　- Тогда уже вспомним, что при Кропоткине под "всего" понимались еда и одежда. Ни образование, ни медицина, ни наука, ни городская инфраструктура, ни жилье тогда не мыслились необходимыми вещами. А они стоят побольше чарки-шкварки, и не в разы, на порядки.
　　　　- Товарищи, а есть ли какой-то зарубежный опыт? Вот колонии филантропов Беллами там, других - идея, что называется, не взлетела. Но на Беллами не кончается мир.
　　　　Серов потер веки, зевнул:
　　　　- Допустим, наши знакомые сообщают с Кубы. Они там двинули в Южную Америку. А та вся почти вся испанская и очень сильно христианизированная. Там есть, к примеру, христианские коммунисты.
　　　　Собрание переглянулось; Ефремов и Тан Линь оба заметили тоненькую пленку выдоха на стеклянных витринах моделек. Зал высоченный, теплый выдох должен подниматься к потолку. Не успевает: больно яростный спор.
　　　　- И как же "христианские коммунисты", - Афанасьев произнес два слова с интонацией энтомолога, подбирающего клеточку для диковинной бабочки, - понимают? У них что, Маркс прямо в Евангелии?
　　　　Серов покрутил головой:
　　　　- Там наука. Теология освобождения. Мы с ними плотно работаем, даже в университет к ним пролезли. На сходстве тезисов.
　　　　Ефремов покривился:
　　　　- Вот почему вы попа на Осколок заслали. Думали, и там прокатит?
　　　　- Иван Антонович, мы туда не попа вкинули, а идейный вирус, вроде вот компьютерного, - Серов глянул на старшего брата, и тот сказал осторожно, явно чувствуя себя неуверенно в столь важном собрании:
　　　　- Да, товарищ Серов, очень точная аналогия. Там религия страшненькая, безжалостная. Будь хорошим или сдохни, третьего не дано. А христианство требует всего лишь усердия, что под силу каждому. Конфликт мнений. При том, что христианство куда сложнее шаманизма индейцев или всякого примитивного культа. Там и ученым людям найдется, о чем поспорить.
　　　　- А потом я им туда еще гностиков зашлю, - проворчал Серов негромко, но достаточно ясно для всех, - и альбигойцев. И будет им такая осада Монсегюра, что...
　　　　- Вернемся к нам, - Хрущев снова утер вспотевший лоб. Лысина его покраснела, над нею поднимался тоненький пар. - Иван, ты закончи про Латинскую Америку. Что за теология, от чего освобождает? Я, положим, знаю, но товарищи не все осведомлены. У христианских коммунистов цель есть?
　　　　- Есть. Называется "ортопраксис", - бодро отрапортовал Серов, не глядя ни в какие бумаги. - Суть ее: движение к свету путем совершения благих дел.
　　　　Хрущев крякнул и замолчал, опять утираясь, и почти все, собравшиеся в комнате, повторили жест.
　　　　- Хорошо. А что говорит о цели наука?
　　　　- То же, что и вы, - Келдыш проснулся, как судно-ловушка откидывает орудийные щиты, внезапно и тревожно. - Коммунизм и все вообще необходимо для улучшения жизни людей. В том сходятся цели наук естественных и гуманитарных, технарей и социальщиков, лириков и физиков.
　　　　Афанасьев почесал нос:
　　　　- То есть, вы полагаете, что универсальное мерило, Высшая Мораль из произведений Замятина - возможны?
　　　　Келдыш сделал пальцами жест, как будто три кнопки нажал:
　　　　- Эйнштейн оперирует "независимым временем", чтобы показать разницу в движении его подопытных систем. Но сам же Эйнштейн говорил...
　　　　Услыхав слово: "Эйнштейн", собравшиеся на миг притихли, и в паузу свои два клика попробовали вщемить часы. Но Келдыш не палеонтолог, а физик, он продолжил цитату:
　　　　- ... Нет часов, чье тиканье слышно во всей Вселенной и считается временем!
