Вай, спасибо, уважаемый!

Это такая секретная технология улучшения литературы, я же в предисловии описывал.

,
"Золотые слова, -- проворчал, заворачиваясь в кошму, Енот"

-- пацан сказал, пацан сделал?

"
Носхорн полностью теряет дворянскую спесь и орет на весь храм -- кажется, даже куски фресок падают:
-- А горилка -- це горилка!!!...
"

Гвозди нашел. А где пирожок?

------------------
ПРОДОЛЖЕНИЕ
--------------------
-- А хорошо, -- задумчиво протянула Эсдес, -- Что твой земляк не предложил этого мне...
***
-- Мне кажется, или они отходят?
Вилли стянул трофейный шлем, украшенный синим париком. Сполз с коня. Изображать Эсдес выпало по жребию как раз ему; для утешения уходящий с посольством Хорус передал парню атаманство. “Ничего,” -- поддержал и Енот, -- “У нас тоже в семнадцать лет полками командовали. А тут хоть бы батальон собрать. Триста засланцев...”
Устало переваливаясь, Вилли подошел к груде камней, изображающих стену полевого форта, потер застывшие ладони, и попытался разглядеть, что происходит в стане врага. Осаждавшие бестолково суетились: задвигались узкие треугольные хоругви тридцаток, закачались нахальные бунчуки сотен; даже широкие квадратные полотнища полутысячных отрядов, кажется, снимались... Пытаясь разобраться в наблюдаемой суматохе, Вилли вспоминал, что было в последние несколько дней. И не мог сообразить, как же это связать с очевидным, но невероятным, отступлением врага.
Оседлав пробитую конвоями дорожку, еще при помощи Эсдес и ее посольства, лесные братья освободили намного более трехсот рабов. Но стоять в поле немой угрозой, греть руки в кишках трофейных лошадей, питаться сырой кониной да растопленным на ладонях снегом соглашался едва каждый пятый. Прочие сбивчиво благодарили за спасение, прятали глаза, лепетали о покинутых семьях -- Вилли чувствовал, что многие и не врали при этом -- но все равно ведь уходили, положившись на слабый шанс добраться до реки, не провалиться под лед на переправе, и потом нырнуть в чернеющий у самого горизонта Великий Лес.
А кое-кто говорил прямо: “Куда мне пойти? Дом сожгли! Родичи убиты! Мужикам в долговую кабалу, бабам так и так на панель! Освободители, тля! И тут еще стоять за это? Чтоб вы, суки, кровью срали!” Несколько десятков этих отказников побрели к осаждавшим рыцарям: рабство так рабство, но все же не смерть от холода и голода! Высечь огонь в укреплении было чем, да не было чего в тот огонь подкладывать. Сколько-нибудь толстые деревяшки уходили на укрепление стен. Вылазка по руинам за стройматериалом или дровами легко могла закончиться стрелой в горло -- западники тоже не миндальничали. Тех же перебежчиков, побив для порядка, погнали расчищать подходы к укреплению, прокладывать пути конным атакам.
Надо сказать, атака пары сотен всадников имела бы приличные шансы на успех. Форт состоял всего лишь из горелых балок, выбитых дверей, груд печного кирпича, битой черепицы, кусков мебели, поваленных заборов и тому подобных ошметков некогда богато заселенного края. Засевшие в форте бунтовщики вооружились трофеями с разбитых рабских конвоев, на мясо пустили лошадей оттуда же; а вот чем они согревались в ясную морозную полночь зимнего солнцеворота -- не видя костров, западные рыцари могли только догадываться. Призрачные стены, полудохлый от мороза и голода гарнизон -- насмешка над военным искусством не выдержала бы единственного таранного удара.
Если бы только убрать из укрепления синеволосую всадницу! Но Эсдес была, и рыцари не отваживались даже на пеший приступ. Командирам в Пыльный отписали, что готовят атаку с нескольких направлений; рабов-перебежчиков заставили разгребать руины -- а таскать смерзшиеся деревяшки тяжело и без прилетающих из укрепления стрел! Дело двигалось медленно. Понемногу подходили еще бунчук за бунчуком; появились и увесистые прямоугольники знамен полутысяч.
