- Кстати, товарищи, окончание войны в самом деле стоит отметить. Праздник нужно, парад, цеппелины с флагами. Нужна эффектная точка.

***

- Согласен... - матрос постучал пальцами по скатерти. - Точка получится эффектная. Вполне разумная идея.

- Вы что же, - Венька подскочил на лавке, - не понимаете, о чем речь?

И осел, безнадежно махнув рукой:

- Ну да, вы же матрос, откуда вам понимать, что такое мост высотой полтораста футов и пролетом в тысячу! Я вам скажу, не углубляясь в детали: для нынешней техники его и просто создать уже великое чудо. А создать за ночь и вовсе невозможно!

Вениамин потащил к себе кувшин с голицынским - тем самым, что на парижской выставке одна тысяча девятисотого года сами же французы-дегустаторы перепутали с шампанским. Остатки воспитания не позволили начинать с водки. Все же Вениамин Павлович студент, хотя и не окончивший курса.

О, как же давно, далеко остался тот студент! Затем заговорщик-освободитель, затем воздухоплаватель поневоле, затем кавалер Великой Княжны на Осеннем Балу; затем доброволец Зимнего Похода. Затем огнеметчик Слащева, живая легенда “пулеметен-штрассе” и полуживая туша под завалами. Раненый пленник, после каторжник на большевицкой стройке, возвысившийся до начальника этой самой стройки. Возвращенец из неполной сотни уцелевших... И, наконец...

Наконец, даже кержацкая выдержка лопнула.

Матрос между тем спокойно выдохнул и сказал без малейших признаков обиды или злости, всего лишь с печалью:

- Увы, Вениамин Павлович. Увы. Мало кто разбирается в чужом невозможном.

И отодвинул кувшин с голицынским вином подальше, не давая Веньке соскользнуть в отчаяние.

Венька замер, глядя на собеседника исподлобья. Эх, напиваться все равно с кем. Напротив матрос - пусть будет матрос! Подальше, у входа на летнюю террасу, за сдвинутыми столиками громкий спор - как поступить с цельным зажаренным кабаном. Прямо конгресс, немцы какие-то... Взять все - да и поделить!

Именно что взяли, да и поделили.

За кровавую авантюру Зимнего Похода у Крымского правительства взят Севастополь. Вот этот самый, в коем сейчас и развертывается драма. Прямо за окном ресторана Пушкинский сквер, густая листва самого конца крымской весны, шелест и чириканье. А за сквером просвечивают высоченные окна градоначальникова дома. В том доме делегация Крымской России, приехавшая на конгресс для урегулирования послевоенных отношений, статуса Керченского пролива, границ советского анклава и тому подобных вещей.

А немцы привезли на тот самый конгресс московскую делегацию. Привезли с явным намеком: в трех цеппелинах, “десятитонниках” уже новенькой советской сборки. Дескать, смотрите, и мы уже умеем, как приличные нации! Правда, что экипажи новоделов покамест набраны поровну из русских и германцев, но всего лишь год назад большевики и такого не имели. А сегодня уже обувные заводы большевикам налаживают австрияки. Рыболовные траулеры, по слухам, строят большой серией норвежцы. Шведские рудокопы дрессируют юзовских шахтеров. Даже греки, черт их побери, обучают большевиков тонкостям виноградарства!

Поручик Смоленцев, пожалуй, пошутил бы: “Ну и кому большевики доверят самую важную концессию, на построение коммунизма в России?” А начальник СПМК-72 Смоленцев, оставивший за собой пятнадцать недель и десять мостов, знал: обойдутся. Сдюжат. Разобьют задачку на сотню маленьких шажков - и сожрут, как сотни тысяч африканских муравьев сжирают попавшегося на пути слона...

Он, Венька, здесь один-одиношенек. Своего слона ему никак не одолеть.

Слева от матроса, лицом к лицу с Венькой - главный немец, знаменитый Петер Штрассер, командир дирижабельной эскадры. Темные волосы, темные живые глаза, черная форма морского авиаотряда - все безукоризненно выглажено и вычищено, немецкий порядок во всем. Лишь немецкому порядку Москва доверила драгоценные жизни наркомфина Гуковского и представительницы эсеров.

Представительница, кстати - пламенная Мария Спиридонова, что самого Ленина стыдила: “Распустил царей и подцарей по Крымам и заграницам!” Нужды нет: Ленин ее и послал в Крым. Дескать, посмотрите, Мария, своими глазами, легко ли Николаю Романову дышится в Ливадийском дворце? Не так давно Николай державствовал, а нынче каждый камень ему немой укор в потерянном величии... Делегация Совнаркома сейчас в особняке на Садовой, двумя улицами выше, где планируется открыть постоянное советское представительство.

А здесь нет ни дипломатов, ни делегаций. Здесь возвратившийся из похода огнеметчик Слащева заливает горе, и матрос-анархист ему самая подходящая компания. По сторонам от матроса и Штрассера за столами еще какие-то молодые дойче камераден, увешанные красными бантами. Немецкие и русские воздухоплаватели в одинаковых кожаных куртках. Пить пока не начали, хотя официанты уже предвкушают щедрый поток московского - некогда царского! - золота.

Матрос в своем бушлате и бескозырке выделяется среди воздухолетчиков: на кожанках свет люстры блестит, а в шерстяную морскую форму проваливается бесследно, только пуговицы злорадно подмигивают желтыми волчьими глазами.

Что матрос тут забыл, понятно: флот отошел к большевикам. Отошел при полном одобрении флотского народа. Особенно, когда вернувшийся Венька безо всякой задней мысли частным образом проговорился, что в Красной Армии пьяный офицер невозможен: пристрелит первый встречный коммунист. Слухи о железной большевицкой дисциплине разлетелись мгновенно и вызвали определенное уважение. Опять же, сильному и грамотному врагу проиграть не так стыдно, как уступить орде полураздетой неграмотной сволочи с одной винтовкой на троих. По некоторым словечкам, слышанным ранее в “красной каторге”, Венька понял, что слух умело подогревается агентами красных. Но личные проблемы полностью заслонили государственные. Он инженер, в конце-то концов.

