- Не жди упавшего патрона, - сказал тогда Сталин, - у меня в деле руки не дрожат.
Отступил назад и подал знак включить в коридоре свет.
***
- Свет выключите, Эдди. Эти мне электросветильники... Чертов прогресс, так глаза режет!
- Если позволите, откроем шторы?
- Распорядитесь.
В большом, знакомом до последнего золоченого завитка на гипсовом рельефном потолке, кабинете Адмиралтейства собрались не только Их Лордства с непременным вторым стратегическим эшелоном переводчиков и референтов. Прибыл новый премьер Чемберлен... То есть, сэр Невилл Чемберлен официально занимал должность лорда казначейства, но именно ее занимали все премьер-министры Великобритании по традиции, берущей начало от сэра Роберта Уорпола. Тот первым заставил большую часть министров не интриговать и делить казну, а работать все же в интересах Англии. Произошло сие достославное деяние, настоящий рыцарский подвиг - потому что стадо министров от казны отогнать это вам не драконов трескать! - за полвека до провозглашения государства США.
Прибыл сдающий должность премьера Ллойд-Джордж и будущий преемник Эндрю Бонар-Лоу. Сэр Эндрю родился в Канаде, воспитывался и вовсе в Шотландии. Достиг поста министра колоний, и уже на втором году Великой Войны мог бы сам сделаться премьером, но предпочел сравнительно невысокие должности в команде Ллойд-Джорджа.
Без казначейства, следовательно без его лорда Артура Невилла Чемберлена, все начинания Их Лордств обрекались на голодный паек и гибель. Наверное, поэтому даже красные большевики свой первый самолет, жуткий “птеродактиль”, связанный шнурками из бамбуковых удочек, назвали “Наш ответ Чемберлену”, а не Ллойд-Джорджу, сэру Асквитту или вот Черчиллю. Тоже понимали, что кровью войны являются деньги, не что иное.
Пока собрание размещалось, пока предупредительные служащие отодвигали от стола, крытого зеленым сукном, вызолоченные высокие стулья, прямые спинки и аскетичные сиденья которых обтягивал алый китайский шелк, сэр Уинстон обратился к своему обычному спутнику, начальнику английской разведки, контр-адмиралу сэру Мэнсфилду Смит-Каммингу:
- Добрый сэр и любезный друг, нет ли у вас какой-нибудь легкой истории на затравку? Что-то вы необычайно грустны сегодня.
- Увы, сэр Уинстон. Я потерял одного из лушчих агентов. Сейчас уже можно раскрыть его имя: Фейри.
На вопросительный взгляд сэр Мэнсфилд ответил:
- Кавычки. Беднягу сгубили кавычки. Русский язык и без того достаточно сложен. То ли ошибся кодировщик, то ли сам агент. От него вот уже четвертое сообщение с намеком на некие серьезные ошибки, но ни слова о конкретике. По нашему коду это значит, что его взяли чекисты и держат под контролем.
Сэр Уинстон вздохнул:
- Мир праху его... Я хотел сказать, вы же приложите все силы, чтобы...
- Чтобы разрешить возникшую ситуацию на благо, прежде всего, Империи, - без улыбки ответил шпионский контр-адмирал. - Ваша правда, сэр, с тяжелым сердцем не стоит идти на битву. Поговорим о пустяках. К примеру, что вы читаете? Рукопись без обложки, но не доклад, и строки в столбик... Стихи?
Черчилль фыркнул:
- Приятель из издательства поделился. Сам не знаю, чем зацепило. Видимо, как раз тем, что все вымышлено до заклепочки, но вымышлено так достоверно, как в добротном историческом романе.
- Вымышлено... Что? Мне бы, может статься, пригодилось для легенды какому-нибудь... Сотруднику. Да и просто для развития воображения.
- Извольте. Вымышленая страна. В ней живут вовсе не люди, эльфы. И язык у них эльфийский.
- М-да... Хорошенькие развлечения у молодого писателя в годину бедствий. Автор, должно быть, юноша пылкий со взором горящим?
Сэр Уинстон пожал плечами:
- Отнюдь. Ветеран Соммы.
- Соммы! Там, где мы потеряли более миллиона! Отчего же не военный роман? Отчего, на худой конец, не памфлет... Как там у этого, нынешнего кумира протестной молодежи? “Да поразит тебя сифилис, Англия, старая ты самка собаки!”
Черчилль улыбнулся весьма ехидно:
- Нет, сэр Мэнсфилд. Ничего похожего! Эльфы.
Разведчик потеребил хрустящий носовой платок:
- Эльфы... Хрупкие резвунчики, прыгающие с цветка на цветок? Ну, как в сказке Ганса Христиана?
- Напротив. Здешние эльфы - угрюмые витязи с проклятьем на челе. Разве такая легенда может помочь разведке?
Шпионский контр-адмирал улыбнулся грустно и поглядел на темнеющее, напитывающееся тугой синевой, послеполуденное лондонское небо, разделенное клеточками остекления.
- Разведке, сэр, при правильном применении может помочь абсолютно все. А уж тем более, молодой человек с воображением, достаточно смелым, чтобы пойти против общественного мнения. Он был на Сомме, и все же не стал бытописателем окопной грязи, не сделался обличителем и бичевателем язв, как нынче модно... Сбежать в сказку - тоже метод. Если мы сами не можем применить его, то можем кому-то подсказать... Незадаром, естественно.
- Ну так я посоветую Реджи Митчеллу, пусть назовет гидроплан в честь автора и тем самым увековечит полет его музы. У Митчелла на подходе новый торпедоносец. Пусть и окрестит: “Морж”.
Черчилль свернул рукопись в трубку, сунул за отворот пиджака и неторопливо поднялся, обдав собеседника запахом табака, коньяка и мужского одеколона, безуспешно пытающегося соревноваться с двумя первыми.
- Все собрались, пора и мне.
Сэр Уинстон грузно прошел в голову длинного стола, где все могли его видеть, и занял председательское место.
- Итак, джентльмены! Сегодня мы здесь ради разрешения двух вопросов. Первый - моя отставка. Я рад и горд, что в прошедшей Великой Войне сражался вместе с вами... По большей части, даже на одной стороне, - Черчилль выразительно посмотрел на первого лорда казначейства. Собравшиеся, прекрасно осведомленные обо всех деталях схватки за ассигнования, ожесточением не уступающей Вердену или Ютланду, корректно усмехнулись и сухо похлопали в ладоши.
- Мой доктор настаивает; в стране же наступил мир. Долг джентльмена и патриота более не требует от меня ничего. Таким образом, с первым вопросом неясностей нет.
Собравшиеся переглянулись, многозначительно хмыкая. Сэр Уинстон провалился на выборах в парламент от округа Данди, хотя и выставил сразу после этого свою кандидатуру от Лестера. Но политическое чутье - что самого сэра Уинстона, что прочих собравшихся - подавало знаки весьма нерадостные. Многие гадали, что же сделает хитрый толстяк, и какой новый финт явит миру.
Толстяк же предпочел бросить карты и выйти из-за стола.
И оставить всех расхлебывать проигрыш?
- ... Второй вопрос намного сложнее, - Черчилль, не вставая, постучал указкой по карте Европы, развернутой на зеленом сукне. Большая часть континента, занятая окрашенными в алый советскими республиками всех сортов, при полусвете неяркого английского дня выглядела залитой кровью.