　　　　Ну, часы обиделись и с тех пор в сюжете не появлялись.
　　　　Хрущев поглядел на братьев прямо:
　　　　- Хорошо. И что говорит о цели наука сверхдальнего прицела? Мысленные эксперименты ваши, фантазия? Они как цель находят?
　　　　Поднялся младший и отчеканил:
　　　　- Товарищ Хрущев, мне известно теперь по личному опыту. При стрельбе ракетой на сверхдальние дистанции ракету надо подвести на радиус уверенного захвата боеголовкой. И потому мы не можем уверенно рассуждать о деталях.
　　　　- Рассуждать можем о чем угодно, - буркнул старший брат, - но ничего не можем утверждать уверенно. Понимаете, товарищ Хрущев, наша ракета начинает в районе цели. Силой фантастического допущения. Раз, и мы в сказке. Там уже все понятно, вот наш гость, - старший показал на Тан Линя, - объяснил. Но как пролететь девять десятых пути?
　　　　Старший брат прижмурился на отблески стеклянных витрин.
　　　　- Мы подглядели ответы в конце задачника. Так ведь ответы описывают, в лучшем случае, десяток-другой примеров. Окажется наш случай вне рамок, и что? Поэтому поиск цели мы не описываем, напортачить боимся.
　　　　- А что искать, вы как определяете? Хотя бы для себя?
　　　　- Мир, каким он должен быть, - спокойно и решительно сказал Ефремов.
　　　　- Мир, в котором нам хотелось бы жить и работать, - ответил младший брат после мгновенной переглядки со старшим.
　　　　- Построим общество, где человек получит все, - прибавил Ефремов. - Будем реалистами, по совету французских товарищей, и потребуем невозможного.
　　　　- Получит-то получит, - снова вздохнул старший брат, - но вот как человек будущего справедливого мира распорядится полученным счастьем, здоровьем, всемогуществом?
　　　　- Товарищи, - хмыкнул Афанасьев, - мы присутствуем на эпохальном событии. Фантасты подписывают свой Тордесильясский договор!
　　　　Истомившиеся в напряжении спорщики грохнули смехом.
　　　　- Я сам не прочь пожить у вас, там. - Ефремов опустил голову со вздохом. - Но как бы не при переходе не подстрелили.
　　　　- У вас, не в обиду, - осторожно сказал Устинов, - люди-эталоны. Мне бы таких на производство, я бы в месяц танковую армию снаряжал, а в полгода Байконур строил.
　　　　Переждав еще одну волну смеха, председатель Военно-промышленной комиссии кивнул на братьев:
　　　　- А вот у товарищей герои текстов почти коллеги. Приземленные, но потому и понятные. Работаем вместе, вместе горюем и вместе радуемся. Вот как этот ваш... Быков... Полез в радиационный могильник по незнанию? Жизненно!
　　　　Вздохнул:
　　　　- Зато мне бы Дар Ветра на сборку "Алмаза" туда, на орбиту.
　　　　- И Мвена Маса в Иваново на швейную фабрику... - проворчал Косыгин. - А то местные Чары Нанди затопчут скоро.
　　　　Устали, понял Хрущев, глядя, как мужики бьются лбами в стол, как ржут заливисто, бездумно.
　　　　Устали все. Кому-то надо сказать, кому-то надо взять и определить понятие. А тут не царская россия, тут все свои вокруг. И значит, найдут непременно, куда бы не сбежал. Не сейчас, так потомки на могилу навалят, и нюхай потом, пока ветер истории все не развеет...
　　　　Но ведь это ж, пойми - потом!
　　　　А сейчас надо закрыть совещание. Решить, выбрать.
