Гляжу, что не слишком интересную тему я выбрал; или, может быть, рассказываю недостаточно увлекательно.
Тем не менее, обещание держать нужно, и потому -- продолжаю.
А вот зелени все-таки маловато. Но это небольшая беда. Прямо за воротами -- густой, мощный, древний лес.
***
Лес напрягал все чувства настолько же, насколько успокаивал город. Сама эта разница уже была ненормальной. Именно в лесу легче дышать, чем на гладких городских улицах; в лесу намного проще избегать ненужных встреч; в лесу ничего не решает минутное опоздание на рейсовый флаер или капсулу -- лес думает днями, меряет километрами, рассчитывает на годы, меняется за столетия. И потому дыхание зеленого безбрежного моря по умолчанию глубже, сильнее, равномернее хриплой городской одышки.
В лесу, на стертых полузасыпанных плитах Западного Тракта, я впервые осознал себя среди чужой Вселенной. И тогда же кожей ощутил недобрый пристальный взгляд -- в самом деле, как сквозь прицел. Не бывал я на войне, но с оружием познакомился. Родился в стране, дольше всех соседей содержавшей призывную армию, в которой и отбегал с учебным оружием должный срок. Надеюсь, в той каше, откуда я сюда попал, армия пригодилась...
А мне пригодилось выработанное на учениях чувство чужого внимания. Пластиковые шарики с краской, а потом и резиновые, а под конец и мягкие свинцовые из воздушных ружей -- замечательная прививка осторожности, не хуже чем шприцом. По крайней мере, чешется потом точно так же...
Точно так же чесалось и зудело под кожей всю дорогу до Столицы. Тревожил и беспокоил, не давал расслабиться лес. Но тогда мне хватало переживаний и кроме окружающего пейзажа; ни сил, ни настроения не было подумать.
Закончив сожалеть о прежней жизни, отлежавшись на блинах у Мейн, подлечившись у незнакомого доктора, организм более-менее пришел в равновесие. Точно так же, как рассматривал город, я теперь оглядывал деревья вокруг Тракта -- как землю, на которой завтра или послезавтра мне придется собирать хворост или грибы, искать удобное место для заимки либо колодца, наперегонки с медведями обрывать малину или в очередь с бобрами подсочивать сосны на смолу. А видел операционный район, где собирать придется неразорвавшиеся мины чтобы вытопить тол; искать -- места для засад; и деревья подсекать “на толчок”, чтобы по команде обвалить на проходящую колонну карателей!
Насколько тепло и безопасно было внутри Стены, настолько же тревожно и зыбко казалось снаружи. Чувство это возникало сразу по выходу из ворот -- деревья не слишком уступали высотой тридцати-сорока метрам Стены; подлесок пенился прибойным валом; все полыхало ярким холодным пламенем осени: красно-золотыми листьями; сине-сизыми россыпями ягод; грозило черно-зелеными бугристыми стволами; дымило бурым ковром листьев уже опавших, вперемешку с пучками тонкой рыжей травы из седых моховых подушек. Что же за лес такой: не тайга, не джунгли, ни тебе лиан, ни цветов экзотических полуведерной емкости -- а без мачете с Тракта не сойти?
Старый лес -- озарение пришло так же внезапно, как на перекрестке возле школы. Просто -- старый лес, где давно -- вернее всего, вообще никогда! -- не было человека. И теперь человек здесь чужой, и его владений -- ровно то, что налипло на подошвы. Хочешь увеличить владения -- наполняй лес людьми, другого способа нет! Такими были леса древней Европы, доледниковой Сибири, или Антарктиды сто тысяч лет назад, когда еще не замкнулось вокруг нее кольцо циркумполярного течения, и не начал нарастать ледяной щит...
Проходя ворота, я видел, как стражники выгоняли на работы цепочку арестантов. Вспомнил о Вилли, но подумал: если бы его повязали местные стражи, так на воротах бы это делали. Скорее всего, подлый хозяин гостиницы продал Вилли кому-то внутри Стены. Местные контрабандисты наверняка могут вызнать это по своим каналам. Но я пока что должен им “как земля колхозу”, со слов того же деда Игоря. Что-то сделать для Вилли можно, только определив собственное положение и состояние.