Так или иначе, по договору флот переходил к большевикам полностью. Вместе с первоклассной военно-морской базой Севастополь, со всеми ее арсеналами, с полными доверху штольнями в Инкермане, с доками, мастерскими, с береговыми батареями. Наконец, с Корабельной бухтой. Кроме пары крейсеров и миноносной мелочи, в той бухте и относительно новый дредноут “Генерал Алексеев”, и вовсе уж ветеран, “Георгий Победоносец”, где пушки установлены даже не в башнях, а за стальными брустверами-барбетами. Но все равно, живой огромный корабль.

Выходит, принимать корабли матрос и прилетел. Его же и зовут...

Вениамин выпрямился, утирая салфеткой разом выступивший на всем лице холодный пот. Его же и зовут - Корабельщик!

Венька убрал руку от кувшина с вином. Сел прямо, осмотрелся. Город Севастополь, Пушкинский сквер под окнами резиденции градоначальника. Лучший в городе ресторан, по случаю богатых гостей, освещенный и прибраный. За окном набережная, за набережной цепочкой городские хлебные амбары, за амбарами - синяя-синяя Южная бухта, разделяющая город на две части. За окном хмельной теплый ветер: весна!

Года не прошло, как поднялся сын сибирского раскольника до высот высочайших, а ныне обрушился во тьму безнадежную и готов пить уже черт знает, с кем! Даже с неявным соперником за Татьянину руку...

Матрос между тем отодвинул кувшин с вином еще дальше.

- Напиться вы всегда успеете, Вениамин Павлович. Судя по вашему отчаянию, задачка представляется вам сложной?

Венька только руками развел: ну как объяснить матросу, почему простым увеличением в два, три, десять раз нельзя получить надежную работоспособную конструкцию.

Нет, в самом деле. Уж если придется драться, то сперва полагается объясниться начистоту. Вениамин поправил галстук и пиджак надетого для объяснения костюма, вздохнул и сказал:

- Корабельщик... Уж простите, я только сейчас вспомнил, где видел вас раньше.

- Ничего.

- Начну сначала. Справа от нас Пушкинский сквер, видите?

- Так точно.

- Час назад... - Венька посмотрел на большие часы: девять вечера, - мне в том саду Татьяна сказала...

***

- Я просила вас не ходить в Зимний Поход, но вы меня ослушались. Верно?

Вениамин кивнул, не находя слов.

- И вот вы снова здесь, и уверяете, будто бы нечто важное открылось вам в том походе?

- Да. Я...

- Я получила ваше письмо. Признаюсь, я рада, что вы меня не позабыли даже среди выпавших на вашу долю... Хождений по мукам.

И, глядя в радостное лицо кавалера, хмыкнула:

- Но!

- Но? - из Веньки с шумом вышел воздух.

- Но не могу же я нарушить собственное слово. В совете немедля перестанут принимать меня всерьез, а это гибель для Крыма. Все эти... - Татьяна щелкнула веером, и Венька словно бы услышал: “От работ отойти!”. Девушка же продолжила:

- Все эти важные господа слушают меня до тех пор, пока видят во мне Великую Княжну, отдавшую себя всю целиком на государственное дело. Как только я уступлю малейшей человеческой слабости, мне конец.

- Неужели для меня нет никакой надежды?

- Мы в политике, а не в сказке. Большевики держат нас за горло, а если выпустят, мы упадем аккурат в гостеприимно разъятую пасть “Лионского Кредита”, Моргана, Шиффа, Вальдбурга... Имя им легион! Поневоле приходится дышать... С оглядкой.

- Понимаю.

- Впрочем, если говорить о сказках... - Татьяна указала веером на громадные темные здания казарм, по ту сторону Южной бухты. - Если удариться в маниловщину низшего разбора... Помните, у Гоголя?

- Хорошо бы здесь пруд, а через пруд каменный мост?

- Пруд уже имеется, как видите. А вот если бы и правда мост, взамен этой цыганщины с понтонами, которые приходится разводить по три раза в день, иначе судам не пройти к Инкерману... Мост, под которым крейсер прошел бы, не снимая стеньги!

Татьяна улыбнулась мечтательно:

- Во-первых, мы утрем нос большевикам. Это наша “битва за мир”. Мы обязаны показать, что не безрукие дармоеды, но равноправная договаривающаяся сторона. Во-вторых, это эффектная точка, завершение войны, она смоет впечатление от Херсона и Каховки. Вы же инженер-мостовик, и даже, я слышала, опыт у вас неплохой? Сотворите сказку!

Татьяна снова развернула веер:

- И тогда... Тогда я тоже сотворю... Чудо.

Вениамин Павлович склонился на колено, подобрал невесомый шелковый подол и прикоснулся губами. Как инженер-мостовик, он превосходно понимал: создать подобное за одну ночь невозможно. Вряд ли Татьяна уж настолько далека от наук, чтобы сего не понимать.

А значит, цена ему выставлена запретительная, и женщину эту он видит в последний раз.

Не говоря ни слова, Вениамин выпрямился, попрощался учтивым наклонением головы и отправился на берег. Понтонная рота наведет мост за ночь - если случится чудо, и у Веньки найдутся в кармане сто тысяч золотых дублонов капитана Флинта. Но понтонный мост уже имеется. Вот он, прямиком от набережной, мимо домика паломников, к Адмиралтейскому спуску...

Татьяна же, посмотрев мужчине вслед, переломила сложенный веер.

Ну зачем, зачем она вообще открывала рот! Надо было запросто броситься на шею!

***

- ... И все бы пошло иначе, - Венька вздохнул уже относительно спокойно. - Да меня воспитание подвело. Целовать надо было. Дурак я, что тут скажешь.

Корабельщик промолчал. Махнул мигом подлетевшему официанту:

- Чаю нам, горячего, крепкого. И закусить что-либо, на скорую руку. Герр Штрассер, как там ваши команды?

