думаю, Вы уже догадались, что название от Ле Карре, но Вы даже не представляете, насколько правы

Поздно, насяльника, едем дальше.

-- Переживать вообще вредно, -- так же рассеяно сказал Виктор -- И вообще, мы тут цапаемся за длину подола с шириной выреза, а где-то -- раз мы пошли по цитатам -- “кровь подсыхает на мосту...”
***
Кровь подсыхает на мосту; опрокинутый паланкин щерится обломками, как выбитыми зубами. Из паланкина наполовину вывалился труп -- Коро нюхает и угрожающе ворчит. Убийцы где-то близко, убийцы где-то рядом. Сэрью осматривается. Тут все понятно, но нисколько не проще от этого.
Двух телохранителей срезало потоком пламени -- известно, кто владеет устройством, способным на такое. Еще четверо пытались отмахаться -- и клинки неплохие, и не струсил никто -- но не сдюжили. Двух порвали когтями -- опять же, известно, кто способен в бою перекинуться громадной кошкой. А последних двух легонько царапнули, одного в шею, второго под коленом, лекарь ворочал его дольше прочих, пока не нашел порез. Хватило и пореза, потому как нанес его первый из Проклятых Клинков, Мурасаме.
Стрелок -- Мейн или Майн, про которую известно лишь, что полукровка. Несколько раз ее замечали в городе; со слов редких свидетелей составлен образ; нарисованы плакаты с обещанием награды, расклеены по всей громадной Столице. Из чего стреляет, тоже известно: тейгу Калландор. В управлении есть книга, в книге -- технические подробности. Здесь важно только то, что стрелку не требовалось подходить вплотную, и следы Мейн придется искать на приличном удалении от моста.
Оборотень -- Леона. Про нее известно много, потому как долгое время она работала в массажном салоне на Розовой улице, тут же, неподалеку. Говорили, что салон оказывал и другие услуги, и что высокую грудь Леоны многие не только видели, но и наощупь оценили. То ли надоело ей продаваться, то ли обидел кто презрением, то ли просто ударило в голову -- но теперь ее тейгу -- Царь Зверей. В звероформе Леона даже гекатонхейра может обидеть... Кстати, где Коро?
-- Коро, ко мне. Охранять!
А то сейчас кинется по следу -- и поминай, как звали. Потому что третья убийца, владелица Проклятого Клинка, отправляющего в ад самой малой царапиной -- Акаме. На нее тоже имеется розыскной плакат с наградой; с плаката смотрит милая тонколицая брюнетка, единственная примета -- алые глаза. Третья убийца выращена самой Империей; выращена в школе убийц министра внутренних дел, предназначена для тихого устранения неугодных влиятельных лиц. Ну кто из них напугается милой тоненькой девчушки? И охрана, как ни заставляй, опасается подростка умом, не инстинктами. А на тех скоростях и дистанциях, на которых в ход пускают клинки, мастеру наподобие Акаме хватит мгновения; Проклятому Клинку Мурасаме хватит одного прикосновения к незащищенной коже. Ученица школы убийц и обычным-то мечом напластает работы десятку следователей; а уж с помощью тейгу...
Хуже всего, что трое ликвидаторов работают не вслепую. Они состоят в организации “Ночной рейд”. Кроме пафосного названия (повстанцы и оппозиционеры ой как любят назваться покрасивей. Должно быть, подсознательно чувствуют, что ничем другим они не прославятся), “Ночной рейд” имеет какую-никакую, но сеть осведомителей, тайных берлог для пережидания погони, проходных домов и закоулков для стряхивания слежки, да и ошарашить слишком слабую погоню тоже сумеет.
Так что Сэрью не спешит гнаться по следу. Скоро явится в Столицу генерал Эсдес, железной пятой усмирившая Север, и назначенная вместо убитого капитана Огре. Генерал приведет своих владельцев тейгу, да и сама не зря называется сильнейшей в Империи. Тогда-то можно и поохотиться на Мейн, Леону, Акаме.