- Что нам делать с полученным в Версале миром? С миром, по которому мы вовсе лишились плодов победы? Где, черт возьми, наши германские репарации?
- Большевики пришли к власти, провозгласив лозунг: “мир без аннексий и контрибуций”, - сэр Мэнсфилд перекинул несколько листов большого блокнота. - Следует признать, что свою программу они продвигают весьма последовательно.
- Вопрос поднимался еще три года назад, на Парижской конференции, - прошелестел Чемберлен. - И мы помним, что вы нам тогда сказали. Вот, у меня записано... - пошелестев бумагами в папке, сэр Артур Невилл процитировал:
- Многие увлекаются нововведениями, немногие задумываются, что с их мудрыми установлениями сделает время. Года через три большевики наиграются в дисциплину, да и людям надоест...
Чемберлен фыркнул с явным недовольством:
- Покамест надоело нам. Эмоции улеглись. Однако, чертовы большевики выхватили у нас кусок прямо изо рта. Понятно, что три года назад мы не могли вернуть людей в окопы буквально назавтра же после объявления долгожданного мира. Но сегодня уже появились кое-какие возможности; не побоюсь этого слова, даже определенные надежды. Неужели мы и сегодня спустим все большевикам с рук?
Черчилль поднял уголки губ. Оскал держался едва мгновение.
- Разумеется, не спустим. Однако, джентльмены, что следовало сделать как тогда, так и сегодня? Выйти на Пикадилли, купить ружья и всем Парламентом пойти воевать Москву? О плачевнейшем состоянии бюджета вы все осведомлены получше моего. Но главное - кого мы вернем в окопы даже сегодня, и каким лозунгом? Вам известно, к примеру, что наши неудачи на севере России связаны не столько с усилиями большевиков, сколько с нежеланием британских моряков сражаться? Несмотря на все усилия пропаганды, нам все труднее найти надежные экипажи. Военное снаряжение на Польшу отказываются грузить в портах Инвергордон, Портсмут, Росайт, Девонпорт и Порт-Эдгар.
- Почему на Польшу?
- Потому что любая собака знает: все, отгруженное на Польшу, варшавская диаспора русских эмигрантов, совокупно с польской Дефензивой, использует против красной России.
Черчилль посмотрел и в свои бумаги, раскрыв кожаную папку:
- Далее. У нас фунт стерлингов относительно довоенного упал в семнадцать раз. Не семнадцать процентов, джентльмены, а семнадцать раз. Мы по уши в долгах перед кузенами...
- Господин Вильсон возражал против этого названия, вы помните. Он говорил, что “мы, американцы, не братья и не кузены англичанам”.
- Тогда кто же? А, знаю: сестры!
Волна легоньких смешков прокатилась по залу. Черчилль засопел и пожалел о невозможности закурить.
- Позвольте мне договорить... Сестры или небратья, но мы и так должны им все, до каминных щипцов. Новая война усадит нас в окончательную зависимость от... Кузин, черт бы вас побрал, и Вильсона вместе! Мало этого, у нас в Индии появился махатма Ганди, вовсю проповедующий отделение от Великобритании. Причем ненасильственным путем, черт его раздери... Бунт можно хотя бы подавить! А стрелять в безоружных все-таки не лучший метод и крайне плохо сказывается на настроениях общества... Наконец, в январе-марте этого года мы едва-едва затушили бунт белых шахтеров Витваттерсранда. Вот здесь уже был настоящий бунт, безо всяких ограничений. Дошло до танков, господа!
- Это где?
- Южная Африка, - Черчилль захлопнул папку. - Нет, господа! Большевики прекрасно уловили момент, когда у израненного льва можно выхватить кусок из пасти. Воевать за германские репарации мы еще лет пятнадцать-двадцать сможем только руками... Некузенов. А купить кого-либо на континенте у нас уже не столько возможностей, сколько во времена Наполеона. Мир, знаете ли, изменился.
Ллойд-Джордж поднялся и развел руки:
- Но и спустить подобное означает огромный урон престижу Империи; а это сразу выражается в отношении к нам союзников и покупателей.
- Почему вы не допускаете мысли, что это заявление - всего лишь заявка на торговлю? Те же русские в конце концов согласились признать царские долги, правда, выдвинув определенные условия.
- Неприемлемые! - Ллойд-Джордж даже подпрыгнул, так энергично двинул он рукой.
- Для частных лиц, русских эмигрантов. При чем здесь правительство Его Величества? Так вот, русские признали царские долги, не вешая их на Крым. Вполне возможно, что и Германия признает репарации при условии должного движения навстречу с нашей стороны.
- Мы против, сугубо против каких-либо переговоров с режимом Германии. Они проиграли. Они должны признать нашу волю безоговорочно. Иначе это противоречит сути... Даже не войны - всей системы международных отношений. Где это видано, чтобы проигравший так вот запросто отказался платить! На кой же черт мы понесли столь огромные расходы?
В большом кабинете мирно пахло бумагой и чернилами, сажей из камина, воском натертого паркета, всеми оттенками мужского одеколона, хорошим табаком. Но Черчилль, перекладывая листы, ощутил вдруг запах сырой земли и тяжелый, густой запах мертвечины - словно бы раскрывая кожаную папку, он разворошил старую могилу.
Переждав несколько суматошных ударов сердца, напугав собравшихся заметно покрасневшим лицом, Черчилль очень тихо произнес:
- Хорошо, джентльмены... Допустим, что мы начали ту самую Вторую Мировую Войну за германские репарации, предсказанную большевиками в Версале три года назад. Предположим даже, что мы ее выиграли. Окупят ли полученные нами репарации те долги, что нам неизбежно придется сделать ради начала войны?
Черчилль щелкнул указкой, положив ее плашмя вдоль карты:
- Либо Империя с потрепанным престижем, либо у нас нет Империи.
Бывший адвокат Ллойд-Джордж, не спеша садиться на место, вдруг обратился к собранию, словно бы к присяжным:
- Вы знаете, господа, мне кажется, большевики пытаются спровоцировать нас именно вот на войну. Сейчас, немедленно, пока мы зализываем раны. Для того и была та пламенная речь в Версале, для того и устроено вся карусель с долгами.
Сэр Артур Невилл Чемберлен презрительно скривил губы:
- А у них самих что, все великолепно? Новости из Советской России чем дальше, тем больше напоминают сказку! Эсеры, анархисты и большевики в одной упряжке, без восстаний и политических убийств?
- Иная сказка продумана получше многих реальных решений, - сэр Уинстон безотчетно провел рукой по торчащей из отворота рукописи с эльфийскими стихами, затем кивнул шпионскому контр-адмиралу:
- Поясните, прошу.
Сэр Мэнсфилд саркастически хмыкнул:
- Как же, ни убийств, ни бунтов. А Троцкий, Тухачевский? А буквально вчера подавленное восстание Бухарина, которое выдал сам главный заговорщик... Муссолини, наконец - или у вас есть сомнения в истинном авторстве покушения? И это лишь тяжелые фигуры, а сколько перестреляно мелкой сошки! О нет, в России совершаются политические убийства, и даже много! Но там все слишком хорошо усвоили, что убивать можно лишь тех, кого разрешит Ленин. Иначе - ледоруб сумасшедшего фанатика в голову или там осечка нового пистолета на испытаниях. Никаких следов, никаких концов.
- Совсем никаких, что ли? Даже для вас?