Герр Штрассер заулыбался:

- Наши еще часа два продержатся. Как ваши - не знаю.

- Предлагаю вам небольшую работу.

- Готовить все три корабля? - Штрассер ничуть не удивился. После зимнего полета в гости к Чешскому Легиону этот самый Легион восстал супротив Колчака, лишив омского правителя сперва денег - а потом и самого Омска со всею необъятною Сибирью. Германия приобрела двадцать тонн золота, а все участники рейда получили повышения в чинах, ордена и премии. А начиналось все тоже с незначительных, на первый взгляд, разговоров якобы ни о чем.

Корабельщик поднял глаза к разрисованному амурами потолку, пошевелил в воздухе пальцами, словно бы листая невидимую книгу.

- У вас грузоподъемность одного корабля из чего складывается? Как получить максимальную, в режиме крана?

Герр Штрассер с немецкой основательностью перечислил:

- Балласта двадцать четыре тонны. Топлива шесть. Экипаж, одежда, снаряжение - три. На бомбы нам оставалось три тонны шестьсот пятьдесят килограммов. Но это - чтобы достичь самой Англии и бомбить ее с высоты семь тысяч метров. Герр Клабаутерманн, уточните задачу с точностью до километра, и я отвечу вам с точностью до тонны.

Прямо на скатерти немец развернул военную карту города. Матрос ткнул в пустырь за обширными казармами Морского Ведомства.

- Отсюда и... Вот сюда...

Герр Штрассер вытащил счетную линейку - такой же отменной выделки, какую Венька уже встречал - и принялся считать, черкая на салфетке. За столиком установилась тишина. От входа долетел чей-то уверенный голос:

- Убивать надо, минимум, царя с женой. Ибо символ. Как ни поступай - народ запомнит и припомнит. Суд-приговор-расстрел, не иначе. А остальных либо за рубеж, либо менять фамилию и к черту на рога.

- Ну, - возразил еще один голос, намного постарше, - девчонка старшая у них сама кого хошь расстреляет. Как она главного жандарма-то, генерала Никольского, точно промеж глаз.

- Не спасет ее пистолет, - огорченно продолжил первый. - Желающих семейке Романовых лютой смерти уже столько, что поезд соберется отсюда и до самого Мурмана.

- Ну так послом ее куда-нибудь. Оружия только в руки не давать, а так не хуже Коллонтай.

- Ну ты и сравнил: девчонку с этакой... Коллонтай.

Еще вчера Венька бы вмешался; пожалуй, что и до поединка. Но сегодня... Кто он теперь Татьяне, имеет ли право вообще лезть в ее жизнь?

Разве Татьяна не понимала, чего требует?

Или все же не понимала? В конце-то концов, инженер-мостовик здесь он!

С внезапно открывшейся надеждой Венька сообразил: а ведь хорошо, что он сам в ответ ничего не сказал. Молчаливое прощание можно трактовать по-разному.

- ... Остальным поменять фамилию и пристроить. В лицо их никто не узнает.

- Герр коммандер, - Штрассер закончил расчеты и доложил четко, по-военному:

- Балласт можно выгрузить. В теории, летать без балласта недопустимо, корабль придется уравнивать исключительно за счет баллонов со сжатым водородом, пустые баллоны мы сбросим. Но с вашим руководством я, пожалуй, рискну: вы считаете быстро и точно. Для посадки просто выпустим газ. Я так понимаю, расходы на это никого не волнуют?

Корабельщик утвердительно кивнул, и довольный немец продолжил:

- Высоту ограничим пятьюстами метрами. Топливо сольем в цистерны, оставим лишь на маневры и небольшой страховочный запас. Оружие, кислородные приборы, патроны, радиоаппараты - все снимем. В экипаже мне нужно два рулевых и моторист. Итого, мы поднимем тридцать семь тонн.

Корабельщик поглядел на немца прямо; Вениамин подобрался и поежился: глаза матроса натурально светились глубокой-глубокой синевой.

- Готовность четыре часа, рассчитывайте на два блока по тридцать тонн ровно, оставим вам запас грузоподъемности. Радиомаяки я вам сейчас поставлю, маневры увидите в планшете. На вторую машину назначайте самого толкового, да прямо сейчас, пока никто не начал пить. И пускай третья машина ведет киносъемку, я знаю, что камеры, операторы и пленка есть в делегации, хронику подписания договоров снимать же собирались.

Штрассер, не обинуясь внезапной переменой всех планов, поднялся над столами, резко и быстро заговорил на немецком; воздухоплаватели отозвались возбужденным гулом, оживленно переглядываясь. В немецкой речи зазвучало знакомое: “Сибир”, “Колчак”. Вениамин подивился энтузиазму, но как-то вяло.

Немец вернулся в кресло, взял протянутое матросом черное зеркальце. Второе зеркальце машинально взял Вениамин и быстро разобрался в схеме. Четыре полуарки, попарно собранные в блоки. Каждый блок внизу шириной десять метров, у замка - один. После сборки образуются как бы опирающиеся друг на друга два полуобруча, устойчивость обеспечена за счет наклона внутрь, как если на стол страницами вниз поставить полураскрытую книгу. Пролет моста триста метров, а высота...

Вениамин икнул и застыл. Высота пятьдесят метров. Да под этакой аркой и линкор пройдет, “не срубая стеньги”, то есть не снимая верхние части мачт. Мостик узковат, но Татьяна ширину не оговаривала!

Уж не подстроила ли Татьяна это все? Ведь еще перед походом она показывала такое же точно черное зеркальце, принятое Венькой по незнанию за обыкновенный дневник в черной обложке.

- Гут. А как мы получим блоки?

- Так вот же у нас целый начальник СПМК, и даже с опытом, - Корабельщик похлопал Веньку по плечу:

- Отомри!