Пока что рыжая сыщица прямо шкурой чувствует, как захлебывается в делах центрального управления Столичного Региона. Текучкой занимаются на местах, но есть вопросы, важные для полиции в целом. Например, ежегодная битва за содержание участков, выплаты пострадавшим, обновление снаряжения, хранение розыскных архивов, счета за бумагу, жалобы на самоуправство, и иже, и паки! Премьер-министр ворует и режет расходы -- куда там Акаме с ее бритвой-переростком! А жрет -- Коро позавидует; куда в него лезет столько! Толстого взяточника и обжору прозвали Честнягой в насмешку; но вот император -- наверняка по малолетству -- склонил к премьеру слух и внимание. Так что жирную сволоту ни обойти, ни перепрыгнуть.
Сэрью пока еще могла спать по три-пять часов, чтобы всю неделю распутывать сложные случаи; пока еще успевала прочитывать, что там подсовывают на подпись хитрые заместители; но смены ждала с нетерпением. Никакого повышения сыщица не хотела; хотела только увидеть, как головы убийц катятся по плиткам... Работа же отрывала время от расследования, что выводило рыжую из терпения чем дальше, тем сильнее.
Кстати о работе. Кто там у нас в паланкине?
Подойдя к разломанным носилкам, Сэрью весьма удивилась. Убитого чиновника наследница клана Юбикитас несколько раз встречала на приемах и балах. Чиновник числился не по ведомству наказаний, не по вызывающей всеобщую ненависть налоговой палате. Убит был один из заместителей министерства архитектуры и строительства! Он-то чем успел навредить и кому? “Ночной рейд” тем и отличался от обычных убийц, что принимал заказы не на всех подряд, и всегда проверял, действительно ли заказанное лицо погрешило против справедливости. Либо “Рейд” изменил своим принципам, либо -- что вернее -- убитый провинился не как чиновник, а как частное лицо. Служанку там принудил к сожительству и потом выкинул с дитем на мороз; задвинул молодое дарование в угоду нужному человечку; пользуясь весом, передвинул границы земельного участка в свою пользу -- в протоколах центральной управы находилось и не такое... Сыщица поймала себя на крамоле: получалось, что “Ночной рейд” делал ее работу. Додумывать Сэрью не стала -- этак могло в итоге получиться, что простые граждане ищут правосудия не в полиции, не в суде, где стоило бы -- а нанимают собственную справедливость? Ладно, адвокат -- “нанятая совесть”, а нанятая справедливость, это как?
Для Сэрью Юбикитас -- оскорбительно, вот как. А значит, подлежит искоренению.
Следственная бригада собрала инструменты. Старший уже принялся делать заметки для отчета. Восточный край неба заметно посветлел. Коро перестал ворчать -- видимо, убийцы сняли наблюдение и ушли, и даже верхнее чутье тейгу их больше не улавливало... Вот и могильщики принялись складывать порубленных...
Сыщица вздохнула, отдала команду сворачиваться и сама зашагала к управе, к очередной порции писанины, подбадривая себя надеждой встретить в бумагах хоть какие-то сведения по делу Огре -- например, что искомого чужеземца все-таки заметили на воротах.
Сегодня справедливость проиграла; но ведь наступит завтра!
***
Завтра тоже надо что-то жрать.
Это простая истина отравляет любой самый вкусный обед, если в кармане на второй такой же ничего не осталось.
И потому, едва разместившись в гостинице -- не платя вперед, ибо не имелось ни грошика -- пришлось топать на поиски работы. Такой работы, которую можно получить, объясняясь одними жестами. Дрова там поколоть, двор подмести, вынести-погрузить-выкопать.
Ну, или хотя бы пожрать стянуть что-нибудь.
Ирония судьбы -- не только новогоднее кино. Ирония судьбы -- это когда из трех человек самым приспособленным к городской жизни оказывается чужак-попаданец. Ну, а кому еще идти, если чужеземец старше обоих попутчиков -- даже вместе взятых?
И ведь не бросишь -- они-то на Тракте подобрали, куском поделились, кафтаном укрывали. Была бы телега, везли бы на телеге.