К полудню за солнцеворотом, когда в укреплении набрались те самые триста человек -- голодные, нищие, в злобе и ненависти подобные демонам -- западники уже обложили форт со всех сторон.
Вот тут-то некий исполнительный поручик все же допросил перебежчиков как полагалось по уставу: сколько у врага человек? Чем вооружены? И -- вишенка на торте --  кто командир?
Как -- Вилли Лесной Брат?
Как -- не Эсдес?!!
Это мы тут в поле мерзнем, браконьера с дубьем штурмовать боимся?!
Подскочив повыше холки собственной лошади, поручик с воем понесся к полутысячнику. Полутысячник выругался и оповестил еще двух равных по рангу воевод. Вокруг мятежного клочка земли собралось ровно три больших знамени, полторы тысячи конных -- и все это ради впятеро меньшего числа голодранцев с дрекольем?
Позор вырисовывался исполинский. Но самый умный полутысячник предложил выход:
-- Господа! А что мы будем гробить сотни в атаках на это дерьмо? Пусть бунтовщики подыхают от голода. Новых рабов и новых коней им взять негде, а жрать на таком холоде хочется втрое против обычного. Выйдут из своих загородок для скота на ровное поле -- не успеют мяукнуть, раздавим. Мы же доложим Верховному Королю, что не видели смысла тратиться на то, что и так само упадет в руки через несколько дней. Все-таки войска нужны на штурмах, а с этих ни добычи, ни, как выяснилось, никакой славы. Ну, и чего ради ломать коням ноги?
Прочие воеводы, превосходно помнящие, насколько тяжело выкормить и выучить боевого жеребца, радостно поддержали предложение и разъехались по полкам.
И вот в этот миг ошалевший гонец на взмыленном коне -- не пожалел коня по морозу! -- прискакал к месту совета. Застав там единственного полутысячника, принял его за командира всей осады. Спрыгнул на промерзший до звона Тракт и выплюнул с хрипом:
-- Господин капитан! Верховный Король убит! На переговорах Эсдес затопила льдом весь храм Пыльного; лед выдавило в окна и двери. Там были Верховный Король и почти весь штаб!
-- Тихо! -- приказал тогда капитан, -- Кому еще ты докладывал об этом?
-- Алмазному Броду, и трем сотням, что идут сюда на усиление к вам.
Рыцарь убрал руку от меча. Убийство гонца не могло скрыть секрет; так же решительно, как отважился на убийство, капитан сменил план:
-- Оповести еще и вон те знамена...
Не заметив, что был на волосок от смерти, гонец прыгнул в седло и был таков; по нетерпеливому взмаху рукой к рыцарю сбежались ротмистры всех пяти сотен:
-- Господин капитан! Срочные вести?
-- Я вам больше не капитан. Не подголосок Верховного Королька. Он заигрался; настоящая Эсдес не здесь, в укреплении -- а там, в Пыльном... Король мертв! Я больше не безымянный слуга! Теперь я снова суверенный герцог Хадрамаут! Я больше не оскорблю вас приказами; мы примем решение, как издавна принимали его благородные -- на собрании равных!
-- Смерть Дрангиане!
-- Месть Коре и Чосону! -- закричали рыцари, на глазах превращаясь из исполнительных офицеров корпуса вторжения в достойных вассалов блестящего сеньора. Благородного не надо учить вести войну, каждый рыцарь с пеленок знает, ради чего стоит поднимать меч!
-- Тише, мои верные вассалы, -- засмеялся герцог, -- Вы же понимаете, что сейчас начнется?
-- Герцоги начнут драться за Золотой Трон!
-- Дураки -- да. Умные люди начнут вербовать союзников к летней войне, когда все и решится. Все бросятся на Запад. Мы же поступим иначе. В Столице Империи полно добычи и девок, а на воротах всего лишь трясущиеся от страха толстопузые горожане, которые знают о мече только то, что он есть! А самое главное, -- герцог засмеялся еще радостнее, -- Уж там-то достоверно нет Эсдес! Она славно проредит всех наших глупцов, кои не замедлят броситься домой. Кратчайший путь домой ведет через Пыльный, а ту крепость Синяя Смерть уже один раз обороняла; с меня хватит. На Столицу! Клянусь, вы получите все завоеванное на три дня в полную вашу волю!