А блоки, понял Вениамин, они вот прямо сейчас и соберут на заклепках. В Крыму много людей, сбежалась вся Россия. Но нет почти никакой работы, и голодная зима живо вышибла все сомнения и стеснения. За копейки, даже за еду, Корабельщик легко навербует сто семьдесят человек, по десяти на каждую балку. Вдесятером, по часу на стык, успеть можно с запасом. Номера на земле царапать Вениамин и сам уже научен. Балки чертов матрос рассчитал, шаблоны вычертит... Как? А неважно!

Пусть он в самом деле с Марса, лишь бы помог!

И хороших клепальщиков, кстати, нужно немного. Уж полсотни-то найдется на военно-морской базе, где каждый день клепают корабли. С инструментом, заклепками, всем прочим.

Видя проступающее на лице понимание, Корабельщик понизил голос и наклонился ближе:

- Не передумали, студент?

- Нет!

- Ну-ну. Горячность в нашем деле лишняя, сами знаете. Тапочки в зубах приносить умеете?

- Э?! Что за глупая шутка?

- Смотрите, мост построить не фокус. Фокус - не попасть под каблук уже назавтра к вечеру!

- Я-то думал, вы серьезно.

- Да я сам думал, что все серьезно, - Корабельщик вздохнул с непонятным выражением лица: то ли сожаление, то ли разочарование ребенка, обнаружившего за секретной дверцей вместо великой тайны обычный чулан.

- Вениамин Павлович, на замке так или иначе вам стоять. Чтобы ваше участие никто не смел оспаривать.

Вениамин поежился. А ведь в самом-то деле, нижние концы полуарок обопрутся на землю, а вот верхние...

Кстати, надо под нижние концы подушки забутовать, распор тонн шестьдесят, если он верно помнит формулу. Да вот же в черном зеркальце все прописано: вес полублока тридцать тонн, спаренная двутавровая балка высотой два с мелочью фута, или семьдесят сантиметров по новым правилам. Распор и составит шестьдесят девять тонн, лучше закладываться с запасом, тонн на сто.

Венька постучал пальцем по черному зеркальцу - чертеж послушно увеличился.

- Корабельщик, смотрите, у вас тут литая подушка. Раствор в опорах не успеет схватиться, а не то, чтобы прочность набрать. Не лучше ли сделать забутовку гранитным булыжником на сухой гарцовке? Понадобится больший объем, зато надежней.

- Мы раствор делать и не будем, - Корабельщик поднялся и вышел вслед за деловито переговаривающимися немцами, оставив на столе золотой в утешение официантам. - Сейчас найдем людей, сделают нормальный бетон, а ускоритель твердения уже я сам... Жульничество, конечно, да чего уж теперь-то стесняться! Вениамин...

- Да?

- Вам понадобится одежда, не в пиджаке же на замок лезть. И флажки.

Венька ухмыльнулся:

- Только в гостиницу зайти, я переоденусь в рабочее. У меня там комплект.

- Что за комплект? Откуда?

- На память в колонне выдали. Комбинезон, ботинки, каска. Линейка погибшего Степана, ну и два веера, как же без них.

- Черный и белый?

- Именно. Разметку, так понимаю, вы сделаете?

Корабельщик подмигнул:

- Я уже дальномером на ту сторону стрельнул. Вон, от выступа до Адмиралтейского спуска триста метров ровно. Металл выдержит, а от ветра мы оба конца наглухо заделаем.

- А температурное расширение? На балочных мостах катковая опора именно же для этого.

- Так то на балочных. Там надо, чтобы проезд ровным оставался. А тут пускай себе выгибается, и так уже арка. Сигналы веера не забыли?

Венька помотал головой. В разговоре с любимой девушкой, когда судьба решалась, и то вспомнил въевшееся в душу: “От работ отойти!”

***

От работ отойти!

На поле за казармами звонкая долбежка клепальных молотков, ровный стук пневматических машинок, свист автогена. Не слышно ничего, совсем. Так что команды Венька подает веерами. После колдовства Корабельщика - теперь Венька понял, отчего немцы зовут его не Schiffbauer, “человек с верфи”, а именно что Клабаутерманн, “корабельный кобольд”, морская нечисть - оба веера в открытом состоянии ярко светятся белым и зеленым. Белым левый, зеленым правый. А красным оба светятся в закрытом состоянии.

И вот сейчас неразличимый в лязге металла щелчок, и два красных огня: от работ отойти!

Когда Венька добежал до поля, трактор уже выгладил на нем плоскость, громадный рабочий стол, длиной в полтораста саженей. На крыши казарм уже поднимали батарею флотских прожекторов, для того и сделанных, чтобы нащупывать неприятеля белым лучом чуть ли не на горизонте, в десяти-пятнадцати верстах.

Скоро явившийся цеппелин - третий, страховочный, корабль не облегчали, но и без того он запросто поднимал десять кубометров - доставил невесть откуда громадную бадью с эмульсией, а потом еще и еще - Венька не считал. Наверное, на Инкермане, во флотских мастерских... Да мало ли где Корабельщик озадачил бичей замешать раствор, мало ли, каких безработных студентов усадил за копирование чертежей! Венька считал прибывающих людей, наскоро расписывая по десяткам и выдавая на каждый десяток лист из стопки. Еще солнце не село, как выскобленная тракторным ножом площадка превратилась в почти гладкий асфальт, схватившийся практически сразу. Схему номеров из черного зеркальца Венька перерисовал мелом уже сам.

Мальчишки еще бежали по улицам, звонко выкрикивая: “На работу! До рассвета! На стройку за военными казармами! Золотой рубль за час! Немедленно!” Поэтому непрерывным потоком на стройку являлись новые и новые работники; уставших Венька мог менять хоть через двадцать минут.

Зеленый огонь, черный веер от себя.

Встать! Занять номера!

По пяти человек на голову и хвост. Балки подвозит все тот же паровой трактор, на каждую оконцовку балки наклеивается шаблон, прочерчивается светящимся мелом, что Корабельщик приказал выдавать без счета. Украдут - и черт с ними, лишь бы делали дело! Затем автоген - в белом пламени водородной горелки нанесенная линия мигом вплавляется и начинает светиться, не дает горелке уйти слишком уж далеко в сторону. Затем песочные часы на столике перед Венькой пересыпаются; оба веера щелк!