　　　　Почему я, думал Хрущев. Я недобрый, нездоровый, немолодой... Без ноутбука Веденеева, присланного мне из будущего - чем черт не шутит, вдруг этой рыжей, как ее... Ну Хоро же, да! - ну вот, без посылки Веденеева столько наворотил; в той истории все осталось, читал - плакал.
　　　　Но даже и с посылкой Веденеева: Курчатова потеряли, четырех парней все-таки унесло в море на барже, в Луну попали с девятого раза, в Азербайджане творился форменный крездец по части закона и права, а в Грузии то же самое с выпуском "Колхиды" и с качеством работы вообще.
　　　　Даже с присланными нотами я играю не в такт и пою невпопад.
　　　　Но я факт.
　　　　И я не могу спрятаться за последнюю страницу книги, выйти из кинозала. Караул, значить, устал. Пора, значить, кончать.
　　　　И сейчас мне нужно выбрать. По Тан Линю, по Ефремову, по нашему с Келдышом представлению - стрелку на карте начертить обязан, хотя и ясно заранее, что она обречена в первые жертвы боя.
　　　　Хрущев поднялся и протянул обе руки перед собой и так держал, пока установилась тишина, и тогда сказал:
　　　　- Предлагаю итог сформулировать следующим образом. Если не можем выбрать один, берем все. По очереди. Расположим наши коммунизмы на оси времени. Простой и четкий, по Кропоткину-Тириану, "отнять и поделить", мы миновали. Затем принимаем наш - как рабочую схему, карандашный контур на сигаретной пачке - улучшение жизни людей. А детализацией станет схема Ефремова - Оксигена. Множество команд, как вы говорите, Проектов. Неважно, какого цвета сто цветов, ловили бы мышей. Конкуренция там, но в рамках.
　　　　Потом Хрущев сел и поднял руку вытереть пот, и осунулся набок и чуть не повалился со стула, и видел через мутное стекло: со всех сторон тянутся встревоженные товарищи; Серов давит в стол тревожную кнопку;  проталкивается дежурный врач, заведенный в Кремле после нелепой потери Курчатова.
　　　　Нет, подумал Хрущев. Чему-то мы научились. Не возьмешь, костлявая. Хоть за жопу, но укушу напоследок.
　　　　***
　　　　- Напоследок я скажу...
　　　　- Ага, скажи, - Хоро подперла щеки руками, глядя на катающееся по мозаике яблоко. Здоровенное, красно-желтое, одуряюще-сладко пахнущее серединой лета.
　　　　- Скажи, Вайолет, как тебе у нас понравилось? Честно скажи. Надеюсь, искренность твою я заслужила?
　　　　Вайолет поискала глазами чай, но сегодня Капитана почему-то не позвали. Вайолет видела его на тренировочной лужайке, когда шла в домик, и Капитан, судя по азартным выкрикам, вовсе не бедствовал. Шестом он пинал Эйлуда в ноги, своими ногами отбивал короткую лопатку Крысолова, ну а головой уворачивался от пакетиков с краской, что коварная Мия наудачу кидала с террасы.
　　　　Вайолет улыбнулась:
　　　　- Так-то все камерно и связно, только вот "Арьергард" из головы нейдет. Куда меня зашвырнуло? Почему и зачем?
　　　　Хоро подтащила к себе яблоко и прикончила его парой точных укусов.
　　　　- Угу... Там такой парень, сенсор Осден, помнишь его?
　　　　Вайолет вздрогнула.
　　　　Хоро кивнула:
　　　　- Именно тот самый. Он испытывал интересный способ мгновенного перемещения. Телепортация целого корабля, но требующая определенного умственно-психического состояния экипажа. Резонанса психики.
　　　　- Оркестр? Вроде заклинательного круга ведьм? Сами себе приборы?
　　　　- Почему нет? Мы же материальны, мы излучаем, вмешиваемся.
　　　　Хоро взмахнула тонкими ладошками, открыв лица моряков на мозаике, и солнце зажгло их свирепой радостью.