-- Господин герцог, но в Столице найдутся и другие мастера тейгу.
-- Кровь повстанцев лилась по улицам реками, зато кровь их врагов -- океанами. Сильнейшие мастера перебили друг друга; оставшиеся дерьма не стоят. Все они на что-то годны в драке лицом к лицу, умелого удара сплоченной сотни не сдержать никому. Без крови не обойдется, но в Столице мы будем драться за славу и добычу, а здесь? За годовалого младенца-наследника? За старых пердунов регентского совета, которые ради политических выгод могут сдать нас в шаге от победы? Младенец ничем не отличается от других таких же, копье и ему найдется! Сановное старичье позабыло, что золотом стали не купишь; напротив, иные народы, боясь нашей стали, приносят золото к нашим шатрам! На Столицу!
Вассалы переглянулись.
-- На Столицу! И мне надоело быть безымянным ротмистром; я граф Анфауглир!
-- На Столицу! -- подхватили прочие. Анфауглир подмигнул сеньору:
-- Но сначала... Сперва...
Герцог повернулся к знамени второй полутысячи, под которой уже сыпал приказами давний кровный враг. Долго смотрел, беззвучно шевеля потрескавшимися на морозе губами.
Развернулся к вассалам:
-- Граф, вы справа. Я с тремя бунчуками в лоб. Барон, вы прикроете нам спину. Ничья доблесть забыта не будет.
Прорычал, более не сдерживаясь:
-- Смерть Дрангиане!
***
-- Смерть Дрангиане! -- кричали одни рыцари; их противники отвечали:
-- Бей Хадрамаут!
Третья толпа орала:
-- Смерть предателям! Верность наследнику! Золотой Трон!
На поле кипела свалка “все против каждого”. Кинжалы скрежетали в проймах кирас, щелях шлемов; визжали сползающие по наплечникам двуручные мечи; гулко лопались пластины под ударами чеканов; боевые молоты вминали шишаки в мозг, а подкованные копыта -- упавших в красную жижу.
С хлипких стен укрепления на все это таращились изумленные бунтовщики, уже попрощавшиеся с жизнью в преддверии решительного штурма. Первым опамятовался Вилли, как самый бывалый:
-- Похоже, наши разворошили сраный муравейник. Теперь, может, статься, и поживем!
Лесных братьев -- а с ними Вилли-атамана -- стали уважать после того, как узнали, что вместе с прочими он похоронил убитых в двух деревнях. Лихостью, жестокостью да пережитыми потерями тут никто никого впечатлить не мог, а вот поступок, совершенный не ради выживания или наживы, словно бы приподнял разбойную шайку ступенькой выше. И потому атаману без споров подчинялись все триста оставшихся. Вилли же приказал:
-- Дождемся, пока утихнет. Потом возьмем с них все, и пойдем в Лес. Если рассыпемся мелочью, по мелочи нас и перебьют. На трупах отожралось множество зверья, волки больше не боятся человеческого запаха... Кто из вас жил в лесу? Верно я говорю?
-- В Лесу найдутся твари пострашнее волков; они, бывало, и деревням за частоколом приносили горе, -- подтвердили в толпе, -- Жаль дураков, ушедших туда поодиночке, да без оружия.
-- День еще не кончен, -- возразил еще голос, -- Железномордые пока дерутся. Победитель не возьмется за нас? Стоит ли нам покидать стены? Они, как-никак, спасли нас.
-- Сначала спасала тень Эсдес, -- ответил на это глубокий бас, -- Потом, думаю, от перебежчиков узнали, что ее здесь нет. А раз так, что с нас брать? На кой мы им нужны?
-- А где она?
-- Вилли! Ты же знаешь. Куда ушел Хорус?
-- Скажи, атаман, -- присоединились к просьбе и ватажники. Вилли ответил:
-- Где сейчас, не знаю. А ушли все в Пыльный, спросить с рыцаренышей за нашу кровь и слезы.
-- Если вся их армия сошла с ума, это значит, --- догадался глубокий бас, -- Что Эсдес добралась до псаря; сворки порваны -- собаки передрались!