От работ отойти!

Венька пробегает вдоль цепочки обработанных балок, проверяет подрезку накладным стальным шаблоном, хлопает сложенным веером по неточностям. Кто справился, тем выдает стальной шаблон под отверстия. Заклепка должна сидеть в отверстии плотно, и в идеале отверстие следует пробивать в соединяемых деталях уже при сборке, по месту. Но то в идеале, когда есть время соединяемые детали разложить на сборочном стапеле и прочно прижать струбцинами. А сейчас придется нагреть заклепку не докрасна - добела - чтобы та растеклась пошире, заполнив огрехи в разделке отверстий. Ведь нету пока что ручных сверлильных машин в достаточном числе, и потому отверстия прожигают все тем же автогеном. Да, металл от этого слабеет, приходится компенсировать увеличением расчетной толщины листа...

Встать! Занять номера!

Венька смотрит на небо. Рассвет в пять двадцать шесть; на часах два пятнадцать, и небо еще темное, и только по заслоняемым звездам да цепочке бортовых огней узнается в нем третий, “контрольный” цеппелин с киносъемкой.

Далеко внизу, на краю бухты, под Адмиралтейским спуском и на противоположном берегу, две артели бетонщиков лихорадочно, в лучших традициях “давай-давай!” сколачивают здоровенные ящики, опалубки под опорные плиты, рвут лопатами и кирками траншею под сдвиговый зуб. А рядом уже мешают бетон, и Корабельщик лично сыпет в замес багровый порошок, принесенный неизвестно откуда.

- Что это?

- Кровь палачей трудового народа. Сушеная, первый сорт! - лязгает зубами Корабельщик, отчего у всех напрочь исчезает желание повторить вопрос. Высыпав последний мешок, матрос выпрямляется, сверкая в свете прожекторов красными глазами:

- Навались, кто денег хочет заработать! Не время сомневаться! Сомнения порождают ересь! Ересь ведет к возмездию!

В сторонке грамотный десятник осторожно подносит к свету распоротый бумажный мешок от багрового порошка, читает, шевеля губами: “Ускоритель твердения. Состав...” - и матерится, потому как дальше все сплошь нерусские буквы. Развелось тут агрономов-химиков, суперфосфат им в душу!

Потом десятник спохватывается и кричит на своих, чтобы не стояли. Черт знает, чего тут затеяли большевики, и почему в такой спешке. Но вряд ли что вредное. Для вреда обычно взрывают, а тут эвон, строят! Если они там, у себя, строятся так же, то понятно, как наших в Зимнем Походе победили. Ну, а крепко ли схватится хваленый бетон за два часа, сейчас и посмотрим. Интересный матросик, про ересь так привычно завернул, чисто тебе архиерей в церкви... Где он, кстати?

Корабельщик успел отбежать к самому памятнику затонувшим кораблям, ставит прямо на набережной стальной сундук с полукруглой шапкой.

- За маяком присмотрите, чтобы не сдвинул никто! - бросает он унтеру полиции, и тот привычно козыряет, не успев осознать, кто ему приказал. По наплавной переправе на ту сторону топочет очередная ватага желающих получать золотой рубль за час.

За час балки обрезаны и проделаны отверстия; теперь Корабельщик не отходит от растущей на глазах полуарки, подсвечивая зеленым фонариком, тончайшим лучом. Венька только регулирует человеческий прибой, направляет ход балок на сборку. Точное положение указывает Корабельщик. На площадке уже несколько сот человек, и задача Веньки сводится к грамотной замене уставших, что позволяет работать совсем без перерывов.

На востоке заметно светлеет небо, и над полем проявляются два предельно облегченных цеппелина-крана, подсвеченные зеленым и белым, чтобы их позывные можно было показывать все теми же веерами. Командиры экипажей ориентируются по черным зеркальцам. Для людей начала двадцатого века, когда что ни год, появлялось прорывное изобретение или там технология, объяснений про “новый радиомаяк” достаточно. Те же цеппелины в начале войны и думать не смели забраться на семь километров, чтобы скинуть на Британию почти четыре тонны. Выдумал der Klabautermann очередной хитрый приборчик, а эта помощь русскому мальчику в завоевании любви - отличная реклама. Уж лучше так, чем нанимать приговоренного, чтобы тот с эшафота кричал: “Пейте какао Ван-Гутена!” Улыбаются сентиментальные немцы: нас не проведешь, ja! Приборчику реклама, концерну “Цеппелиненфлюгенцойге АГ” реклама... Кстати, вот мы уже и auf den Punkt.

- На тросах?

- Есть на тросах!

- Тросы отдать!

Падают буксировочные тросы с флотского же арсенала. Их предназначение - буксировать линкоры водозмещением шестнадцать тысяч тонн, что им тридцатитонные коготки полуарок. Лебедка тридцать тонн, правда, не поднимет, но поднимет весь дирижабль, увеличив плавучесть. На этот случай и предусмотрен толстенный шланг от оставленного на земле заправочного реактора. По черному зеркальцу пробегают циферки, и лучшие в мире воздухоплавательные механики с немецкой тщательностью терпеливо впускают в газовые мешки ровно столько водорода, сколько необходимо. Проходит не замеченный Венькой от напряжения час времени, и вот вспышки сигнального фонаря:

- Трос держит!

Полуарки встают в транспортное положение. Немцы не задумываются, как der Klabautermann успевает вычислить положение центра тяжести криволинейной пространственной рамы, необходимую длину тросов, количество подъемного газа. Он же не человек, ему можно. В конце-то концов, кто говорил Фаусту: “Я навожу мосты над хлябью” - разве Михаил Архистратиг? Нет, нет и нет: в средневековой Европе именно дьявол строитель мостов.