Работы арестантов состояли в очистке полосы отчуждения вдоль Стены. Высекали подлесок, раскапывали параллельно Стене канавы глубиной примерно до пояса, перерубали найденные там корни больших деревьев. Следы свежей рубки выделялись и на обочинах Тракта -- его чистили не далее нескольких дней, щепки еще не потемнели.
Тракт сперва входил в светлый перелесок из сравнительно невысоких деревьев -- то ли древняя вырубка, то ли гарь, то ли пятно бурелома, зараставшее много, много позже кондовой чащобы.
В чащобу Тракт потом и нырял -- как в тоннель; признаться, идти показалось жутковато. Но Мейн ходила как-то, дорогу ведь объясняла с очевидным знанием дела; что же я -- окажусь трусливее шмакодявки в розовом?
А вот верхом или в карете промчаться под темной зеленью -- одно удовольствие. “Копыта гулкие стучат по пыльной мостовой! Дубы и ясени шумят --да, шумят! -- у нас над головой...” Летит почтовый дилижанс... Точно, летит, еле успел на обочину отскочить; ух -- восьмерка лошадей, только что не огонь из ноздрей! Продробили к воротам... Ну, мне в другую сторону -- до сломанного дерева.
***
-- До сломанного дерева он добрался в срок, -- говорит мой провожатый, -- Мейн с ним не было.
-- Мейн уже здесь, -- хмуро уточняет рослая пышная блондинка. Костюм ее из одних разрезов, грудь крепкая и большая, в другое время глаз бы не отвел. Но в общей комнате базы все словно придавлены очевидной потерей, не до фривольности.
-- Леона, -- коротко представляется блондинка, заметив интерес. Толкает в бок моего проводника:
-- Это Тацуми.
Шапку, по которой я узнал проводника, Тацуми снял еще в холле. Там же мы оба повесили дорожные плащи на длинную вешалку. Под шапкой Тацуми волосы темные, прямые, неровно стриженные. Под волосами глаза зеленые, яркие -- всегда завидовал их владельцам, а особо их успеху среди девушек. Лицо молодое, фигура не распирает рубашку, мышцы бедер не пучатся в груботканых штанинах. Но парень ловкий -- до базы мы немало попетляли по зарослям, а проводник даже не запыхался. В отличие от меня. Блин, где мои семнадцать лет?
Да и черный пистолет бы не помешал, вон какие смурные все. Точно потеряли кого-то.
Хорошо, что не Мейн. А то как-то больно уж невыгодно получается меня спасать.
-- Лаббок, -- роняет зеленоволосый молодой человек, даже на диване сохраняющий неистребимо военную прямизну спины; даже куртка с брюками на нем сидят, как мундир.
Диван -- тоже песня. Я-то ждал увидеть нары да козлы из неструганных досок, землянки да тревожный рельс на ветке. А вышли мы из дебрей на полянку. Громадные деревья замыкали ее с трех сторон; справа чуть слышно булькал ручеек, переливаясь из круглой каменной бочки. Прямо перед нами развернулись отроги Западных Гор -- как растопыренные пальцы протянутой к Столице лапы спящего дракона. Точно на границе леса и скал, в относительно вертикальном откосе, ровные ряды окошек обозначали присутствие людей. Базу искусно вырубили прямо в скале, и места в ней хватило бы на полк. Сперва мы вошли в просторный холл, где повесили плащи на длинную вешалку. Оттуда переместились в комнату поменьше, но тоже не вызывающую желания втянуть голову в плечи. Вот в ней-то вокруг овального полированного стола разместились товарищи Мейн. Разместились на кожаных диванчиках -- привычных в городской квартире или там в комнате ожидания учреждения либо фирмы. Но здесь-то, на базе контрабандистов, откуда? И зачем? Или они мебель контрабандой через Стену таскают?
Ага -- в карманцах.