-- Это значит, что убит их король! Только ему подчинялись большие знамена, я слышал разговоры, когда был в плену.
-- Ха! Правая Вера не спасла!
-- Король мертв; да здравствует Эсдес!
-- Они уходят! Уходят!
Рыцари наконец-то расцепились. Человек триста из тех, что кричали “Хадрамаут!”, выстроились со стороны Громового Камня; примерно столько же из кричавших “Золотой Трон!” отвели коней в противоположную сторону, к Алмазному Броду. А вот “Дрангиана!” больше не кричал никто: получив с обоих флангов, третье знамя продержалось недолго.
То ли сговорившись, то ли понимая бессмысленность дальнейшей драки, оба отряда принялись подбирать своих раненых, безжалостно приканчивая тяжелых. Впрочем, лечить их можно было разве что в крепостях -- а еще вопрос, чью сторону взяли Громовый Камень и Алмазный Брод. Таскать по морозу? Армии больше не существовало, а банды в набеге живут сегодня, ничего не сберегая на завтра. От всех действий противников несло крайней спешкой: убитых коней не расседлывали, мертвых не грабили толком. Хватали, что лежало сверху; но не искали кошельки, даже хорошие доспехи снимать не стали.
Про рабов на укреплении оба отряда и подавно забыли. Прочесав смертное поле, каждая шайка ровной рысью покатилась в свою сторону.
Погодив еще немного для верности, Вилли посмотрел на клонящееся к западу солнце, и приказал:
-- Пошли. Соберем тут все, пока не стемнело. Наверняка там найдется, чем растопить. Да и дрова собирать можно теперь без опаски. Здорово будет костер зажечь; а конины вжарим от пуза!
-- Ха! -- закричали лесные братья, -- И все-таки мы победили!
-- Мы? -- удивился глубокий бас, -- Мы просто мародеры. По совести, нам бы взять необходимое, не гневить судьбу, не отпугивать удачу! Нам осталась жизнь, это же куда ценнее!
Вилли решительно пресек начавшееся было брожение:
-- Парень, ты стоял на этом поле, ожидая атаки?
-- Но ведь рыцари не напали!
-- Кого это гребет? Ты честно и храбро стоял в крепости, среди трех сотен героев. А что впятеро больше западников не напали, то их дело! Мы же трое суток выстрадали честно! Мы отбили шесть караванов с рабами, разве мы трусили в этих драках? Разве мы бежали с поля? Бежал враг! Никакой знаток не прикопается: поле наше, и все,  что на поле, тоже наше!
Вилли запрыгнул на печку, схватился за почерневшую трубу, и прокричал:
-- Павшим почет и память! Дожившим долги и добыча!
Лесные братья поддержали атамана свистом и криками; через малое время к ним присоединились остальные, выплескиваяя облегчение от рухнувшей с плеч смертной тяжести:
-- Кони тонули по холку в снегу!
-- Вороны замерзли на том берегу!
-- На том берегу... На том берегу... На том берегу, где мы были!
-- Мы крепость держали без всяких тейгу!
-- Мы жрали горелый кирпич на бегу!
-- А рыцарей сотню набили!
-- Да чтоб я подох, если в этом солгу!
-- Уж мы их душили-душили!
-- И стены у нас по колено коту!
-- Сырая конина и сажа во рту!
-- Зачем люди спят, мы забыли!
-- И нами командовал Вилли!
Это неудобство сидения в осаде оказалось самым главным: никто не мог сдержать смеха, никто не прибавил больше ни одной рифмы. Гулко и далеко полем неслось:
-- И все-таки мы!
-- Мы!
-- И все-таки, мы победили!
Люди рассыпались по полю боя, неторопливо собирая все, что могло бы пригодиться. Скоро нашли растопку; разожгли костры из обломков копий -- они были посуше вмерзших в землю балок и жердей разрушенных домов; приготовили мясо. Набрали даже сколько-то фляжек с вином. Хоть по глоточку, но хватило каждому. Никто не думал, что впереди еще путь через угрюмый опасный Лес; и что возвращаться, по сути, некуда: западники высекли поселения до самой Столицы.