Снизу машет белый веер; на планшете пилота новые цифры. Первым идет “белый” корабль. Вот его полуарка с шорохом проносится над массивом флотских казарм, в которых никто уже не спит, вот прошла над широким Адмиралтейским спуском, над светлеющим зеркалом Южной Бухты, над слабеющими в рассвете лучами прожекторов. Белый веер показывает: вниз, помалу вниз. На планшете снова цифры: сколько газа стравить. Нет в мире машины, способной так точно и аккуратно поставить многотонную конструкцию с сантиметровой точностью, только цеппелин способен... Правда, к нему еще надо der Klabautermann с нелюдской скоростью расчетов, но ведь это пока. Успели бы построить стотонный цеппелин, и не потребовалось бы выкручиваться, обошлись бы штатно. Шланг в бухту, и качай водный балласт куда нужно, утяжеляй корабль для спуска, облегчай для подъема. Но все впереди, а покамест покажем лапотной России класс...

- Вперед помалу!

- Контакт!

Белый веер внизу делает круг: опирание. Цеппелин повисает в нужном положении. Бетонщики бросаются заливать опору со всех сторон - “сушеной крови” Корабельщик оставил им вдоволь. “Полчаса,” - сказал Корабельщик, - “и бетон встанет насмерть. Вы уж не оплошайте, за мной не заржавеет и ноги выдернуть.”

Тем временем “зеленый” корабль уже несет свою полуарку. Впереди самое сложное: стыковка двух полуарок в единое целое. Да, на “нижней”, уже установленной полуарке, растопырены наклонные крылья ловителей. Да, на “верхней” арке выступают клыки вставок.

Но в этой точке нужен человек: забить в совместившиеся на миг отверстия стальную ось-фиксатор, и тем самым прекратить ровные колыхания тридцатитонных полуарок во влажном, сереющем предрассветном небе крымского мая.

Вениамин Павлович остался там, в ресторане, плачущим над разбитой судьбой. Венька стоит на площадке, смотрит на приближающийся ловитель, легонько машет над головой черно-зеленым веером: вперед, вперед помалу... Вот клыки прошли до контрольной риски, до слабенько светящейся полоски чудесного мела...

- Вниз помалу!

Небесный кит слушается малейшего шевеления веера с пугающей легкостью.

А ведь Корабельщик мог прекрасно справиться сам, понимает Венька. Мог завести управление прямо на моторы, на газовые клапана - с его-то радиомаяками, с его-то черными зеркальцами. Все он мог сделать сам. Так почему же...

Потому что Корабельщик не хочет жить за нас. Вместо нас. Водить нашими руками, слепо тыкать нами в кнопки. Ведь что мешало нам самим провернуть подобное? Цеппелины уже придуманы. Флажковая азбука тоже. С инженерной точки зрения, самозахлопывающийся замок - вот он, призывно раззявился под ногами - ничего сложного.

“Почему же я об этом не подумал?” - Венька ежится. - “Почему пошел пить и плакать?”

Щелчок - створки замка распахнулись - визг ножа по ловителю - хлопок - створки закрыты...

Удар! Звонкий удар тридцатитонного колокола на высоте полтораста футов над городом; а под ногами дрожит вся полуарка.

Клыки дошли до упорных пластин. Венька вскидывает веер, делает круг: стоп, касание. Складывает веер и сует в петлю комбинезона. Ось-фиксатор на сгиб левой руки. Малую кувалду в правую; приставить и ждать... Ждать, пока окно в ноже пойдет мимо окна в ловителе. Как хорошо, что нет ни дождя, ни тумана; страшно подумать, что пришлось бы такое делать в ноябре!

Совмещение; Венька рывком вдвигает четырехдюймовый тяжеленный штырь в совпавшие на миг отверстия и мгновенно расклепывает оголовок несколькими лихорадочно-быстрыми ударами. Авантюра, как есть авантюра. Малейшее усилие вперекос - и срежет ось, ведь что такое четыре дюйма против тридцати тонн, да ударный коэффициент вдвое!

Но... Тебе нужна Татьяна? Ты мечтаешь приносить ей тапочки в зубах?

Как ни странно, память о ехидстве Корабельщика вытесняет все беспокойство, и дочеканивает стык Венька уже аккуратными точными ударами.

Отскакивает на видное место, вскидывает оба веера: забито!

Немцы синхронно дают чуть-чуть слабины на тросах; Венька облизывает сухие губы: устоит или сползет?

Рывок!

Венька падает на колено, но сцепка держит. Колыхание останавливается.

Оба веера через стороны вниз: опускай!

Цеппелин положения не меняет, стравливая дальние троса на точно вычисленную der Klabautermann величину. “Зеленая” полуарка, поворачиваясь на толстой оси, только что забитой Венькой, осаживается, обминает подготовленную плиту в самом конце Адмиралтейского спуска. Снова глухой удар, отдавшийся во всем теле мощный толчок.

Фиксация - едва различимый с верха моста - уже не сборки, уже цельного моста - Корабельщик делает круг белым веером. К наземному концу бросаются бичи с замешанным на “крови предателей” бетоном.

Полчаса ждать. Ждать, пока встанет бетон. Обычный бетон встает за трое суток, а прочность набирает за двадцать восемь. И тут без шулерства Корабельщика не обошлось. Но можно возместить слабую прочность свежего бетона, думает Венька. Просто налить его в устои столько, чтобы распор он мог бы воспринимать уже через сутки-двое. Опять же, ускорители твердения. Есть химики, можно им поставить задачу...

Венька сидит между метровых двутавров, на монтажной площадке, на холодной стали, прислонившись к неудобной ребристой стенке двутавра, бездумно пропускает в пальцах звенья страховочной цепи, словно бусины четок. Его работа на сегодня выполнена. Бетон схватится, и снизу полезут монтажники с листами настила, тут уже ничего сложного. Венька смотрит на синие-синие волны. А интересно было бы глянуть с такой точки на Босфор...

Кстати, раз вода синего цвета - значит, наступило утро.

***

Утром Татьяна взяла зонтик - от солнца, ну и просто чтобы занять руки. Зонтик, сумочку с уже привычной тяжестью браунинга, шляпку. Задумалась было взять подружку, ту самую Лизавету Бецкую, что одобрила выбор Татьяной матроса-анархиста...