-- Булат, -- поднимается здоровенный мужик с классическим треугольным торсом. Вот на ком едва не лопается одежда. Заметны сквозь рубашку плиты грудных мышц; на спине бугрятся сложенными крыльями дельтавидные мышцы; ягодицы арбузами-- держать вертикально мощное тело могут лишь здоровенные мышцы нижней половины, потому и бедра толщиной с трехлитровую банку, а икроножные мышцы не позволят свести ноги вместе, если атлета поставить по стойке “смирно”. Что уж тут про бицепсы-трицепсы! Булат -- наверняка псевдоним, но подходит идеально.
-- Я пойду осмотрюсь, мало ли что, -- силач выходит.
-- А почему все здесь? -- удивляется Тацуми, -- Планировали же по-другому?
Наконец-то слышу единственный знакомый голос:
-- Рыжая самка собаки убила Шер, -- Мейн появляется из двери, механически переставляет ноги. Мы с Тацуми вместе шагаем навстречу, оказываемся к Мейн вплотную. Девочка в розовом не принимает помощи, так и проходит к столу, с заторможенной мягкостью усаживается... Ростом она на голову ниже меня; одета как прежде. Но даже ленты в прическе -- и те повисли.
Шер?
Шерри! Меланхоличная, томная барышня, единственный раз мелькнувшая на явочной квартире. Мейн держала ее подальше от готовки -- “Опять все разроняешь, а мне потом убирай...”
-- Голова за голову, -- пожимает роскошными плечами Леона, бесцеремонно хлопая меня по макушке; ощущение -- как будто кисточкой или кошачьим хвостом:
-- Хомяк завалил капитана Огре, да и...
-- Енот! -- поправляю голосом, тоже хмурым, в тон общему настроению.
-- Ты же сам хомяка нарисовал! -- Мейн сдвигает брови.
-- Это я так рисовать умею. А вообще-то Енот.
-- Пусть Енот, -- шелестит справа. Поворачиваю голову:
-- Акаме! -- серьезным голоском называется стройная до тонкости девчонка. Иссиня-черные волосы, непривычно-алые радужки глаз. Темная блузка, юбка чуть выше колена -- и основательные такие кожаные ботинки. Пара, пожалуй, весит больше самой девчушки. Даже катана в половину роста не страшнее ботинок. Акаме тут единственная с оружием, и все смотрят на нее как на начальника.
-- Мейн, но ты ведь сыщицу тоже уложила? -- голос Акаме ровный и спокойный. Да и все остальные выглядят пришиблено -- но не раздавлено.
-- Да, Сэрью однозначно вышла из строя, -- Мейн так же серьезна.
Это не торгаши-контрабандисты, имеющие дело с административным кодексом. Да им и уголовный кодекс нужен разве что в туалете -- на гвоздь повесить. Их работа -- именно потери. Размен. Им это привычно. “Голова за голову”, говорит пышногрудая Леона, и никто ее не одергивает. Хотя упомянутая голова еще вчера сидела вот за этим блестящим столом, в общем кругу.
-- Сэрью... -- говорю только чтобы выпустить давящее на виски волнение, -- Это та, помешанная на справедливости, что ты, Мейн, говорила? Которую назначили вместо капитана Огре?
Отвечает Акаме:
-- Именно. Сэрью из клана Юбикитас. Единственная наследница. Но только помешана она не на справедливости.
Брови поднимают все. Акаме берет с полочки под столом листок плотной желтоватой бумаги, Мейн подает ей чернильницу и перо.
-- Я рисую не сильно лучше тебя, Хо... Енот. Так что буду пояснять. Вот это -- забор.
Появляется ровная линия.
-- За забором, например, скачки.
Прибедняется Акаме зря. Несколько штрихов -- вполне узнаваемые кони.
-- А вот детишки, смотрят скачки через забор.
Три фигурки -- высокого роста, среднего и низкого.
-- В понимании Сэрью, поровну -- это вот так.
Под каждой фигуркой красноглазая подрисовывает бочонок.
-- Всем одинаковые подставки. Что высокому она вовсе не надо, а мелкому она не поможет, видишь, он так и остался ниже забора... Это ей не важно... Ясно?
-- А... Понятно! -- Леона выхватывает перо, -- Так поровну, а вот так, -- блондинка рисует силуэты, но теперь у каждого под ногами бочонок нужной высоты, и все могут выглянуть за забор:
-- По справедливости!