Да только, если бы у Вилли с Торном была телега, не пошли бы они наниматься в Столицу на черные работы. У них кафтан -- и тот на двоих один оказался. Вместо костюма -- шерстяные, сильно выношенные, штаны с рубахой, от частых стирок уже обесцвеченные, севшие чуть не до локтей рукава, утянутые до середины голеней штанины, расптоптанные кожаные тапочки вместо ботинок... Тут и с языковым запасом Эллочки-людоедки все понять можно. Идут ребята из одной задницы в другую. Потому что, как ни бедна родная деревня, а только в Столице понаехавших никогда не любили. Обидеть-обжулить не замедлят. Тут мир другой, но это правило наверняка действует точно так же.
Насколько другой мир, и насколько по-другому действует правило, выяснилось только при возвращении в гостиницу с безрезультатной разведки.
На встопорщенной брусчатке окраинной улочки перед входом в ночлежку, связанного почему-то Вилли бесцеремонно вертел толстяк в богатом плаще, трогал бицепсы, хлопал по спине, даже, кажется, в зубы заглядывал. Растерянный Торн бегал вокруг, обращаясь то к хозяину гостиницы, то к толстяку, то к паре одоспешенных мужиков -- должно быть, стражников.
Стражники-то и спасли. Не будь их там, выскочил бы, вмешался в разбирательства -- с вполне предсказуемым результатом, потому как ситуация требовала куда большего знания и языка, и законов, чем выученные за время похода полсотни слов. А подождем-ка... Вот подходящий выступ каменного забора.
Разбирательства быстро перетекли в разборку. Вилли правый стражник хлопнул древком копья по голени: шагай, мол. Торн ухватил стражника за руки; тогда второй лениво двинул паренька кулаком -- даже без чешуйчатой перчатки кулак не вместился бы в жбан. Торн отлетел на стену гостиницы, хозяин которой неприятно засмеялся.
Мимо размашисто прошагал здоровый мужик, весь в ремнях, обвешанный оружием, по камням скребли подкованные сапоги -- высокие, с раструбами, для верховой езды. Крайне начальственного вида военный. И точно -- стражники прекратили пинать связанного Вилли и упавшего Торна. Выпрямились, грохнули кулаками по нагрудникам кожаных кирас -- это приветствие у них такое?
Начальник задал несколько вопросов стражникам. Повернулся к хозяину гостиницы -- лицо вчеканилось в лазурное осеннее небо... Небо и золотые листья тут были -- чистый сентябрь, но любоваться природой ни времени, ни настроения что-то не находилось...
Вот зараза!
Начальник жестом приказал: уводите! Стражники без церемоний подхватили Вилли под руки и поволокли вдоль по улице. Торн вскочил, бросился было за ним... Клянусь, не было видно, как начальник выхватил клинок! Голова Торна покатилась точно как в кино; и точно так же из шеи плеснули две быстро слабеющие темные струи!
В глазах потемнело -- это был признак поднявшегося давления, оно всегда скакало при ссорах или когда ругался с начальником. Тело и ноги сделались как ватные -- что хочешь делай, ни возражений, ни даже возмущения. Убийца отер клинок о застиранную Торнову рубашку, осмотрелся с видом полного превосходства и абсолютной уверенности в правильности своих действий. Взгляды столкнулись; лицо убийцы снилось потом еще долго: рубленые скулы, ровный нос, загорелая, обветренная кожа полевого, ни разу не штабного, воина. Нависшие брови не дали разглядеть, какого цвета глаза.
***
Глаза незнакомца потемнели и замылились. Капитан Огре пожал плечами: видать, не привык гость к здешним реалиям, вон как морда раскраснелась. Как бы удар не хватил. В отличие от несомненных бродяг, человек у забора носил хорошую одежду -- потертую и запыленную, но явно сшитую на него, по размеру. А это значило, что он, по меньшей мере, не нищий -- следовательно, не может быть из одной компании с этими двумя отбросами. Ну, даже и напишет жалобу -- так жалобу принесут самому же капитану. И не сразу, а после того, как свидетель раздаст кучу взяток на нижних уровнях. Поначалу придется давать взятки просто за то, чтобы тебе указали, кому и сколько надо предложить за передачу твоей бумаги на уровень выше... Капитан убрал клинок, приказал хозяину ночлежки:
-- Падаль уберешь. Твою долю принесут.