　　　　- ...Самое разрушительное влияние мы оказываем на энтропию мира. Мы заражаем Хаос бациллами Порядка. Дома строим, выгораживаем в Кайросе куски Ойкумены, сажаем на пустырях Иггдрасили, поливаем кровью идиотов. Хм, патриотов... Ну, ты поняла?
　　　　Богиня-оборотень выкинула в окно хвостик - единственное напоминание о яблоке - и сказала уже серьезно:
　　　　- В самом деле, Вайолет, я не хочу оставаться бесполезной богиней-дурочкой, весь смысл которой в голом косплее. Ты же разговаривала с Казумой, должна помнить.
　　　　***
　　　　- Помнить помню, но нет настроения писать.
　　　　Старший брат поднял бровь, и младший пояснил с вполне научной четкостью:
　　　　- Или Хрущев придет в себя, и мы герои-первопроходцы.
　　　　- На самом деле Капитан.
　　　　- Его засекретят наглухо, а нас вывеской пустят, увидишь. Для этого нас и показывали на объекте "Плутон".
　　　　- Лишь бы не "за корову".
　　　　- А вот это уже, если Никита Сергеевич не очухается. И мы тогда станем опасными смутьянами-фантазерами, видевшими лишку.
　　　　- Ты не веришь в наступившие перемены?
　　　　Младший вздохнул, не отвечая. После нескольких тягостных минут старший развеял молчание:
　　　　- Интересно получается: там Озпин в обморок упал, тут Хрущев.
　　　　- Совпадение?
　　　　- Возможно. Но, скорее, сотрясение.
　　　　Младший вытащил из сумки несекретную тетрадь и кинул на столик номера.
　　　　- Поясни?
　　　　Старший достал и свою тетрадку с черновиками, начал перелистывать, говоря:
　　　　- Если рядом разрывается большой калибр, ты же глохнешь?
　　　　- Контузия, понятно.
　　　　- А тут лопнула ткань миров. Вот и контузило, кто ближе.
　　　　- Но почему остальные не... ?
　　　　- И остальных всех тряхнуло. Кого больше, кого меньше, но в госпитале, наверняка, повалялись все.
　　　　- Преувеличиваешь. Мистика. Кафкианство. Помнишь, ворчал Ефремов.
　　　　- Ворчал, помню. А с тобой не соглашусь: никто не собирал статистику именно в таком разрезе.
　　　　- Именно? Тогда вопрос второй: почему именно таких людей?
　　　　- Потому что эти люди активнее других шли навстречу, углубляли трещину между мирами. Стали каналом ионизации, и молния прошла через них.
　　　　- А через нас?
　　　　- Может, еще впереди. Вот сейчас Никита кукурузину отбросит, и окажемся мы приспешниками свергнутого тирана. А потом и в госпиталь попадем, если уцелеем в процессе. Так что может и к лучшему, что мы домой не успели доехать.
　　　　- Не нагнетай, без тебя тошно. Гримм приманятся.
　　　　- Если бы гриммы... Их стрелять можно. А которые придут, их стрелять нельзя.
　　　　- Стоп, стоп, стоп. Завязали.
　　　　Оба брата уселись перед столиком на безликие гостиничные кровати. Старший потянулся, зевнул и пробурчал:
　　　　- Чувствую себя отгоревшей ракетой. Вспыхнул, просиял - и вниз. Осветил поле, сколько сил хватило, а победили там наши либо не смогли, даже и не узнаю...
　　　　- Отставить скучные мысли. Давай напишем.
　　　　- Давай. Сложим туда всю муть, горечь, тоску и напишем. И сожжем. Такая симпатическая магия.
　　　　- Не осмелимся. На сжигание во всей литературе лишь Гоголя хватило. И то по слухам.
　　　　- Я думал, ты скажешь: "рукописи не горят".
　　　　- Не знаю насчет рукописей, а вот гостиница может.