Акаме хмыкает:
-- Объяснять сотней слов то, что можно показать парой несложных картинок...
-- Да ладно, -- Лаббок чешет зеленые волосы. Точно в этой Вселенной изобретением переводчика не ограничились. У Мейн волосы розовые, причем равномерно по всей длине, значит -- не крашеные. У Лаббока -- зеленые. Может, сейчас забыли и разучились, а вот раньше точно с генами экспериментировали.
-- ... Все же поняли, -- заканчивает Лаббок.
-- Босс! -- подскакивает Акаме. Это что же, начальница не она? Или, скорее, она сержант-замкомвзвод при лейтенанте -- командире взвода.
В комнате появляется женщина... Не получается назвать ее уродиной. Судя по стройной фигуре в хорошо сидящем брючном костюме, по свежей коже, по приятной улыбке -- молодая, не из последних красавиц, не из последних... Была.
Потому как вместо правой руки натуральный механический протез, а правый глаз скрыт повязкой. Тоже блондинка, но Леона -- блондинка золотоволосая, а командир -- платиновая... Платиновая? Болван! Седая! Вкупе с побитой правой половиной тела наводит на мысли о разорвавшемся справа снаряде... Какие там контрабандисты, какой там уголовный кодекс!
Это люди не кодекса, а Полевого Устава. Причем, если за столом люди главы первой (“боец, отделение, взвод”), то вошедшая совершенно точно из той главы, где “батальон, полк”; может, что и повыше.
-- Генерал Ндженда Ривер, -- глуховатым четким голосом называется вошедшая, -- Командир отделения организации “Ночной Рейд”.
Лучше бы я и правда диваны контрабандировал через Стену! Можно вручную!
Виски сдавило, как в клещах. Морда у меня, наверняка, краснее, чем глазки Акаме.
-- Госпожа генерал, разрешите называть вас Надеждой...
-- Почему?
-- Во-первых, это я могу выговорить. Вам же будет неприятно, если я стану коверкать имя?
-- А во-вторых?
-- А во-вторых, на моем языке слово “Надежда” обозначает именно -- надежду.
Сказать пословицу, что “надежда умирает последней”, или неправильно поймут? Помолчу, довел уже язык до Киева, да прямо ко князю в терем. Не тому, что Красно Солнышко, а тому, что “хочу на вы идти”.
Генерал усаживается во главе стола.
-- Надежда... А что -- символично. Со столичными порядками ты, Хомяк, уже познакомился?
-- Госпожа, он, оказывается, зовется Енот, -- поправляет красноглазая.
-- Я разрешила тебе изменить мое имя; разрешишь мне то же самое?
Хомяк совсем не то, что Енот, но -- “Что в имени тебе моем?” Спасибо за совет, Александр Сергеевич.
-- Справедливо, -- киваю. В голове шумит. Замечает это неожиданно -- Леона. Золотоволосая без церемоний заходит сзади, надавливает ладонями на плечи:
-- Откинь голову, расслабься, думай о хорошем... Вот обо мне, я же хорошая... Я работала в массажном салоне, сейчас все поправится...
Пальцы проходят по шее вверх, вниз, по плечам. Шум слабеет, отступает...
-- Ты все удивляешься, что мы так возимся с тобой, -- Надежда Ривер утвердительно склоняет голову, -- И у тебя наверняка куча вопросов. Мы, в смысле, Ночной Рейд, ставим целью сменить правительство. Мейн говорит, вы пришли в Столицу втроем... Тебе лучше знать, чем это кончилось. Никакого злого умысла вы не имели. Самое большее, сперли бы яблок в заброшенном саду. Но столичная стража устроена так, что вместо трех дешевых работников Столица получила два трупа -- из них один высший сановник. Мейн ведь рассказала, кому ты в горло ножик воткнул? -- генерал вытаскивает тонкую сигарету. Доставать ей пепельницу кидаются сразу Лаббок и Акаме -- с искренним сочувствием на лицах. А любят подчиненные генерала, даже непроизносимое имя не помеха... Ну так -- “Что в имени”, сам же только что думал.