Но вышла из дома градоначальника и остолбенела.

Упомянутый матрос-анархист сидел на перилах восходящего в небо моста. Перед ним стояла доска с шахматами то ли шашками - Татьяна не разбирала, пока не подбежала почти вплотную. Фигур на доске она не узнала, зато узнала парня в сером комбинезоне, за второй стороной доски.

- А... Вениамин? А... Венька?!

И, помня, как вчера глупой болтовней все испортила, бросилась навстречу.

Венька тоже припомнил, как вчера начал с ненужных слов, и тоже кинулся сначала обнять, позабыв про все приготовленные речи.

Столкнулись они у входа на мост, и столкнулись так, что Татьянин зонт и вылетевшие из-за пояса Венькины веера матрос едва успел спасти от падения в темно-синюю воду.

- А это что... Это мост? И какой высокий! Мост прямо на небо!

Свободной рукой Венька взял протянутые веера, белый заткнул обратно, черным звонко постучал по толстому металлу:

- Грубовато, Татьяна Николаевна. Да уж больно мало времени вы мне отпустили, не успели отшлифовать. Принимайте уж, как есть.

- Э... - Татьяна покраснела. Вчера она ляпнула глупость! Глупость обиженной девочки! У нее парень живой с войны пришел! А она несла какую-то околесицу о государственных интересах!

А ведь mama говорила, что мужчины как-то уж слишком серьезно воспринимают слова. Это вот оно и есть?

- Мост... Настоящий?

Венька хмыкнул, не отвечая. Теперь он мог не отвечать. Мог даже не здороваться. Он-то свое условие выполнил... А с чьей помощью - какая разница!

Над головой загудели сверкающие в утренних лучах цеппелины. С их высоты мост выглядел блестящим, не успевшим поржаветь, четвероногим паучком с малюсеньким телом замкового узла строго посреди и длиннющими тонюсенькими ножками арок. Словно бы паучок стягивал два края бухты. Город - еще маленький, царский Севастополь, облепивший только Южную Бухту виноградной гроздью и не посягающий на северную сторону Севастопольской бухты; еще не поглотивший ни Херсонеса, ни даже Ушаковой балки, не вобравший в себя ни Инкермана, ни Голландии, ни Фиолента, ни, тем более, Балаклавского района - выглядел милым, уютным и мирным, приводя на ум баварские городки; да, по правде говоря, пилотам уже и не хотелось думать о войне.

Лучше как сегодня ночью, по чуть заметным движениям веера, по вспышкам зеленого указателя на черном зеркале планшета, подавать блоки навстречу друг дружке. Ладно там der Klabautermann: нечисти мало что способно повредить. Но мальчишка в комбинезоне, болтающийся на пятидесяти метрах над бухтой с кувалдой наперевес и нагелем в зубах... Во имя чего?

Правильно сконструированный стык закрылся почти сразу: стальные ножи вошли в уголковые ловители, блоки совместились, огласив бухту сперва резким лязгом, а потом едва ли не более громким радостным воплем. Долгие полтора часа Корабельщик не отпускал цеппелины, ожидая схватывания бетона. А потом уже и самим сделалось интересно, чем закончится. Черт с ним, с безбалластным выравниванием и расходом подъемного газа. Не каждый день собственными руками творишь легеду!

Так что цеппелины висели до самой исторической встречи перед мостом, пока Корабельщик не раскрыл два почти метровых веера и не просемафорил благодарность. Цеппелины плавно развернулись. Их длинные черные тени побежали по рыжим черепичным крышам, по затянутым зеленой пеной улицам, по сдержанно гудящей толпе строителей перед Пушкинским сквером, побежали последним напоминанием о плохом, страшном, когда тень цеппелина над городом предвещала взрывы...

О прошлом.

Татьяна приняла поданный матросом зонтик и повернулась к жениху. Теперь уже несомненно жениху. Отказа после такого не поймет никто. В первую очередь, она сама не поймет.

- Вениамин Павлович, проводите меня туда... Наверх.

Венька взял девушку под руку и повел по стальному настилу, между широченных перил - верхних поясов двутавра. Сейчас Вениамин особенно хорошо видел огрехи, неровную резку балок, грубую клепку. Внизу широкий, к замку мост сходил в сущее бутылочное горлышко и мог выдержать не более шести пудов на каждый квадратный аршин... Примерно сто килограммов на метр квадратный. Ветровое давление на тоненькую нитку почти не ощущалось, а жесткая заделка обоих концов позволяла не слишком переживать и о резонансе. Да и металла Корабельщик заложил с приличным запасом, с учетом неизбежной косорукости, скорой сборки чуть ли не наощупь, возможного удара при ночной стыковке. Мост вышел кондовый, перетяжеленный, зато неожиданно для субтильной внешности прочный и жесткий.

К стройке сбежались чуть ли не все жители города. С другой стороны, у Адмиралтейского спуска, толпа собралась тоже. На тонюсенький мост ее пока что не пустил немецко-большевистский пикет, и все шли еще по наплавному, раскачивая понтоны. Люди глазели на пару, почти неразличимую за широкими стальными крыльями ловителей, за массивным блоком замкового узла.

Отчасти для отвлечения зевак, отчасти по хитрому политическому расчету, матрос-анархист живо устроил митинг. Размахивая огромным черным веером, Корабельщик держал собравшимся речь о том, что на реке Андуин - его родине - всякие тонкие умения называют хай-тек, и что возникший за ночь мост - великий хай-тек, и хорошо, когда в стране много хай-тека, и плохо, когда нет хай-тека!

- Браво, товарищ! Научи нас великому хай-теку! - топая от удовольствия, кричали горожане.

- Научим обязательно! - гремел Корабельщик на всю бухту. - Это так, небольшая модель. Ждите нас, Керчь и Босфор! Жди нас, Берингов пролив! Ждите, Сахалин и Хоккайдо, Гибралтар, Каттегат и Ла-Манш!