　　　　- Берем "Палача", он сверху.
　　　　- По фразам, как привыкли?
　　　　- Угу. А если кто не может предложить лучшую, то принимаем как есть.
　　　　- Значит, исходно у нас бессмертные. Но рано или поздно у них переполняется память и они слетают с катушек. И приходит наш герой... Либо он вправляет память с помощью каких-то там приборов, что для окружащих выглядит магией, конечно. Либо...
　　　　- Голову с плеч, ха-ха!
　　　　- Точно. Как ты говоришь: именно!
　　　　- .... Когда палач миновал могилу Озпина, седьмую на Мистральской дороге...
　　　　- ... Послушай, а наш палач... Он что, за деньги работает?
　　　　- А ведь правда. Что-то тема какая-то склизкая... Не марксистская, брат, не марксистская!
　　　　- Так чего, снова в счастливой аркадии приключаться будем?
　　　　- Но в наших-то реалиях...
　　　　Братья переглянулись и заржали:
　　　　- Фонд обязательного страхования труда, где настройка памяти стоит два восемьдесят семь, и ни копейкой больше!
　　　　- А ликвидация тогда уж три шестьдесят две!...
　　　　Коридорный гостиницы бесшумно подошел к двери и чуть прислушался. Тут все гости особенные, присмотр нужен за каждым, но про двоих братьев его предупреждал куратор лично, и коридорный решил не пускать номер на самотек. И вот сейчас он в полном недоумении слышал жизнерадостное ржание, перемежаемое непонятными ремарками:
　　　　- Вызов, шум в подвале, третья неделя!
　　　　- Какого хрена карта первичного осмотра объекта не заполнена?
　　　　В промежутках знакомо шуршала бумага - видимо, странные гости писали... Писали? Так они, выходит, писатели? Ну, тогда понятно. Может, предложить им пишущую машинку, проявить внимание? Зачтется?
　　　　- Молодой какой-то... А ты точно палач?
　　　　- Эликсир учетный. Не больше одной дозы на месяц...
　　　　А если не угадаешь, то в сообщники попадешь, ага. И вот это уже точно зачтется.
　　　　- У вас опять перерасход эликсира на вызове. Не оплатим!
　　　　- Топор и плаха за свой счет!
　　　　Коридорный постоял еще немного и ускользил дальше бесшумным своим ходом, а братья выдергивали написанное из рук друг друга еще долго, и лишь под вечер, спохватившись, что вода в графине выпита, заказали ужин в номер. Тогда только старший спросил:
　　　　- Ты чего тянешь и тянешь? Рассказ не роман, закрывай сюжет.
　　　　- Не хочу. Не хочу завершать хорошую историю.
　　　　- А потом дети скажут что у нас размытые финалы. Ты о вечности подумал?
　　　　Младший отмахнулся с царским достоинством, и клетчатая ковбойка его словно бы процвела изнутри лазоревым одеянием, а браслет на руке блеснул алыми рубинами в когтях вышитого дракона.
　　　　- Так ведь это ж, пойми - потом!
　　　　***
　　　　Потом Хрущев перевел взгляд, конечно, на потолок.
　　　　А куда еще? Когда лежишь в больнице, а вокруг мечутся доктора, подпираемые в спину верными соратниками, которые вот-вот могут оказаться прихвостнями тирана и уклониста... Неохота смотреть в лица перепуганые и озабоченые: кому пойти служить потом, после тебя... А может, пора уже и того? Сменить сторону, на иного коня поставить?
　　　　Лучше уж смотреть в небо.
　　　　Ну, или в потолок. За неимением гербовой, так сказать...