-- Еще столица получила одного крайне озлобленного раба, который при первой же возможности не преминет отомстить, и тогда трупов станет еще больше. Или он убьет, или его убьют, -- продолжает Ривер. -- Я не хочу ходить вокруг да около. И ты не выглядишь человеком, которого можно долго обманывать...
-- А если б выглядел, обманывали бы?
Надежда ухмыляется:
-- Здесь у каждого история наподобие твоей. Мы с Лаббоком, Булат -- дезертиры чистейшей воды. Леона... Расскажешь?
-- Я работала в массажном салоне. У меня тонкие чуткие пальцы... Чувствуешь? Полегчало же?
Не поспоришь -- киваю.
-- А еще у меня хорошая фигура, большие...
-- Сиськи! -- громкий шепот со стороны, как ни странно -- Акаме!
-- Глаза!!! -- взрыкивает над головой Леона, -- Завидуй молча, мелкопи... мелкосисечная!... В общем, жила я, не тужила, мужа могла выбрать из самых богатых и красивых парней... А как-то на улице компания верховых дворянчиков стоптала копытами мелкую девчонку из трущоб. Не случайно, а загнали и задавили. Лучше б трахнули, падлы ржавые... Думали, раз нищенка, никто не вступится. Точно как с твоим Торном. А я схватила топор из колоды, и как-то так пришлось, что с первого раза по голове...
-- Тацуми вообще повторил твой путь, -- добавляет беловолосая, -- Тоже в Столицу на заработки. Их тоже было трое, и тоже остался один. Мейн...
-- Я полукровка, -- говорит любительница розового цвета, -- Неужели ты еще сам не понял? Меня только за цвет глаз и волос могут запросто спалить.
-- Не понял, -- соглашаюсь я, -- У нас таких нет.
-- Тоже интересно, где это: “у вас”, ведь и убитый тобой капитан Огре оттуда же -- Надежда тушит окурок, выбивает из пачки новую сигаретку, -- Ну так вот, итог нашей арифметики. Вместо трех законопослушных нищих, готовых тянуть лямку, подниматься от низов -- имеем два готовых трупа, минимум один потенциальный будет у Вилли при попытке к бегству; имеем совершенно не желающего пахать на дядю этого самого Вилли; наконец! -- Ривер наклоняется, ласково треплет волосы; отшатнувшись, я упираюсь точно в предмет зависти Акаме. Не поспоришь -- большие.
-- Наконец, мы имеем убийцу, -- буднично заканчивает Ривер, -- И ладно бы ты кого за кошелек зарезал. Мы бы тебя и в этом случае нашли... Ну, или Сэрью бы нашла... Но головную боль тебе сняли бы с головой вместе. Короче! Сам видишь, правительство и власть гнилые сверху донизу. Если ты нам не веришь, так уже на себе испробовал. Мы -- Ночной Рейд! -- боремся против мудаков, если уж вовсе попросту, без политических словоблудий, -- Ривер поднимается. А ведь она и правда была очень красива! Как она теперь смотрит в зеркала? Протез, глаз... Надежда протягивает живую руку:
-- Иди к нам, ты нам походишь!
Как ни охота схватиться за сильные чистые пальцы, приходится отказывать:
-- Я же не боец! Не учен, не силен, не здоров. Прошел жалкие полдня от Столицы, и уже ноги отваливаются.
Лаббок фыркает:
-- Да у нас и бойцов-то таких немного, что могут похвастаться головой начальника столичной полиции... Для нас главное, что для тебя справедливость не пустой звук!
-- А если я вообще не хочу воевать?
-- Никто не хотел! -- выдыхают все грустно и синхронно. Акаме шелестит:
-- Ну хорошо, а что ты хочешь?
-- Ломать не строить; нет ли работы по профилю для строителя?
Тацуми пожимает плечами:
-- У нас в деревне обходятся домом, все размеры которого установлены давней традицией. Архитекторы роскошь.
-- К богатеям ты не пробьешься. У них свои придворные архитекторы, -- прибавляет Ривер, ероша зеленым протезом седые волосы:
-- Я была принята при дворе, знаю, что говорю.