- О, напротив, чекистами сфабриковано множество улик, указующих именно против нас, - шпионский адмирал несколько издевательски поклонился, не вставая со стула. - Но я-то знаю, в отношении кого что предпринималось.
- А что вы скажете о дирижаблях, летающих от Камчатки до Санкт-Петербурга, без инфраструктуры?
- Скажу, что с большевиками сотрудничают немцы. Да не кто попало, а Хуго Эккенер лично. И что большевики озаботились привлечь его на свою сторону еще во время войны. Напомню, что за четыре военных года немцы построили сто тринадцать машин только на “Цеппелине”, а ведь есть еще “Шютте-Ланц”. Последний корабль конструкции доктора Карла Арнштейна, “LZ-126” запросто может пересечь Атлантику. На испытаниях он прошел сто часов без единой поломки. Сто часов со скоростью хотя бы экономических сто узлов, это восемнадцать тысяч пятьсот сухопутных километров.
Шпион повел пальцем в белейшей перчатке по карте Красной России:
- Представить себе железную дорогу такой протяженности, да еще и по диким степям Забайкалья, лично я не в силах. А вот пять-шесть пунктов базирования дирижаблей можно самими же дирижаблями развезти в тех самых контейнерах и установить вдоль трассы через три-четыре тысячи километров. Перегон составит жалкие двадцать ходовых часов на ста узлах, даже меньше суток полета. Стоимость этой, с позволения сказать, инфраструктуры, меньше, чем стоимость одной заправки гелием типового советского “десятитонника”.
Сэр Мэнсфилд кашлянул:
- Кстати, господа, не приобрести ли нам лицензию на эти самые контейнеры? Простенький железный сундук, а какая неожиданно удобная вышла штуковина! Металлургическая промышленность у нас лучше русской, и мы наделаем их намного больше и быстрее.
- Благодарю вас, контр-адмирал, - уже пришедший в себя Черчилль поднял руку. - Но вернемся к делу. Суть моих соображений по второму вопросу весьма проста. Если большевики в самом деле провоцируют нас на немедленное выступление этим версальским демаршем - а они, наверняка подобрали такое обидное действие, которое мы, по их расчету, игнорировать не можем! То из сего следует, что их козырь... Тот неуловимый линкор, обстреливавший наши города... Все же исчезнет - рано или поздно, но неоспоримо. Вот почему Москва стремится вызвать нас на бой сейчас, немедленно, пока еще владеет преимуществом. Нам следует поступить противоположно расчету Москвы, и выиграть войну нервов, “холодную” войну. Войну не пушек, но плаща, кинжала и курса золота.
Черчилль теперь говорил в угрюмой тишине:
- Никто не может упрекнуть меня в любви к России. Но сейчас я против, сугубо против политики раскачивания лодки. Я предлагаю копить силы и ждать. Я не согласен с политикой Его Величества во Франции, я против ассигнований на работы с радием. Думаю, ему можно найти лучшее применение, нежели сверхбомба, да еще и за такую несусветную цену, к тому же и обещанная весьма нетвердо.
Сэр Уинстон оскалился:
- Надо знать русскую специфику, господа. Всего лишь обождав несколько лет, мы добьемся того, что большевики сами себя победят разными там авралами, пустопорожней беготней, ежегодной “борьбой с урожаем”, “встречными заплывами”, строевыми смотрами и тому подобной суетой, весьма и весьма затратной.
Черчилль выпрямился, широко разведя руки:
- Вот по каким соображениям я просил, а Его Величество принял мою отставку.
***
- Отставка для столь деятельного ума не лучший выход. Разгоряченный конь заболеет, если не поводить его рысью, а затем и шагом хотя бы полчаса после бешеной скачки. Чем займетесь на отдыхе?
- Выращиванием роз. Или шиповника. Черт возьми, чего угодно, лишь бы с колючками. Чтобы любой газетчик оставлял на них половину тела вместе с одеждой. А еще можно развесить ульи, завести пчел... Манчжурских шершней с жалом в треть дюйма... Осы, наконец, заведутся и сами!
Сэр Мэнсфилд посмотрел на сэра Уинстона с непритворным сочувствием:
- От сердца высказано.
- Газеты “Париж геральд” и “Нью-Йорк геральд” объединились, - проворчал Черчилль, обмахиваясь вынутой из-за пазухой рукописью. - Назвались “Геральд Трибун”, и этот самый “Трибун” издал целый разворот, посвященный нашему с вами общему другу Корабельщику. Дескать, это не Корабельщик, а какая-то добрая фея, все же прочие при нем на посылках. Дескать, нужны Чемберлену документы на всех языках? Взмах волшебным зеркальцем и готово!
- И что же вас так расстроило?
- Если не считать, что меня перепутали с дражайшим сэром Артуром Невиллом, а зеркальце с волшебной палочкой? Черт, как вспомню, сколько мне пришлось побегать, чтобы просто выловить Корабельщика в Париже, и сейчас еще в пот бросает. Я даже похудел на два фунта! Представляете?
Черчилль засопел, закурил, победно уставив сигару в небо: здесь, на крыльце Адмиралтейства, уже можно было дымить крейсером.
- Не знаю, сколько у Корабельщика волшебных зеркалец, но волшебных палочек у него, самое малое, девять. И каждая не менее шестнадцати дюймов, только не вдоль, мой многоумный друг, а в диаметре! Длина же каждой палочки, в полном соответствии с наукой баллистикой, не менее пятидесяти калибров. Если он там, у себя в России, дирижирует всеми этими палочками сразу, то я не удивляюсь, что у большевиков растет и колосится даже в таких местах, кои неприличны для обсуждения джентльменами. Потому-то и кровавый передел собственности там остановился быстро.
- Со стороны некузенов, пожалуй... Некузяво, - хмыкнул адмирал-шпион. - Между прочим, эти самые цеппелины неслабо прищемили некузенам те самые места, не обсуждаемые джентльменами.
- Где же?
- На Чукотке. Там издавна скупали пушнину американские браконьеры. Русский царь своих коряков не мог толком ни обеспечить, ни контролировать. А сейчас там воздушный патруль, комиссары, штыки сверкают среди льдов. Берингов пролив на замке. Арктика осваивается семимильными шагами. Это вас не пугает?
- Черт побери, конечно, пугает! Но наши болваны все не могут понять, что дергают за усы даже не тигра! Давно ли мы наблюдали, как инопланетная тварь осваивает практическую политику на примере той провокации, помните, с шахтерами?
- Когда мы захватили образец механизированного проходческого щита, а Корабельщик раздул из этого войну между Донбассом и Доном?
Адмирал-шпион вздохнул с искренней грустью и кивком поблагодарил собеседника за протянутую плоскую флягу. Сделал культурный неглубокий глоток, вернул посудину.
- Мы еще думали: вот, Корабельщик ошибся. Как же! Дождешься от этой сволочи! Ослабевшие области упали в руки Москве, ради чего все, наверняка, и затевалось.
Черчилль продолжил все так же горько:
- И вот аналогичная провокация с германскими долгами. Нет, наши болваны дождутся, что большевики не Арктику, а Европу освоят семимильными шагами. Черт с ними! Я пошел разводить розы. У них всего лишь колючки... Так, говорите, некузенов прищемили в Анадыре?
Адмирал снова кивнул. Черчилль убрал рукопись обратно за отворот и улыбнулся:
- Ну хоть какая-то хорошая новость.