У костра глубокий бас обратился к Вилли:
-- Атаман, так, получается, мы тут песню сложили?
Вилли важно покачал головой:
-- В Столице, где я был, про все сочиняют песенки. Мы чего, дурнее городских?
-- Но там же песенки сочиняют в одно лицо, нет?
-- Жри вон мясо, лицо. Мне, коли хочешь знать, сам Енот говорил: “Народ свои песни шлифует и доводит до высшей степени искусства.” Так-то!
Повеселевшие часовые зорко выглядывали врага. Костры сдвинули; на прогретую землю укладывались отсыпаться осоловевшие от облегчения люди, впервые за месяцы наевшиеся вдоволь.
Вилли ходил по лагерю гоголем. Подобрал собственный шлем с синим париком поверх; парик снял, пристроил на первое попавшееся копье:
-- А это будет наш бунчук. Заслужили. Нам же, наверное, и за стойкость еще чего-то перепадет...
-- Коли двинем в Столицу, -- сказал один из лесных братьев, -- А то можно пойти на север. Если взаправду король мертв, западников нынче прижмут; удальцам вроде нас везде найдется славное место,  доля героев. Неужто, атаман, ты хочешь вернуться к топору и плугу?
Ничего не ответив, атаман поглядел на восходящую луну. Поднявшийся ветерок слабо шевельнул бунчук; поплыли в желтом луче знаменитые синие волосы.
***

Спасибо на добром слове
------------------ ПРОДОЛЖАЮ ---------------------------

Ничего не ответив, атаман поглядел на восходящую луну. Поднявшийся ветерок слабо шевельнул бунчук; поплыли в желтом луче знаменитые синие волосы.
***
Знаменитые синие волосы рассыпались по подоконнику; за окном в Столицу девчонкой вбегала весна. Никакое иное время года не влетало в жизнь столь беспечно. Лето входило торжественно и повсеместно; изящно и самую малость печально вступала в свои права осень; крышкой гроба обрушивалась зима.
Прошедшая зима едва не прихлопнула сильнейшую. Началась боем с Акаме; непонятной и поэтому пугающей милостью победителей; беспокойным ожиданием в каземате; диким фарсом Енота на суде... Продолжилась рубкой западных рыцарей в соборном храме города Пыльные Ворота -- воистину, место проклято! Градоначальника там “Ночной Рейд” пришиб, и Верховного Короля Запада тоже, как ни поверни, прирезал именно в соборе именно “Рейд”. После чего удалился, не прощаясь, на волю, в предгорья.
Но смерть Верховного вызвала в стане врага дичайшую суматоху. Завидев разброд и шатания, обнаглевшее посольство ночью спустилось с гор. Эсдес наглухо заморозила ворота Пыльного, ведущие в Долину. Западники пригнали тысячи людей: и рабов, и специальные части, Енот их назвал “саперами”. Пробку выбили за полдня. Попытались устроить облаву, но среди холмов, где Эсдес могла превратить в каток совершенно любой склон, облава успеха не принесла. Следующей же ночью Эсдес запломбировала ворота, выходящие в степь. Западники разъярились, и несколько дней прочесывали всю Долину. Енот ржал, как ненормальный: “Эсдес в Ночном Рейде, мечта же!” -- а что не ржать, если сидишь в совершенно пустом соборе, когда враги замерзают и оскальзываются, тщетно пытаясь найти тебя среди лесистых холмов? Во всех проемах собора ледяные пробки со дня гибели Короля. Единственный пробитый проход после выноса убитых сами же западники снаружи заколотили досками... Может, кто из разведки догадался о подземных галереях между собором и городом; но про галерею в холмы рыцари точно не узнали. “Рейд” пользовался ей всю зиму.
Нет, разумеется, Верховный Король или его штаб могли придумать остроумную ловушку. Если бы оставались в живых. Но, если бы верхушка Запада осталась в живых, то все сорок тысяч корпуса вторжения и занимались бы планомерным освоением захваченного. Укрепляли бы земли, что планировали удерживать. Методично вывозили бы ресурсы с земель, намеченных к обмену на мирный договор.