- Ура! - кричали собравшиеся, больше не обращая внимания на верх арки, так что Венька и Татьяна могли нацеловаться вволю.

А потом Венька запрыгнул на перила, крепко взявшись левой рукой за холодное крыло уголкового ловителя; матрос шестым чувством уловил момент, жестом потребовал молчания и показал сложенным веером наверх:

- Глядите!

И Вениамин очертил над головой круг черным веером, и матрос перевел сигнал для всех собравшихся:

- А вот это у нас означает - выходной!

Толпа забурлила. Официанты чувствующего поживу ресторана потащили столики прямо в толпу, на набережную, и никто не помешал сойти с моста Вениамину с Татьяной. Протолкавшись навстречу, Корабельщик показал на девушку с такой гордостью, как будто сам ее сделал:

- Родная, злобная, твоя!

- Почему злобная? - Татьяна не возмутилась. Ей от счастья и отвечать-то было лениво. Корабельщик подмигнул:

- Так не я же генерала Никольского пристрелил при всем честном народе. А с этим Татьяна Николаевна, Вениамин Павлович, совет вам да любовь. Бывайте здоровы, живите богато. При случае обращайтесь, два планшета на семью у вас есть. Много не обещаю, а чем смогу - помогу!

И, прежде чем Вениамин собрался пролепетать о благодарности, Корабельщик обернулся через левое плечо, да и пропал в толпе, словно корабль пропадает в тумане.

***

В тумане гидропланы не летают. К счастью, туман в Адриатике не так, чтобы уж очень частое дело. Можно и передохнуть, покачаться в кресле, послушать музыку и новости местной станции.

Главная новость: в Париже, в золоте и роскоши Версальского дворца начались переговоры, что должны достойно завершить Великую Войну и даровать народам Великий Мир... Пассажиры у костра - двое тощих калабрийцев, кутающихся от непривычного тумана в клетчатые пиджаки - слушали с не меньшим вниманием.

До конца войны добралось на три империи меньше.

Во-первых, рассыпалась и мучительно собиралась обратно Россия, шаря окрест вслепую, как больной, вернувшийся в мир с того берега Стикса нащупывает вокруг лежанки то стул, то стену, то мельхиоровые шишечки на спинке кровати.

Во-вторых, рухнул стальной германский Рейх, засыпал громыхающими раскаленными обломками Эльзас и Лотарингию, ударился оземь и обернулся Германской Советской Республикой. Оборотень уже скалил зубки, пугая французских добропорядочных буржуев ядреным духом коммунизма. И не где-то там, за Уралом - а вот прямо тут, за Рейном, камень добросить можно.

В-третьих, разорвалась на множество государств Австро-Венгерская империя, добив старика Франца-Иосифа. При рождении сего монарха мало где пользовались керосиновыми лампами, а в год его похорон уже кроили небеса цеппелины и аэропланы, и женщина-ученый открыла радиоактивность.

Венгры тут же спелись с большевиками... Чехи поглядывали на социалистов странно: то ли сами хотели в игру, то ли собирались перекупать игроков колчаковским золотом. Радио, правда, говорило что-то еще об эсерах. Но на затерянном в тумане посреди Адриатики острове мало кто различал нюансы, и Москву все считали просто большевицкой, а Крым просто царским, без оттенков.

Пассажиры справились, наконец, с костром. Потянуло теплом и жарящимся мясом. Пилот поднялся, прошел по скрипящим доскам к гидроплану. Вытащил из тайника оплетенную бутыль хорошего кьянти, мешочек со специями. Для сырой туманной погоды годится стакан горячего вина с гвоздикой, имбирем и кардамоном. Готовить, правда, придется в котелке, но что за беда? Вернулся к огню, не нарушая голос диктора разговорами. Придвинул ближе этот самый котелок, набулькал красного, занялся отмериванием пахучих щепоток под одобрительные взгляды пассажиров.

Радио продолжало свою повесть. На удивление, немецкую делегацию впустили в Париж и даже не отстранили от переговоров. Как ни задирали нос французы, толстый бульдог Черчилль сказал однозначно: мир без представителей всех сторон есть короткое перемирие. А второй Великой Войны никто не хотел. По крайней мере, прямо сейчас.

Калабрийцы переглянулись. Немцев допустили, так, может, что-то перепадет и бедной Италии?

Котелок забулькал. Пилот отставил его от огня прямо на сырой песок, вынул три мельхиоровых стаканчика. Все так же молча мужчины принялись есть жареное мясо, срезая прямо с куска тонкие полоски острейшими ножами, запивая глоточками вкусно парящего вина.

Из России прибыла чертова прорва делегаций. Финны, поляки еще ладно: они всю жизнь держали себя наособицу, и теперь, понятно, радостно воспользовались предложением Ленина “брать суверенитета, кто сколько унесет”. Но эстонцы? Но латвийцы? Это вообще кто и где? Это, наверное, племена tataria из-за Урала, да, синьор? Вы же пилот, вы же образованный человек, наверное, знаете?

Пилот покачал головой отрицательно, с откровенным удовольствием заглотил еще стаканчик грога, утер губы. Нет, это всего лишь берег Балтики, между поляками и финнами.

А “LitBeL”, а “Донецкая Шахтерская Республика”, это что?

А вот этого, синьоры, я и сам не знаю. Все-таки нас учили европейской географии.

Пассажиры оживленно заспорили на калабрийском диалекте, рисуя в воображении картины мехово-кожаных варваров, расхаживающих по золоту Версаля и предвкушая кинохронику, и снимки в газетах. Пилот пересекался на авиазаводах Милана с русскими инженерами, и знал от них о России намного больше. Но встревать поленился, лишь тихонько посмеивался, не мешая диктору. Из динамика лилась повесть, как обиженные французы спрашивали немцев: куда вы-то лезете в победители? На что представитель германских социалистов огрызался: вы сражались против армии кайзера Вильгельма? Прекрасно, и я тоже.

Но самый яркий фурор в Париже произвел, конечно же, Махно.