- Еще одно, сэр. - Адмирал-шпион аккуратно повернул голову - ровно настолько, чтобы это не бросалось в глаза посторонним. Но перед широким крыльцом уже никого не оказалось: сочтя Черчилля вышедшим в тираж, репортеры-ежедневники ринулись тиранить восходящих светил политики. Сэр Мэнсфилд, впрочем, знал, что серьезные политические обозреватели еще начнут напрашиваться на интервью, и всем отказать не выйдет. Оттого-то Черчилль и мечтал о колючей изгороди, усиленной в ключевых точках пчелиными ульями либо вовсе гнездами шершней... Которые, вообще-то, крайне опасный сосед не только для пчел, но и для людей тоже.
Сейчас, однако, сэр Мэнсфилд не углядел поблизости лишних ушей, и счел возможным поднять еще одну тему:
- Сэр Уинстон, помните ли вы подчеркнутую часть моего письма?
- Протокол допроса неудачливого заговорщика? Помню. Но стоило ли так рисковать раскрытием нашего агента в самой сердцевине чекистов?
- Сэр, осмелюсь напомнить. Неудачливый последователь Koli Balabolkina, этим же самым Бухариным и преданный, сказал буквально: ”В присутствии Крота изменяется сама реальность. Реалистичность событий как бы плывет. Агенты описывают это, как попадание в сказку.” И далее: “Выжить в присутствии Крота можно, лишь если принять себя в сказке. Иначе неизбежно помрачнение в уме.” За точность перевода я ручаюсь абсолютно. Я привлек несколько русских эмигрантов, не знающих друг о друге, все их переводы совпали по смыслу. Сэр, это может быть гипноз? Какие-нибудь лучи, воздействующие на сознание?
Мужчины остановились. Черчилль сильнее запыхтел сигарой. Пожал плечами:
- Жаль, у нас нет хорошего доктора с мировым именем, который согласился бы обдумать проблему без лишней шумихи в газетах.
- Пусть обдумает с шумихой, - сэр Мэнсфилд пожал плечами тоже. - Мы потом запутаем всех опровержениями, разоблачениями и прочей мышиной возней.
- Я говорил с Корабельщиком трижды, - ответил Черчилль. - На берегу перед несостоявшимся обстрелом Лондона и в Париже дважды. В Париже первый раз ни о чем конкретно, второй же - об этих самых переводах Версальского договора, так возмутивших “Трибун” легкостью получения. И что-то я не полюбил сказки, и что-то реальность вокруг меня не поплыла.
Шпионский контр-адмирал хмыкнул. Черчилль легонько ткнул его кулаком в подтянутый живот:
- Вроде бы, Бедлам от нас в другой стороне, а?
- Сэр... - упорства главному разведчику было не занимать, - но что, если какая-то доля правды в этом есть? Если Максвелл и Хэвисайд оперировали невидимыми магнитными полями, что подарило нам радиосвязь и вот-вот подарит радиолокацию, то может ли Корабельщик оперировать, например, вероятностью тех или иных событий? Вам же известно артиллерийское понятие “эллипс рассеивания”?
- Безусловно.
- Представим всего на миг, что вероятность попаданий в центральные клетки эллипса не половина, а хотя бы три четверти. Не каждый второй снаряд, а три из четырех, сэр? Имея такой прибор, можно стрелять из обычных пушек. Снаряды все равно пойдут, куда надо.
Черчилль подумал еще несколько минут, наблюдая за поднимающимся от брусчатки знаменитым Лондонским туманом. Потом вздохнул:
- В таком случае, Смит, любой токарный станок эта ваша машина вероятности. Она увеличивает вероятность самозарождения болта с дюймовой резьбой в произвольной точке Вселенной до единицы. И никакие сверх-супер приборы не нужны там, где имеется доведенный до ума обычный инструмент. Пороховая аркебуза и наша винтовка “Ли-Энфилд” имеют в основе один и тот же принцип. Но аркебуза бьет на пятьдесят шагов, а “Ли-Энфилд” на две тысячи. Морское орудие и вовсе на десятки миль, но принцип все тот же: сгорание пороха. Для времен Кромвеля это колдовство, для нас точная обработка на станках и отличная металлургия. Думаю, что колдовство Корабельщика этой природы.
Смит поглядел на небо тоже:
- Но задачку нашему юному дарованию, Грэму Грину, я все же подброшу. Пусть молодой незашоренный ум выдаст нам какую-нибудь оригинальную версию.
- Верно, Смит. В самом деле!
Воодушевленный сэр Уинстон нарисовал густым дымом широкое кольцо, тотчас же разорванное сырым ветром с Темзы и улетевшее со снижением в сторону моря над жирно блестящими крышами, по сумрачному вечернему небу.
- Допустим, некогда техника разовьется до такой степени, что не только переводы, но и любую вещь... Обувь, книгу, дом, даже автомобиль или аэроплан, даже хлеб! Сделается возможным получить без усилий вовсе, одним поворотом вентиля или там рычага управления. Как может выглядеть мир без главного мотива - голода?
Шпион поглядел на Черчилля внимательно:
- Сэр... Вы только что угадали конечную цель Корабельщика.
- Что тут угадывать, когда коммунисты кричат об этом на всех углах. Стальной конь идет на смену крестьянской лошадке, и все такое. Вы же сами мне докладывали, что в одном из “Красных монастырей” выкатили на испытания самоуправляемый паровоз!
***
Паровоз начали готовить еще до рассвета. Холодный котел вводится четыре часа; если же предыдущая бригада или ремонтники, в общем - те, кто расхолаживал машину - что-нибудь сделали не так, то ввод легко может растянуться и на целую смену.
Вообще-то, в Киевском депо, как в столице, уже сделали центральную систему подогрева котлов, так что можно было ввестись за два часа.
Но сегодня сорок вторая бригада принимала нового помощника, и поэтому требовался именно холодный котел. Так что “сорок второй” оставался в стойле, на подогрев “мятым”, отработанным паром его не выкатывали.
Гришка и Сашка встретили новичка у проходной. Новичок оказался ничего себе парняга: ростом выше немаленького Гришки на голову, а Сашке так и вовсе приходилось поднимать взгляд всякий раз, как с новичком заговаривать.
- Константин, - представился новичок, протянув широкую жесткую ладонь. - Окончил курсы помощника машиниста в Киеве, назначен к вам в бригаду.
- Машинист, Григорий. Это мой кочегар, Александр. Ты не смотри, что низенький, на лопате он может четыре часа стоять, проверено.
Константин кивнул: молодец, мол. Машинист спросил на правах старшего:
- Откуда сам?
- Донские мы.
- Донецкие, что ли? Новый город, что вместо Юзовки? - Гришка почесал черные кудри. Сашка поправил картуз на запыленных льняных вихрах:
- Соцгород, что ли?
- Ну, - кивнул новичок, - с позапрошлой осени живем в Соцгороде.
- Расскажешь?
- Прямо сейчас? - Констатин подхватил новомодный арборитовый чемоданчик с вещами и пошел следом за машинистом в каменную коробку депо.
- Правда, Сашок, давай потом. Сперва машину принять, человека принять, - Григорий подмигнул. Сашок показал полотняный узелок:
- Все готово, свежие.
- Лопату приготовил?
- Обижаешь, начальник. В наилучшем виде!
Константин заметил подмигивание, только ничего не сказал. Ясно, что новичка просто так в компанию не возьмут.