Смерть Верховного поменяла главную цель западной армии. Наплевав на захваченные территории, все высшие командиры Запада рванулись в родные края, к дележке Золотого Трона. Им некогда стало чистить дороги; никто из них не желал отрывать от личного войска ни копья, ни солдата -- ради чего? Ради того, чтобы очистить проход по Долине? Мы как-нибудь пролезем, и ладно! Напротив, чем больше герцогов, графов, князей и баронов не вернутся с завоеванного Востока, тем проще политическая картина дома.
Сквозь бутылочное горлышко Долины западники с хрипом, оставляя клочья одежды и мяса, протискивались в свои королевства. А осмелевшие остатки войск Новой Республики преследовали их, доходя порой до самого Алмазного Брода, мимо Горелой Крепости Вилли.
В стенах Пыльного западных войск было чересчур много для дневной атаки прямой военной силой; но, когда у тебя в “Ночном Рейде” сама Эсдес... Как-то даже неинтересно.
Однажды, зачерпнув силу особенно холодного дня, Эсдес смогла разделить маршевую колонну на клетушки ледяными стенками толщиной в шаг и высотой в три; в каждой такой соте замкнулись от десяти до тридцати конных. Носхорн предложил запустить к десятку Енота -- авось великая опасность пробудит в его клинке что-нибудь еще? Владелец Третьего Проклятого Меча только хмыкнул: “Из нас троих, барон, вы единственный остались без тейгу. По смыслу, запускать в подобную клетку надо именно вас.” Пока они смеялись, разделенные походники с бессильной руганью скребли ледяные стены боевым оружием. Без кирок и ледорубов долбить проходы им предстояло несколько часов -- как раз до исхода короткого зимнего дня. Диверсанты же осторожно удалились по засаженными виноградом склонам, затирая следы хворостяными вениками.
В другой день Енот, применив “тайные знания бывшей родины”, вычислил положение главного тоннеля канализации. Сдерживая непристойное хихиканье, Эсдес ударила холодом под землю в указанном переулке; после чего “Рейд” собрал нажитые непосильным трудом запасы и переехал из собора в холмистые предгорья. А в городе началась “Ночь коричневого хрусталя”. Горожане разбежались к родичам в сельскую часть Долины. Гарнизону Пыльного бежать было некуда: не отдавать же стены и крепость! Поневоле задумавшись, западники вскипятили тонны воды, который и вылили в тоннели. Город окутался коричневым же паром полусотни оттенков; после третьего-пятого раза пробка, наконец, растаяла. Но возвращаться по домам жители не спешили, морща носы еще пару недель.
Все вместе взятое привело к тому, что после середины зимы западники предпочитали возвращаться к себе домой кружным северным путем, далеко за Стальными Скалами. Войск в Долине поубавилось; поубавилось и порядка.
А тогда, наконец, восстали рабы, за одну ночь вырезав почти все население между стенами Пыльного и крепостью Алмазный Брод. Дым стоял вонючей черной периной, речки со склонов текли багровым. Упорядочить бунт получилось только через неделю, когда большую часть деревень успели спалить. Теперь грелись плодовыми деревьями да виноградными лозами. Немногие горожане, уцелевшие в Пыльном после всех передряг, предпочли бы сдаться -- все равно кому. Лишь бы их, наконец, перестали бить. Но рыцарский гарнизон крепко держал и старый форт и новую крепость, а посредством их держал стены и ворота Пыльного. Покойный Верховный Король больно уж хорошо вышколил армию: даже после того, как она превратилась в разрезанного лопатой червяка, каждый кусок червяка оставался опасен.
Восстание продержалось до тепла, когда Империя начала перебрасывать на скатах первые десятки обученной новой армии. Тогда как-то сразу сдались и Громкий Камень, и Алмазный Брод, и сам город Пыльные Ворота. На смену отряду Эсдес прибыли Мейн и Тацуми; тут зима нанесла свой последний удар. Глядя на спрыгнувшую со ската пару, генерал просто не почувствовала ничего. Более того, и не удивилась собственному равнодушию. В тот момент и в тот день ее больше беспокоили посты; удобное размещение прибывающего гарнизона; его величина -- явно недостаточная для контроля почти пятиста пленников, из-за чего их придется держать под замком; следовательно, восстановительные работы начать все еще некому. А тогда как бы не прозевать время для сева, погоду подождать не попросишь...