　　　　Потолок оказался знакомый и незнакомый одновременно. Белый, стерильно-чистый, неуютно пахнущий больницей и хлоркой - госпиталь, знакомо. Хрущев чуть повернул голову, радуясь исчезновению, наконец-то, боли, и увидел совсем рядом - видимо, табуретка у кровати вплотную - сидящую женщину. Лицо чистое, красивое, на вид совсем юное. Редчайшего янтарного цвета глаза. Волосы то ли светло-рыжие, то ли густо-русого цвета; впрочем, сейчас волосы скрывал больничный колпак, а изящную фигуру - плотный белый халат.
　　　　Женщина читала книгу. "Понедельник начинается в субботу" - разглядел Хрущев черные тисненые буквы на зеленой обложке. Вроде бы где-то он про такое слышал. Или видел. Или встречал...
　　　　Стоп. Какие, к лешему, книги!
　　　　- Хоро? Ты мне снишься?
　　　　Хоро захлопнула том:
　　　　- Не всматривайтесь, книги пока не существует.
　　　　- А ты, значит, существуешь?
　　　　- Берклеанцы, - пробурчала Хоро. - Солипсисты немытые... Как ужасно мое представленье... Я это, я. И в истинной плоти.
　　　　Жаль, подумал Хрущев, жаль. Как хорошо проснуться и понять: головоломная скачка смыслов привиделась. На самом-то деле все привычно, все по-старому...
　　　　И тут же устыдился собственной слабости.
　　　　Из-за Хоро придвинулись Келдыш и Серов - насупленные, встревоженные - и где-то еще дальше раздраженно бурчал Гречко; Хрущев припомнил, что маршал обожал меняться ружьями на охоте. Нахваливал свои, а чужим сбивал цену именно таким вот недовольным тоном... Надо же, вылечили, не бросили, подумал Хрущев. Не лежал я, как Сталин после инсульта...
　　　　Но умилиться себе не позволил, как минуту назад не позволил скатиться в жалость.
　　　　- Иван, доклад. Настроение в ЦК, сколько я... Пролежал? Что объявляли в газетах? Что за рубежом?
　　　　- Ровно тридцать часов, Никита Сергеевич. Не инфаркт, не инсульт, всего только давление прыгнуло... Ну и половина Верховного Совета... Не добежала до дверцы в конце коридора, назовем так. Хм, в общем, лекарство тебе передали очень хорошее, доктора в восторге. Никому пока ничего не объявляли. Зато объявили внеплановые учения для проверки способности армии воевать при низких температурах. Кодовое наименование: "Зимняя война в Тибете". С китайцами мы подняли предварительные договоренности, они тоже ухватились за возможность внезапной проверки. Зарубеж истерит по поводу прав малых народностей и китайских танков на склонах Госаинтана.
　　　　- На склонах чего? Иван, твою мать, я ж опять ох... Охреносовею с твоих шуток.
　　　　- Никаких шуток, Никита Сергеевич. Дорогой воздушно-морской масштаб. Агентура в консульствах всей Земли! Все в жо... В шоке, потому что ждали учений в сентябре, как мы обычно делаем.
　　　　Серов довольно улыбнулся:
　　　　- И поэтому никто не спрашивает, где Хрущев и что с ним. И почему все наши... Ну, ты понял... Бегают, как об... Кхм. Суетятся. Учения, внезапная проверка. А уж как тебя костерят, Никита! Я и то три новых слова записал.
　　　　- Да у тебя этих слов на два лагеря.
　　　　- Обижаешь, начальник... - Серов хмыкнул:
　　　　- А вот Алексия... В смысле, патриарха... Наверное, сегодня хоронят. На шесть лет раньше, кстати. Я от твоего имени послал соболезнования.
　　　　***
　　　　Соболезнования от руководства ЦК зачитал молодой человек в строгом костюме. Пить не стал, креститься не стал, но шапку снял: ведь и для коммуниста-атеиста он сделал бы то же самое. Поулыбался протокольно и уехал - а патриарх остался. Остался в месте светле, месте злачне, месте покойне. Где только и доступно человеку напрямую и без помех беседовать с богом.