Вошли в огромное П-образное здание. Между краснокирпичных крыльев, исполосованных черной копотью, располагался поворотный круг. К нему сходились рельсы из высоченных ворот. За воротами, в стойлах, уже сопели пробуждаемые паровозы. Константин с удивлением заметил, что, несмотря на стелящиеся отовсюду пар, дым, копоть, чисто вымытые окна депо сверкают в лучах низко-низко показавшегося над крышами солнца.
- Вот наш четвертый участок, - Григорий махнул рукой. - У нас три бригады на локомотив, два через два. Старший машинист у нас Виктор Павлович Горелов. С ним потом разговор будет. Сейчас вводиться надо. У нас тут все по-новому, с контрольными листами. Вас учили же?
Константин кивнул. Мужчины вошли в небольшую комнату диспетчера тяги. Получили контрольные листы. Григорий расписался в книге, а Сашка взял тяжелый ключ от стояночных замков. Дежурный - замотанный седой мужик в растрепанном костюме с залысинами на локтях - мазнул по новичку безразличным взглядом и предупредил:
- Гриша, не затягивай. Сегодня в полдень к нам большое начальство. Говорят, профессор из Академии Наук приедет.
- До полудня аккурат пять часов, еще и с запасом хватит. А что тут академик забыл?
Дежурный утер потный лоб куском бумаги, отмахнулся:
- Что-то толковали про самоуправляемые локомотивы, но я, честно говоря, ничего не понял. Линейный сказал, в клубе собрание будет, и там все объяснят.
- Лучше бы водогрейку починили, - пробурчал Сашка. - Второй месяц за угол по кипяток бегаем. Академики...
Взорвались звоном три телефона сразу. Дежурный заметался, и паровозники вышли.
В пропахшей потом раздевалке с холодным цементным полом Константин без подсказки подошел к шкафчику “42-2”. Открыл: там уже оказалась аккуратно свернутая чистая спецовка и набор инструментов.
Переоделись; на спине машиниста Григория новичок заметил рисунок, словно бы вышивку из пересекающихся ромбов.
- Казаки, - ответил Григорий, не оборачиваясь. - Умельцы буевы. Поймали меня раз, да и выписали плетками белый билет на всю оставшуюся жизнь.
Сашка потер темное пятно под левыми ребрами: грубо зашитое выходное отверстие от пули. Молча сверкнул синими глазами.
- А у тебя чего?
Новичок повернулся к небольшому окошку; высветилось жуткое красное пятно во весь бок.
- Это я в шахте лежал, - ответил Константин. - Скинули. Думали, чтобы насмерть, а там доски нашлись, я на них и завис. Ну, как увидели, что не долетел, налили сверху мазута и факел прибавили.
Все депо задрожало от ритмичного гула: совсем рядом на поворотный круг вставал красавец “сорок девятый”, сине-красный курьерский. Задребезжали дверцы шкафчиков. Дождавшись промежутка в грохоте, машинист бросил:
- Кто?
- Шахтеры, - сказал новичок, выпростав голову из лямок. Оправил комбинезон, поставил ногу на лавку, перемотал портянку, натянул сапог и притопнул. - Шустрые донецкие хлопцы.
- Ты же сам донецкий?
- Ты, Григорий, в шуме расслышал плохо. Я донской, не донецкий. Казак я, - с вызовом поглядел Константин. - Потомственный.
- Во как... - машинист переглянулся с кочегаром. - А чего к нам, не в Красную Армию? Вашим же в Манчжурию набор объявлен. Прощение за Донецк, ордена-медали.
Константин влез во второй сапог, притопнул.
- Я с детства паровозы любил. Как он идет, паром дышит, перед мостом как закричит: словно птица в степи! Да кто меня спрашивал? У нас в станице был мальчонка один, летом над книгами голову сушил. Видели бы вы, как над ним девки смеялись! А он потом путейский инженер стал, выучился. Денег матери присылал: вся улица за хлеб выручала меньше.
Новичок аккуратно свернул штатское и положил в шкаф. Закрыл дверцу, щелкнул ключиком.
- А все равно его блаженным считали. Дурачком. Так он хотя бы иногородний числился, а я-то с малолетства в полк записан. Отец кричал: не позорь фамилию! Мы испокон веку казаки, не черномазые.
Про судьбу отца ни Григорий, ни Сашка не спрашивали. Вдруг убит. Расказачивание дело такое: Дон два года кровью тек.
Да и не время пока для задушевных разговоров.
- Пошли, - подвел черту машинист. - Мое тебе слово такое. Будешь работать хорошо, никто тебе старое не вспомнит. Но ты казачеством своим не козыряй особо. Люди тут разные. Кто Григорьева помнит, “царского атамана”. У кого те же казаки жену, дочку или невесту ссильничали. В лицо, может, и не скажут. А в спину масляный щуп сунуть много ума не надо... Щупы, кстати, не забыл?
- Вот, - показал новичок новый набор, взятый в шкафчике вместо со спецовкой.
- Точки смазки, виды смазки помнишь?
- Не забыл еще, экзамен всего неделю как сдал.
За разговором пришли к стойлу: выгороженному решеткой участку здания, лепестку большой ромашки с центром в поворотном круге. На рельсах дремал черный, холодный, громадный “сорок второй”. Константин припомнил заученное: колесная формула один-три-два. Так и есть, сначала “бегунковая”, свободная ось с небольшими колесами. Затем три оси с огромными тяговыми. Под кабиной еще две “бегунковые”, на них шатуны паровой машины не давят.
- Масло там, начинай.
Григорий полез в кабину. Сашка загремел стояночным ключом, потом скрылся в прицепленном тендере. Константин занялся смазкой: своя марка для цилиндро-поршневой группы, своя для ходовой, своя для вспомогательных механизмов. На хорошем паровозе, вот как нового выпуска “Орджоникидзе”, механизмов хватает. Главнейший среди них инжектор, что вдувает воду в горячий котел. Ведь раскочегаренный котел кружкой не пополнишь: давлением все назад выпрет, еще и паром обварит. Затем песочница: под каждое колесо проведены тоненькие трубки, песок сам по ним не пойдет, и здесь давление надо. Наконец, под полом тендера вращается винтовой вал-шнек: для подачи угля ближе к лопате кочегара.
Константин выполнял привычные по училищу работы, отмечая их в контрольном листе. Машинист наверху махал уже сигнальным флажком - веера на железной дороге не прижились, у “черных” имелся собственный форс, ничем не уступающий морскому. Заправщица, веселая девка в мужском комбинезоне и красной косынке, подкатила на тележке, по мосткам под самой крышей, толстенную змею от гидроколонки:
- Дядь Гриша, кипяточку?
- Не, обычной давай. Новичок у нас.
- Красивый хоть? Или как вы?
- Пожалуюсь тете Любе, вы... Выдерет!
- Ой, Григорий Степанович, вы все обещаете да обещаете!
Армированный толстый шланг защелкнулся на приемной горловине; упираясь коленом, Григорий затянул замок, махнул круглолицей заправщице. Та, отчаянно виляя кормой, повернула вентиль - вода пошла.
Кочегар уже открыл заслонку конвейера, подергал сигнальный шнур: уголь давай. Со скрипом провернулся флажок-указатель: топливный диспетчер заявку принял. Под потолком задрожала толстая черная труба, затем поток дробленого, калиброванного угля посыпался в тендер.Двадцать три куба угля, пятьдесят четыре тонны воды на перегон в сорок верст. Или по-новому, восемьдесят километров.