Из девяти ветеранов, сопровождавших Эсдес зимой, до тепла дожили трое. После битвы с Королем маленький отряд старался в открытый бой не вступать. Обнажать мечи пришлось только при обуздании бунта, но там ветераны подтвердили свою грозную славу и убить себя не позволили.
По прибытию смены все три ветерана попросили вполне заслуженной отставки, которую и получили. Двое присмотрели себе кусок земли с полуразрушенными домами, а третий вместе с бывшим настоятелем остался в соборе Пыльного. В храме остался и Хорус. Поначалу радуя настоятеля успехами в постижении веры, через несколько лет Хорус осмелился трактовать веру по-своему, что и привело к самой знаменитой ереси за все существование Империи.
С одним из обратных скатов Эсдес возвратилась в Столицу, и теперь сидела на подоконнике собственного дома; мысли двигались медленно и плавно, как нежные белые облака в чисто-синем небе. Под облаками в Столицу вбежала девочка-весна, равно небрежно разбрызгивая лужицы, смех и солнце.
“Вот и вернулась, а все никак не согреюсь... Тацуми как перелистнутая страница в книге: хорошо, приятно вспомнить, но -- прошло! Надежда упорно разводит нас подальше друг от друга, а мне и все равно...”
Эсдес поглядела на редкую зелень столичных улиц. Вспомнила густые заросли Долины; потом некстати вспомнила горелую щетину, оставленную вместо них восстанием рабов. Помотала головой, стряхивая неприятное воспоминание. Опустила взгляд: под окном Носхорн в стильном черном кителе с алыми аксельбантами Генерального Штаба говорил Еноту, одетому в хороший, новый, но все-таки гражданский кафтан:
-- Не пора ли нам прояснить одно дело, что я обещал на походе? Мы вернулись с холода...
Енот поежился, не спеша соглашаться с последним. Ответил, тем не менее, согласием:
-- Разумеется. Вы же про вызов?
“Эти-то чего не поделили?”
Двигаться не хотелось, но и вмешаться бы надо... Эсдес прошла в комнату, перед зеркалом оправила собственный китель, прихватила фуражку, и заторопилась вниз по лестнице. На ступенях перед выходом во двор она остановилась и прислушалась: клинки пока не скрежетали. Заговорил Носхорн:
-- Енот, осталось одно дело к вам. Помните про поединок?
-- Разумеется, -- ровным голосом ответил Енот.
На лестнице позади Эсдес затопал еще кто-то; генерал, не оборачиваясь, условным жестом приказала ему молчать. Носхорн же сказал:
-- Я беру свой вызов обратно. Вы, разумеется, можете назвать меня трусом или подлецом, если желаете.
-- Трусом? -- изумился Енот, -- После того, как вы были со мной в соборе Пыльного? Подлецом, после того, как я сам оставил Вилли с лесными братьями на верную гибель посреди снежного поля?
После небольшого промежутка тишины Енот ответил:
-- Нет, барон. Если кто и назовет вас так, то не я.
Подслушивать дальше выходило совсем уж неприлично; выйдя на крыльцо, генерал решительно вмешалась:
-- Относительно верной смерти -- твой расчет оправдался, Вилли же не стоптали. Ты же и парик заранее припас. А то ведь, когда ты впервые заговорил о приманке, я уже приготовилась состригать волосы.
Мужчины хмыкнули.
-- Не догадался, -- слегка улыбнулся Енот, рассеяно поглаживая рукоять Третьего Проклятого, -- А особо хитрого расчета там и не было. Проскочила мысль, что не разгонится конница по руинам. По улицам могла бы, но их под снегом не видно. С того и замыслил...
Следом за Эсдес на крыльце появился Вал, и тут же заалел щеками, как мальчик; совершенно не понимая, как себя держать, отступил к стене и уткнулся взглядом в мощение двора. Синеволосая продолжила:
-- Но и у меня тоже к тебе дело, что я обещала в походе. Относительно Тацуми.
Енот выпрямился и развернулся, но не сказал ничего.