В имперской полиции Огре чувствовал себя, как рыба в воде. Прошло уже немало лет со времен его собственного попадания. Поначалу мир, где холодное оружие прекрасно уживалось с огнестрелом, ошеломлял и удивлял. Но, несмотря на все железячные заморочки, основу мир имел здравую. Лучший кусок тут доставался сильным, решительным, крутым людям. Не только парням, Огре знавал (капитан облизнулся, вспоминая) пару теток, которые с легкостью надавали бы ему по ушам. Даже сильнейшим бойцом Империи считался совсем не командир дворцовой Гвардии, генерал Будоу. Нет, сильнейшей признавали все-таки генерала Эсдес. Вопреки -- а может, напротив, благодаря -- молодому возрасту, Эсдес неизбежно выигрывала семь из десяти учебных поединков у генерала Будоу, а у всех прочих -- десять из десяти. Было ли это связано с ее нерастраченной пока юностью -- либо с особенным артефактом -- капитан Огре не собирался выяснять. Секрет подобного уровня можно узнать лишь в настоящем бою, а после взаправдашней схватки двух владельцев тейгу один точно погибнет; да и как бы не пришлось потом изрядный кусок Столицы отстраивать заново.
Капитан Огре не видел ничего неправильного в том, что лучшее достается сильным. Там -- в прошлом -- его попытка прорваться к хорошей, годной доле принесла закономерные девять граммов от нанятого снайпера. Но есть на свете справедливость! Бог не дал пропасть правильному человеку, перенес целиком, с телом и памятью, как тех книжках, что продавались в прошлой жизни на каждом углу. Как там, помнится, было закручено: “Небесный пахан сидит на золотой шконке. Тело его в язвах от беспредельщиков, но силы его питает твердость воровского намерения!”
Твердость намерения -- вот все, что по-настоящему нужно мужику. Остальное -- хлюпикам и книжным детишкам!
***
Детишки безмятежно возятся в пыли. Силуэт незнакомого мужчины пугает их больше, чем заметное, сладко пахнущее кровавое пятно на неровной брусчатке. Оно и понятно -- мужчина живой, может напасть, ударить, причинить вред. А кровавое пятно на месте гибели Торна уже никому ничего не причинит.
Чувств никаких вообще.
Вот оно средневековье во всей красе. Либо ты наверху, либо тебя скармливают свиньям, как прямо сейчас бедолагу Торна. Еще можно в рабство, как Вилли. Коротко и ясно.
Ну -- так.
Что делать?
Голова тяжелая, решать что-то в подобном состоянии глупо. С другой стороны, сильный испуг задавил все прочие чувства. Никакого смятения в душе. Какое бы решение сейчас не будет принято -- оно будет выполнено.
Только решать хоть что-то явно преждевременно. Хоть бы немного подучить язык! Если тут есть город -- да еще и обнесенный настолько громадной стеной -- так, наверное, есть и учебники. И учителя. В том же Риме было много покоренных народов, и римляне изобрели площадную -- “свинскую” -- латынь. Чисто чтобы объясниться, понять друг друга. Город здесь побольше Рима -- так, по первому впечатлению. Наверное, есть всякие народности, другие страны. Есть, наверное, и аналог простого языка для чужаков. Жестами еще можно воды попросить, а что посерьезнее -- тут без шуток язык учить надо.
Ведь до сих пор непонятно: может, Вилли забрали по закону. Может, закон здесь такой, что каждый третий из приходящих в Столицу делается рабом. Нарочно придумали, чтобы понаехавших поменьше.
Хотя ерунда это, конечно. Это самоуспокоение такое, что все нормально, и можно ничего не делать.
А что вокруг? Земля внутри городских стен должна быть дорогая, и дома вроде как должны тесниться -- а тут ничего подобного. Вокруг как будто низкоэтажный пригород. Дома каменные и фахверковые, крыши острые и не очень, где под соломой, где накрыты дранкой. Под ногами следы мощения; где-то и приличные куски брусчатки. Улица шириной шагов семь, мощение только посередине, от краев брусчатой проезжей части до заборов -- просто трава. Кусты какие-то...