С этими верстами вовсе голову сломаешь. Обычная верста, три с половиной тысячи английских футов, или тысячу аршин. Почти как новый километр. Но, когда отводили землю под первые железные дороги в России, еще применялась межевая верста, тысячу саженей. Землю-то размежевывают в саженях, не в аршинах. Вот и на чугунке некоторые дистанции межевой верстой отмерялись. А тысяча саженей уже больше двух километров, так что межевая верста больше обычной путевой вдвое.
Толстый словарь Брокгауза-Ефрона, где Константин думал правду найти, дал еще два значения, не совпадающие ни с обычной верстой, ни с межевой. Шестьсот пятьдесят шесть саженей — тысяча четыреста метров… И восемьсот семьдесят пять, а это и вовсе «ни два, ни полтора», одна тысяча восемьсот шестьдесят шесть новых метров.
Как хочешь, короче, так и считай.
Так что правильно большевики всех на новые меры переводят. Километр он километр и есть; как учил Костю мастер на курсах: «Положь-поставь, один черт — квадрат!»
Закончив заправку, мужчины набились в кабину. Машинист Григорий, собрав контрольные листы, подписал каждый, вложил в арборитовый кармашек на дверце и сказал:
- Ну что, новичок, экзамен готов сдавать?
Константин молча кивнул. Машинист посмотрел на Сашку; кочегар сейчас же подал вычищенную широкую лопату. Константин с ухмылкой отстранил ее:
- Рано. Растопка где?
Разровняв уголь по топке аккуратным слоем, Константин поджег сперва растопку, а затем и небольшой шалашик из сосновых поленьев. Дожидаясь, пока возьмется уголь, осмотрел саму лопату. Вроде бы без подвоха, вымыта чисто. Из чемоданчика вынул припасенный для экзамена кусок сала, положил пока на расстеленную газету.
Загорелся уголь. Констанин прокалил на нем лопату и добрых полчаса распихивал огонь по топке, добиваясь ее равномерного прогрева. Наконец, горело уже по всему поду; тогда только Константин намазал вынутую лопату жирно салом и расколотил в нее четыре поданых Сашкой больших яйца. Кочегар налег на рычаг открытия топки, удерживая створки распахнутыми все время, пока новичок сосредоточенно двигал над жаром лопату. Скоро зашипело сало, затрещало и запахло так, что даже высоко на подкрышных мостках заправщица не утерпела:
- Мужики, хоть попробовать оставьте!
- Цыц! Не пи... Пиликай под руку! - Григорий закашлялся. Понабрали баб на мужское дело, ино уже и душу не облегчить. А новичок ничего, даже не вздрогнул... Похоже, толк будет.
Константин, все с той же легкой ухмылкой, вытащил готовую глазунью:
- Да пусть слезает. Нарочно же четыре яйца брали, да?
Кочегар облегченно выпустил рычаг, и тяжеленные створки топки грохнули, смыкаясь.
Григорий, не отвечая, осмотрел готовку. Не подгорела, “соплей” непрожаренных тоже нет. И даже все четыре глазка целы. Верный взгляд у новичка, рука твердая.
- Годишься, - вынес решение машинист. - Машка! Слезай! Перекусим! Все равно ждать, пока котел греется.
Заправщица ссыпалась по лесенке, что заправский матрос по трапу. Кочегар по-новой протянул руку:
- Сашка.
- Костя, - ответил новичок.
- Гришка, - машинист поймал за талию девушку, второй рукой вручая ей деревянную ложку.
- Мария, - девушка похлопала темными глазками. - Не смотри, что чумазая, вечером на танцах королевой буду. Придешь?
- Придет, - ответил машинист, - послезавтра. Мы же сейчас на Полтаву.
Ложки заскребли по лопате. Съели глазунью, съели сало новичка, лук и хлеб Гришки, запили чаем, что успел заварить машинист прямо на горячей дверце топки.
- Благодарствую! - заправщица выскользнула из Гришкиной руки, хихикнула и полезла наверх. Новичок ей вслед не глядел, он глядел на заляпанную газету.
- Что там? - сунулся и Сашка. - О, бухаринцам приговор вынесли. Наконец-то. Целый год расследовали. А это что? Махновцев так и оставляют в ранге Особой Республики?
- Постой, - сказал Григорий. - Парторг в клубе обещал подробно информацию сделать.
- Мы же выходим, - напомнил Сашка. Машинист поглядел на термометр, легонько постучал неровно стриженными ногтями по манометру:
- Прогрелся котел. Пожалуй, можно уже давать жару.
Сашка встал и Костя поднялся ему помочь. Но в рубке не хватало места, кидать уголь мог лишь один человек. Так что новичок просто нажал на рычаг топочной дверцы и ждал, пока Сашка с ловкостью, выдающей богатую практику, наполнил адскую пасть жирно блестящим в алом свете антрацитом.
Теперь снова требовалось ждать подъема паров. Тут в дверцу будки с правой, со стороны машиниста, забарабанил мальчишка-посыльный.
- Григорий Степанович! Всем идти в клуб на информацию! Прямо сейчас!
- У нас котел вводится! Кого я оставлю?
Но пацан, понятное дело, не дожидался ответа. Белкой взлетев на мостки, он уже топотал под крышей в соседнее, сорок третье, стойло.
- Твоюжнехайвдуплопихай! Сашко, присмотри, не новичка же оставлять, сам понимаешь. Пошли, Костя, поглядишь на четвертый участок в сборе.
Костя только кивнул и зашагал за ругающимся в нос машинистом. Вышли из корпуса депо. Прыгая через рельсы, добрались до большого здания Управления, где с одной стороны помещалась дирекция и финансовая часть, а с другой большой зал собраний. На входе их записали, предупредили не забыть явиться к фельдшеру на осмотр перед выездом, и пропустили, наконец, в зал.
В зале, на деревянных лакированных лавках, собралось много народу. Константин решил, что не меньше, чем в родной станице на престольный праздник, и ощупал на груди мамин крестик. В раздевалке мужики таращились на изуродованный ожогом бок, и простенького шнурка никто не заметил. Или виду не подал. В конце-то концов, не запрещено верить, запрещено проповедовать... Выкидывать крестик, спасший парня в той проклятой шахте, Костя не хотел категорически. Правда, голова чуть не отлетела при рывке. Но все же крученый заговоренный гайтан задержал падение на несколько решивших судьбу мгновений...
На сцене, за покрытым кумачом столом, собрались мужчины в чистых пиджаках, отглаженных брюках, блестящих туфлях. Несколько женщин с модной короткой стрижкой, во френчах с накладными карманами, в длинных юбках, в лакированных шнурованных ботиках без каблука. В зале на лавках стеснились комбинезоны, фуфайки, сапоги; девушки тут одевались в мужское, а головы покрывали красными косынками.
Собрание собранием, а железная дорога статья особая. Тут не намитингуешься, расписание нарушать нельзя: закрой Киев на час, сразу же покатится волна задержек и переносов через Чернигов и Гомель на Могилев и так до самого Смоленска. Или до самой Одессы, если на юг.