Леона хмыкает:
-- А в Столице нынче жопа. С нищими понятно; ну а народ упал на очко, заначивает деньги про пожрать, и ждет, чего будет. Зима ж скоро.
-- У варваров строить нечего, когда я служил в армии, то видел, -- прибавляет зеленоволосый Лаббок, -- Да и платить они тебе разве что невыделанными шкурами могут.
-- А в западные королевства ты сам не захочешь -- меня там чуть не сожгли полукровка же!
-- И кстати о работе по профилю... -- добавляет Акаме, -- Тут вот недавно был заказ на чиновника из Министерства Архитектуры и Строительства... Что скажешь? Он всего только лицензии ввел, стоит ли это убийства?
-- Ой! -- беспокоится Леона за спиной, чувствую, как перебирает мне кожу на затылке; и уже задавленные было виски отпускает, -- Так вот чего ты из своей страны ушел! Акаме, ты полегче, его же чуть не отрубило!
-- У нас от этого реально жопа проистекла, я упал на дно и вынужден искать работы на чужбине, -- бормочу не в силах выбирать выражения. Акаме кивает без улыбки:
-- Значит, правильно мы его покрошили. Вот совсем посторонний человек, а подтверждает. Сильно тебя задело?
-- Я этого сам не забуду и никому не дам забыть, пока дышу! Лицензии -- только верхушка. Цена лицензий или идет в цену товара -- тогда его не будут покупать за дороговизну; или возмещается из средств предприятия. А тогда предприятие слабеет, пока не разорится вовсе. Так вот я и вылетел.
-- Куда вылетел? -- уточняет Акаме.
-- Ну... С работы... У нас есть... Не официально, не объявляется, но как набор нравственных правил, или как описание картины мира... Примерно так, -- прикрываю глаза, формулирую. Получится длинно, только без этого не объяснишь, что я потерял, и почему так огорчаюсь от одного упоминания потери:
-- На самом низу война, жизнь или смерть. Ступень выше, это уже наступил мир, сытое крестьянство, ремесленики. Потом всем этим управлять, чиновники. Но не те, кто руками размахивает, а те кто каналы рассчитывает и дороги прокладывает. А выше этого -- святые подвижники. А еще выше те, кто достиг совершенства в какой-то из этих отраслей. А на шестой ступени организаторы, которые все могут объединить. Если надо устроить рай в отдельно взятой вселенной, то мы уже на первой ступени научились воевать и защищать, на второй -- пахать и клепать, на третьей планировать, на четвертой проявлять милосердие и участие, помогать; на пятой -- научились доводить начинания до завершающей точки, до совершенства... Есть и седьмая ступень, но на ней, за всю историю, было только несколько человек, и никто не вернулся рассказать как там... Понятно хоть что-то?
-- Все понятно, -- подтверждает седая, -- Продолжай!
-- И вот я был... Неважно, где... А упал обратно на первую. У меня -- не говоря уж о семье! Была нормальная устроеная жизнь, а теперь я опять говно на старте! А они там вообще... Думать не хочу!
Генерал очевидно пробует меня утешить:
-- Новичок ты только по меркам Акаме, все относительно. Поверь, по общему счету ты будешь очень крут. Просто потому, что ты из нашей команды. И вот что-что, а старт у тебя совсем не говно. Да и компания... -- Надежда кивнула на окончательно прижавшуюся ко мне со спины Леону (да, и шестым размером тоже!) -- ... Неплохая, согласись. И вообще, -- Ривер зажгла очередную сигарету, -- Вот сделай нам революцию, а мы тебе найдем что надо -- деньги, помощь -- чтобы домой вернуться!
Вернуться домой -- это серьезно. Весьма. Только мой дом не на этой планете совсем! Вздыхаю. После того, как выговорился, голова легкая, вопрос получается быстро:
-- Вы же по сути убийцы. Почему вы меня не прирезали там, на улице? Почему просто не прошли мимо? Знаете такое: “Нет человека -- нет проблемы?”