-- Енот, а ты правда ко мне неравнодушен? -- шарахнула Эсдес так же откровенно, как обсуждала с Валом того же самого Тацуми.
И вот здесь Енот ухватился за рукоять плотно:
-- А что, не видно? Мы сколько раз одной кошмой укрывались, сколько наворотили в Пыльном, сколько ночей просидели за разговорами... Что еще осталось неясным?
-- Но ты ведь мог приказать. Вы же победили. Ты вытащил меня из тюрьмы, ты так трогательно пыхтел, отстаивая меня на суде...
Енот убрал руки с меча. Фыркнул:
-- Ты Тацуми приказать пробовала? Когда он у тебя в ошейнике сидел?
Вал вжался в стену еще плотнее. Носхорн, кажется, даже перестал дышать. Не стеснялась только сама Эсдес:
-- Дай мне твой знак. Твой личный.
***
А личного знака у меня-то и нет...
Звезду? Но я ничем не заслужил ее. Ни в сабельный поход, ни на Кронштадский лед; ну да и Тамбовское восстание тоже зато подавлять не пришлось.
Крест? Верую не в господа бога нашего, но единственно в то, что квадратный сантиметр стали выдержит две тысячи сто килограммов, сварной же шов только тысячу пятьсот восемьдесят...
Серп и молот? Пасифик? Свастику? Могендавид? Король датский евреем не был, а нацепил, чисто Адольфа позлить... Это не у него дочь-принцесса грузовик водила?
Отвлекся. Не стоит ерничать с этим. Понимать надо, кто вопрос задал; да еще и взвесить, что стоит за вопросом!
Какой знак ни возьми, а чем-то плохим он известен в мире. Андреевский крест -- горькой судьбой командира Второй Ударной. Британский флаг -- первыми в мире концлагерями. Погоня и Рарог -- слишком тесным знакомством с устроителями Хатыни... Во многия знания многия печали; про всякий знак внутренний голос что-то нехорошее шепчет.
Радугу детям -- и ту не вернули!
-- Барон, у вас бумага и перо всегда при себе. Нельзя ли...
Носхорн молча протягивает четвертушку, перо, свинчивает крышку с чернильницы-непроливайки.
Рисую шестиконечный крест -- не католический, не православный. Равноплечий, с толстыми перекладинами. Короткевич писал -- “Старая, времен еще воеводы Волчьего Хвоста, языческая эмблема здешних мест”. Про язычников я тоже знаю немало страшного, но все это хотя бы далеко по оси времени.
-- Крест белый, фон красный. Перекладины толстые. Важно.
Потому что шестиконечный старославенский крест с тонкими перекладинами успели опоганить словацкие фашисты.
Эсдес повертела рисунок:
-- Нашивать? Как-то не смотрится... Закажу эмалевую кокарду, не против?
-- Не против.
-- Я потом зайду. Не исчезай.
Синие волосы поднялись волной и утянулись за хозяйкой в дверь.
Носхорн вздохнул. Хлопнул по плечу:
-- Поздравить вас?
-- Ну не сочувствовать же! -- моряк перестал краснеть, сопеть и вообще смущаться, -- Господин Енот?
-- Можно и просто Енот.
-- Просто Енот... -- Вал подобрался и выпалил:
-- Не знаю, с чего она так в тебя вцепилась. Может, ей все равно кто -- лишь бы Тацуми забыть. Но это ее выбор. Да и тебя я в деле видел еще без тейгу. Там, в кафе, помнишь?
Дождавшись ответного кивка, моряк продолжил:
-- Тогда, кстати, твой расчет оправдался тоже.  Сейчас я только хотел сказать... Постарайся не предать ее. А то будет плохо.
Носхорн укоризненно поднял брови: мальчик, ну разве можно так откровенно угрожать, да еще и в таком деле?
Я раскрыл рот, чтобы отмахнуться побольнее, но губы сказали с неподдельным сочувствием:
-- Это ты из личного опыта?
-- Вот именно, -- без тени улыбки ответил Вал, -- Пробовал. Не понравилось.
***

1 форма креста

2 Этот отрывок от первого лица. Весь

Спасибо!