Стена за спиной -- высотой примерно с девятиэтажку, уже скоро солнце сядет за нее, и все накроет громадная тень. Если пройти чуть вперед -- даже речушка есть. Течет в сторону Стены, где, наверное, уходит в решетку.
Небо синее, листья на кустах и редких деревцах -- золотые. Уговорили, пусть будет сентябрь... Вот странно, признал время сентябрем -- и даже отпустило немного. Самую капельку, а на сердце полегчало.
Тогда нужно убираться отсюда подальше. Черт его знать, где тут безопасней всего переночевать, но уж точно не на постоялом дворе, хозяин которого сдает не понравившегося гостя в рабство.
А быстро солнце садится, вот уже и темно...
***
Темнота внутри трактира пьянке нисколько не мешала. Несколько свечей не давали наливать мимо стопки -- большего и не нужно. Капитан пил со всеми, закусывал, спрашивал какую-то ерунду: как дела? Как семья? Это требовалось, чтобы стражники чувствовали внимание, и положенные слова капитан давно выучился говорить механически, практически не выслушивая, что там ему восторженно лепечут в ответ. Получив еще одну жизнь, капитан ошибки учел. Прошлое имя закинул подальше, ухватки мелкого гопника-пехотинца понемногу вытравил. К своим был милостив и щедр, и даже справедлив. Кто-то даже искренне уважал и любил Огре, но капитан никого не подпускал близко. Женщины на ночь или две, приятели на операцию или две... Тем кто сильнее -- конкретно, Императору и его первому министру -- служил за совесть. В отличие от всех прочих-остальных, Огре на своей шкуре знал: Бог есть! Сюда переправил, глядишь -- и после смерти тоже куда-нибудь закинет. Зачтет правильное поведение...
Тут плавное течение восхвалений прервал совсем уж восторженный голос, желавший... Странного. Прислушавшись, капитан расплылся в улыбке: хотели стихов. Вызнал же кто-то, чем вернее всего умаслить грозного капитана. Стихов капитан помнил много, и это было единственное, что из прошлой жизни он позволял себе помнить. Как слабый отголосок, как тень возможности -- что жизнь его все-таки могла сложиться иначе...
Нет, в задницу нытье! Среди книжек попадаются и для мужиков стихи! Правда, приходится читать их не на здешнем языке, но это ерунда, кому надо, тот пусть и переводит.
Капитан уверенно поднялся, восхитив еще и стойкостью к выпивке. Прошел к стойке, обернулся к полутемному залу. Вино уже спаяло всех в монолит; Огре знал, что сейчас можно орать что угодно, лишь уверенно и ритмично -- и оказался прав.
Подпевать начали уже на втором куплете.
***
Куплеты летели из неплотно прикрытой низкой двери, били наотмашь, точно в голову.
Куплеты -- на русском!
-- ... Я откосил два раза, да это все фигня! А с третьего приказа достали и меня! Бывай здорова, Дуня, я исполняю долг! Военкомат в Удуне, второй пехотный полк!
В полном ошеломлении дослушал до конца. Перевел дыхание.
Так, получается, тут не один попаданец. Ведь, если читают стихи -- их есть кому понимать! И уж во всяком случае, можно поговорить с поэтом... Ну, если это его стихи. Да пусть даже он чужие читает -- главное, на понятном языке!
-- ... Жратвой накачаны плотно, до приступа -- пал-л-часа-а-а! Под матерок пехотный строятся кар-р-пуса-а! Мои будто с камнем в воду: не двинутся, не вздохнут! А я -- ну так я ж комвзвода! Бог -- без пяти минут! Кто с Нурна, а кто с Удуна. К удунским-то я привык! А тот добровольцем дунул -- перечитался книг! Уж больно ты парень гордый! А так ничего, сойдет!..
Припев чуть не поднимал крышу:
-- ...Уир-рги, бауглир-ров меч!  Ор-ркайи, мол-лот Тьмы!
Пришлось тоже дослушать, чтобы не вломиться посреди песни. Вдруг обидятся на помеху? Не хочется возможных земляков сразу настраивать против себя...
Стихло -- пора.