Так что людей мариновать ради пущей торжественности никто не стал. Под гром оваций вошел старик в превосходном костюме и простеньких очках-велосипедах. По рядам зашелестело: “Вернадский”, “сам”, “старый уже”, “в чем душа держится”. Помощники, гладенькие мальчики-студенты, вынесли большой плакат на стойках, поставили удобно, близко к первым рядам.
- Товарищи, - без долгих предисловий начал старик Вернадский, - достигнутые нами в области вычислительных машин успехи позволяют открыть небольшой опытный участок для испытания возможностей автоматического управления локомотивами. Мы не замахиваемся на невозможное или сложное. Для начала нам потребуется всего лишь одна ветка с двумя-тремя стрелками, не связанная с основной железной дорогой. По заданной программе на этой ветке будет ездить локомотив и переключаться стрелки.
Вернадский показал на плакате нарисованную ветку с одиноким паровозиком и несколькими семафорами.
- Локомотив мы планируем переоборудовать под водно-угольную смесь, ее подачу можно регулировать автоматически, кочегар не требуется. На практике, эта смесь как мазут. Уже несколько лет она успешно применяется на единственном в стране карьерном экскаваторе.
Профессор постучал указкой по нарисованным стрелкам:
- Переключение путей силой пневматических машин, как у вас в депо подается уголь на загрузку и движутся поворотные круги. Управлять же переключениями планируется с помощью опытно-промышленного контроллера “Десна-один”. У нас в институте, товарищи, позавчера успешно завершил всю программу испытаний макет подобной ветки, управляемый электроферритовым контроллером “Десна-ноль-девять”. Я приглашаю всех желающих посмотреть на него собственными глазами и убедиться, что это не выдумка и не беспочвенная фантазия.
Переждав прокатившийся по залу гул удивления, Вернадский добавил:
- В конечном итоге, товарищи, мы должны достичь полной автоматизации железной дороги, чтобы полностью исключить сложный, тяжелый человеческий труд. И сегодня я горд сообщить вам, что наш родной Киев будет здесь первопроходцем.
Тут старик закашлялся, и мальчики-студенты быстро, привычно подхватили его под локти - тут все поняли, отчего в помощниках именно парни. Академика отвели в президиум, усадили, налили стакан воды. А начальник депо, выйдя на авансцену, просто крикнул:
- Ура, товарищи!
После того, как отгремели привественные крики, а оклемавшийся старик-академик вяло помахал залу рукой, на авансцену вышел один из мальчиков-студентов и поднял руку. Дождавшись тишины, студент заявил:
- Товарищи! Есть задача, с которой вы можете нам помочь. За ее решение назначена премия в десять тысяч рублей. А если решение окажется удачным и хорошо покажет себя на испытательном сроке длиной один год, автор получит еще и отчисления. По одной копейке в год с каждой стрелки!
***
- Че-то мало, - пробурчал Сашка в небольшом перерыве, когда поезд вышел уже за Дарницу, и мост остался позади. - Всего по копейке в год!
- Стрелок в одном только Киеве за тысячу, - ответил машинист, бережно подкручивая регулятор. Паровая машина в передаче не нуждается, у нее привод прямо на колеса. Открывая кран, можно двинуться плавно-плавно. А можно так рвануть, что паровоз уедет, вагоны же с разорванной сцепкой на месте и останутся. Потому-то водить составы несколькими локомотивами могут лишь великие мастера, да и тем обязателен телефонный провод между будками, никакими флажками тут не объяснишься. Когда один локомотив посреди сверхтяжелого состава, второй в хвосте, и третий в голове, малейшее несовпадение в их действиях может разорвать стального змея на куски.
Впрочем, даже с единственным локомотивом, вот как сейчас, расходовать пар нужно бережно и аккуратно. При сложных подъемах и уклонах одной заправки хватит на жалкие пять верст. По новой системе мер - на десять километров. Так что машинист перемещал ручку регулятора куда нежнее, чем утром обнимал Машку-заправщицу.
- Если они стрелки двигают пневматикой, что мешает этой же пневматикой и снег выдувать? - новичок смотрел в темнеющий восточный горизонт на месте помощника. Он собирался идти на нос, пускать в ход “американский” карбидный фонарь.
- Пневматика все не уберет, поневоле придется человеку ходить и проверять, - ответил кочегар.
- Тогда крышей накрыть.
- Всю станцию? А дым куда? И это какая же крыша понадобится! - машинист хмыкнул.
- Навес. Над стрелочной горловиной, - почесал светлые волосы кочегар.
- Под навес все равно снег задует, - не согласился Костя. - Тут или всю станцию под крышу, или вовсе не возиться. Вот как у нас, в Соцгороде сделано.
- Да! Расскажи хоть, что за Соцгород!
Костя помолчал, подбирая слова.
- Понимаете... Там город не на человека, на людей.
- То есть?
- Ну, там кучей выгодней жить. Улицы широкие, везде трамваи. Видел я, как строили: сначала подземные ходы для канализации, потом только покрытие и дороги. На больших перекрестках общественные нужники. За углом пристроишься, сейчас же штраф. И не скрыться: окна везде.
- Так, а деревья там?
- Какие деревья в степи! Ну, правда, навтыкали там палочек-веточек, да пока оно вырастет... А дома все пятиэтажные, окон тыщи. Стой, Сашка, сбил ты меня.
Помолчали: новичок собирался с мыслями, машинист все так же по капельке двигал регуляторы пароразборной колонки, прикидывая в уме, сколько сохранится давления до подъема. Сашка сопел не хуже самого паровоза. Ветер забрасывал в окно запах угольной пыли, раскаленного железа, креозота от шпал. Будка раскачивалась в такт стыкам, лязгали буфера. Люди как-то сразу ощутили себя частью большущей железной змеи, по которой волна от рывка прокатывается за долгие-долгие четверть минуты.
Наконец, Костя продолжил:
- Я что хочу сказать. Единоличникам там невыгодно жить. Вот, скажем, будь у тебя конь, так заставят убирать за ним. Прямо так с совком ходи и убирай, иначе санитарные врачи заклюют. А за трамваем убирать не надо, копейку в ящик бросил и поехал. Понятно?
- Понятно, - процедил машинист. - Это как с тракторами. Одна станция на уезд. Заявку написал - тебе покосили либо там вспахали, ты ему денег сунул, и на том все. Ни за газолин-керосин, запчасти, ремонт, ни за что, короче, у тебя голова не болит. А правда, что квартиры забесплатно выдают?
- Нет, - облизнул губы Костя, - какое там. Либо в рассрочку на двадцать лет, либо за пять лет отработки на шахте. Да не учетчиком там или каким писарчуком, а в забое. А зато в тех подземных тоннелях трубы отопления. Одна большая котельная на весь город, понимаешь? И горячая вода по всем улицам, во все квартиры заходит. Ну, как у нас в стойло заправочный шланг от гидроколонки. Только деньги плати, а печку топить не надо.
- Ловко придумано.
- Ловко-то ловко, да тут закавыка, - новичок хмыкнул. - В своем доме ты сам решаешь, когда топить. А здесь либо всем, либо никому. Непривычно. Если котельная, положим, испортится, так что же, всему городу пропадать?
Машинист и кочегар переглянулись.
- Вот и выходит, что в таком городе одиночке жить... Если вместе со всеми, так легко. А если своим умом, так я даже и не знаю...
Сашка закинул в топку еще несколько лопат и спросил:
- А как его построили так быстро?