Отвечает -- неожиданно! -- Тацуми:
-- Потому что убийство для нас не главное. А главное, чтобы сделать такой мир, где стража будет не затаптывать слабого, не крышевать работорговцев, а поднимать упавших. Если бы такого мира можно было достичь не убивая... Я бы всю жизнь согласился провести на кухне за приготовлением еды!
Застеснявшийся парень резко поворачивается и убегает.
-- Он самый молодой в группе, мы его не берем пока на операции, -- поясняет Надежда. Генерал рассказывает еще что-то, но я почти не слышу, судорожно пытаясь подогнать ситуацию под известный аналог. Французская Фронда времен позднего Д’Артаньяна? Или французская революция эпохи Наполеона? Может, вообще, китайская, о которой я только и знаю, что винтовка рождает власть? Может, я вообще в аниме попал?
Вот и язык знаю, и зовут меня не клетки за мамонтами чистить, и не прокачивать эльфа до стовосьмидесятого уровня; а как решить -- что же все-таки делать?
Эх, сколько фантастики прочитал в свое время -- а не обдумал. Как бы сейчас пригодился даже плохонький, из десяти заповедей -- кодекс попаданца!
***
Кодекс попаданца весьма прост. Составлен он самой жизнью в те далекие времена, когда попаданцы существовали на планете Земля не в фантастике -- а в папирусных лодках, бальсовых плотах, да быстролетных полинезийских проа.
Чем попаданец отличается от путешественника?
Путешественник хотя бы начинает странствие по собственной воле.
Путешественник может вернуться домой, если пожелает.
Путешественник хранит связи с домом, у попаданца они -- принудительно или нечаянно -- отрублены. Как швартовы корабля.
Минус тот, что помощи с берега не будет.
Плюс тот, что можно плыть действительно куда хочешь, не оглядываясь ни на мнение совета старейшин, ни тещи-свекрови, ни даже “княгини Марьи Алексевны”. Бегайте там по берегу с вашим общественным мнением, а у нас тут -- “война все спишет”, “капитана в шторм не меняют” -- короче: а-а-атгребись!
С этой точки зрения, точнее всего чувства и переживания попаданцев, со всей их тяжестью, со всеми подводными камнями, темными лошадками да внезапными озарениями -- обдумала, разобрала и передала в книгах Урсула Ле Гуин. Ведь межзвездные путешественники, как и попаданцы, лишаются родных и близких, дома и привычной среды, поддержки своей группы или страны...
И потому суть попаданца сформулировал Гаверал Роканнон: “Я могу только идти вперед, или где-то остановиться”.
А утешение оставленным родным придумали полинезийцы -- немало их унесло бурями далеко по белу свету; немало моряков пристало к неродным берегам, да так и осталось там жить до самой смерти. “У всех морей один берег. И если твой близкий человек не возвращается с моря -- верь, что он просто пристал к другому берегу.”
Самого же попаданца могут утешить разве что викинги -- тоже знатные мореходы, понимавшие толк насчет послужить в Константинополе, потом там же посидеть в цепях (поддержал не того императора -- бывает!), потом десять лет возвращаться на родину через Гардарику -- и, не вернувшись, так и остаться в одном из Гнезновских курганов...
Так вот, пословица викингов гласит: “Только дурак лежит без сна, всю ночь размышляя о бедах его. Утром он встанет разбитый -- а беды его останутся с ним, как были.”
Зачем попаданцу вообще набор правил? Затем же, зачем его выдумал сам для себя Геральт из Ривии. Швартовы обрублены, и нет при нас берега, и не будет нам помощи. Ставить парус -- это уже высокое искусство, а нам бы для начала точку опоры. Хотя бы плавучий якорь!
Вот “сокрытое в листве” для тех, кого унесло в море, кто пристал к чужой Ойкумене, кто выброшен посреди неродной Вселенной:
Средства и способы перечислены, описаны, разжеваны в тысячах умных произведений искусства. Знай себе, следуй советам знающих людей! Пищи, но беги -- рано или поздно достигнешь цели!
А вот саму цель никто не выберет за тебя, и потому прежде всего -- реши, хочешь ли ты из попаданца стать путешественником.
Хочешь ли ты вернуться?