Переход от свежей осенней улицы к вони подгоревшего жира ударил по всем чувствам сразу. Зал, едва освещенный пятнышками свечек. Массивные длинные столы в ряд, вдоль них же лавки -- тоже тяжеленные, чтобы нельзя было такой лавкой ударить. На лавках...
Вот это поворот!
На лавках -- стражники. Знакомые кожаные кирасы, ножи, короткие мечи на поясах. Смотрят недовольно, бурчат неразборчиво и непонятно. Перегар -- топор вешай. В таком состоянии вряд ли они поймут любой язык... Поклон вышел машинально, однако неожиданно вызвал улыбки. Из полутьмы даже высунулась рука с маленькой стопочкой. Отказываться -- обидеть, а обижать три десятка здоровенных вооруженных пьяных мужиков -- как-нибудь в другой раз.
Бульк! А ничего, сивухой почти не прет. Самогон, без изысков, но и неплохой.
Ну, и кто у нас массовик-затейник? Кто тут песенки пое...
Е...
Еть!
У стойки тот самый начальственного вида мужик, который быстро и хладнокровно срубил голову Торну. Сейчас он пьет из большой кружки, воду, крупными глотками.
Вот как так-то?  Кто не понимал, тот помог, поделился последним. А ублюдок, продажный коп, убивший одного из спасителей, оказался одного языка!
Как-то и названия ощущению не подобрать. Стыдно, что ли?
Тут накрыло по-настоящему. Тело стало как пузырь, легкое, звонкое и пустое. Зрение поплыло тоже; огоньки свечей замерцали, расплылись желтыми кляксами... То чувств не было, а тут не стало и мыслей. Только знание, что надо подойти чуть поближе. А для этого чего-нибудь произнести, чтобы окружающие не насторожились. Значит -- стихи. Вроде как алаверды, от нашего стола -- вашему. Чьи стихи? Надо такие, которых он точно не слышал. Значит -- мои. Пусть они корявые, но для противника точно внове, никто и никогда их не печатал.
-- Осенние листься -- цвета страха.
Цель? Цель вслушивается! Он точно понимает язык!
-- Пью нагретое дерево спиной сквозь китель.
Шаг вдоль скамьи, за спинами. Лица поворачиваются вслед, но стражники не подскакивают. Вылезать назад, через лавку, им будет сложновато.
-- На зубах секунды хрустят...
***
...-- Как сахар -- гость подходил все ближе. Сквозь щедро разлитые в трактире вино и лесть Огре вытаскивал окунька памяти -- где мог видеть визитера раньше. Окунек упирался, баламутил память, подсовывал картины совсем далекого прошлого: когда еще капитана с правильными людьми за стол бы не пустили. Потому что не в костюме, как солидный, а как шпаненок, в кожанке и джинсах...
Джинсы!!!
самка собаки!!!
Этот чебуратор стоял тогда у столба -- в джинсах и замшевой куртке!!!
Вот что все время вертелось в голове, вот почему незнакомец постоянно приходил на ум!
Капитан бросил руку к оружию, с ужасом понимая, что те девять миллиметров достали его и здесь; и куда бы его не перенесло впредь, рано или поздно завершится именно так!
Гость вытащил короткий меч у ближнего стражника; сталь залилась желтым отблеском керосинки; приблизилась к лицу и оказалась адски холодной.
-- Оплывает день...
***
-- ...в кипятке событий! -- Рука поднялась и двинулась сама собой; тело тоже без участия мозга развернулось на пятке, восемь шагов до двери; пригнуться; прохладный осенний вечер, едва начинает расти луна... Куда идти? В речку, наверное, собак точно сообразят пустить по следу... Вымолить у господа идеальное убийство или идеальное исчезновение с места преступления? Есть ли тут вообще господь?
Сосредоточение сыпалось, и это было ощутимо физически, и физически же больно. Понимание мира посыпалось следом; голова гудела чугунным котлом и гремела, как цыганский воз. Тело плыло по улице разбитым кораблем, отключалось зрение, слух, чуство равновесия.
Наконец, сознание тоже вырубилось.
Кто может, пусть сделает больше.
Темно и покой...

Отредактировано КоТ Гомель (01-10-2016 07:23:41)