- Из готовых элементов это называется, - Костя пожал плечами. - Я там землекопом два года оттрубил, все хорошо видел. Привозят бетонные ящики, друг на друга краном складывают - ниче, стоит. Мы по первости рядом с ними ходить боялись, все ждали, что повалятся. Так и не дождались.
Костя поглядел в окно со своей, левой стороны. Окно чистое, а все же мир за ним как будто отрезан. Все другое. Перелески, рыжие лучи закатного солнца, молча провожающие поезд бабы на полях, темнеющие хаты на склонах.
- ... Вот, а вокзал сразу под огромный купол. Пятьсот шагов поперечина, поезд наш целиком влезет. Стальные ребра, плиты бетонные. Откуда привозили, не спрашивай, сам не знаю. Там тоже академиков бегало, сколько я дома просто грамотных не видел. Как же, Соцгород! Первый в стране!
- А что не остался? Работы не нашел?
- Работы там хоть жопой жри, - Костя вздохнул. - Эх, да чего тут вилять. Зазноба моя, как узнала, что казак, то и послала... Далеко, в общем. У нее казаки родных порезали.
Костя махнул рукой и сказал ровным, “служебным” голосом:
- Добро, пошел я.
- Выход разрешен, - отозвался машинист, помечая на контрольном листе время. Помощник вышел на мостик вдоль котла. Крепко перехватывая холодный тонкий поручень, добрался до носового фонаря. Влез на ступеньку, сжав зубы, принялся подкручивать регулировочный винт, чтобы вода капала на карбид не больше и не меньше нужного. Карбид выделял горючий газ, а уже газ выдавал яркое, устойчивое пламя, куда лучше свечей. Наконец, удовлетворившись качеством и силой желтого луча, помощник слез на мостик и двинулся обратно, вздрагивая от рывков состава.
Вернулся в горячую сушь будки:
- Есть фонарь.
- Принял, есть фонарь. - Машинист поставил еще отметку в контрольном листе. Вытащил часы-луковицу, выписал время, спрятал часы.
- А много стрелок по всему Союзу, получается, - кочегар сообразил это в полной мере только сейчас. - Еще же венгры да немцы.
- Читал в “Железнодорожнике”, чехи тоже запросились.
- Их Особой Республикой оставляют. С переходным периодом в десять лет. Как Приазовье. Костя, ты же там недалеко... Жил? - осторожно проговорил машинист.
- Ну?
- Правда, что у них там в каждой семье трактор, как Бухарин обещал?
- Что трактор, правда, - кивнул новичок. - Только не в каждой семье, а в каждой коммуне. Вот, как я про трамваи рассказывал. Если привык артелью чай пить, оно и ничего. А если привык своим умом, ух сложно!
- Вот, кстати про артели... Колхозы есть у вас?
- Года три назад не было. Сейчас уже пять или шесть... Не, восемь. Сухая Балка уже весной поколхозилась, а Горбуны еще на святки.
Поезд подошел к переезду и дал положенный свисток - тот самый крик степной птицы, что давным-давно поманил станичного мальчишку на чугунку.
- И что там, в колхозах? - Сашка отставил флягу, вытер губы рукавом.
- Там все не по-людски, по книге какой-то, - Костя с треском почесал затылок. - Нашего соседа дочка в Горбуны взамуж пошла. Дядько Петр ездил гостевать. Вернулся, говорит: ну ничего не пойму! Земли столько же, людей не прибавилось. Трактора на станции заказывают, как и мы. Но у нас продавать нечего, а эти осенью два вагона отгрузили!
Поезд вышел на закругление и дал свисток снова. В заднем окне будки Костя увидел сорок товарных вагонов. С площадки последнего ему махнул рукой стрелок железнодорожной охраны. Яркой звездой на штыке вспыхнуло заходящее солнце.
- И это, - сказал Костя, принимая протянутую Сашкой флягу, - не знаю, чего там обещал Бухарин. А только, что у махновцев, что у колхозов, что на станциях, трактора все куплены. Никому за так не выдавали. Так что брешет он, верно его в “Правде” Балаболкиным прозвали.
Начинался длинный душевынимающий подъем, так что машинист замолчал надолго, всеми чувствами уйдя в регулятор. Помощник и кочегар без устали подкидывали уголек.
- Пошел бы ты за Бухариным? - спросил вдруг Сашка. - Честно скажи, у нас тут стукачей нет. Мы “черные”, на своих не доносим.
- Нет, - без единого колебания отвечал Костя. - Я тебе объясню, почему. Откуда бы мне трактор выдали, если сегодня их на все колхозы не хватает? Брехня это. И на что мне трактор и земля, если хлеб у меня никто не купит? С трактором хорошо, когда вокруг все без трактора сидят. А если землю всем и трактор всем, на чем же тут выигрывать?
- Ученый, - кивнул Сашка. - Грамотный. У меня дома мужики все решили: если поднимет Бухарин Украину, всем идти за ним.
- А комбед что, молчал?
- У нас комбед еще год назад самораспустился. - Сашка выругался в зубы. - Как Троцкого придушили, то и комбеды власть потеряли. Как у вас, не знаю, а у нас остались помесью избы-читальни с балаганом. Вот я и ушел сюда, на чугунку. Ну их к черту, с дураками пропадать. Одна польза, комбедовцы читать-писать выучили. То хотя бы в кочегары взяли.
Костя стиснул зубы и снова нащупал на шее крестик. Донести? Вдруг проверка это? Не донесешь сам - привлекут за укрывательство. Или, напротив того, проверка от бригады: донесешь и крысой станешь. В недобрый час выкинут под мост, а скажут, что сам правила нарушил...
- Не мучайся, - проворчал Гришка, выдыхая облегченно: подъем завершился, дальше до бункеровки оставалось просто держать ровный пар. - У тебя все на лице отражается. Так не гадай, не проверяет никто. Не ты первый, не ты последний. Душа твоя и жизнь тоже твоя, никто за тебя не решит. Мы “черные”, друг на друга не стучим, и ты не стучи. Жизнь тогда простая и ясная будет. Лучше потяни за свисток, мы уже к Салтановке подходим.
Костя положил руку на эбонитовый рычажок регулятора, бережно двинул вверх. Паровоз опять засвистел, задрожал, окутался облаком разноцветного в закатных лучах пара.
И внезапно Константин понял - как дешево и просто сделать, чтобы стрелку никогда не забивало снегом. Только вслух говорить остерегся: вдруг это уже кто-то проверял, и тоже глупость оказалось? Больно уж просто!
***
- Больно уж просто, - студент с явным удивлением покрутил головой. - Даже обидно, как мы сами не додумались.
Костя беззастенчиво глазел на мраморные стены, шлифованные ступени. После черно-закопченого депо вестибюль Железнодорожного Института выглядел натуральным храмом науки. А уж девушки здешние выглядели - куда там заправщице Машке!
Но встретивший свежеиспеченного помощника студент вовсе не задирал нос. Поздоровался за руку, провел к столику, принес из буфета бутылку свежего пива. Костя полез было за деньгами, но студент решительно задержал его руку:
- Мы “черные”. Сочтемся. Меня, кстати, Егором звать.
“Ты черный?” - Костя едва не засмеялся. Студент в костюме с жилеткой и галстуком выглядел таким игрушечным, таким гладеньким, барственным. Особенно по сравнению с потертым Сашкой или хмурым Григорием. Только недобитый казак уже научился не выражать мысли сразу криком. Мало ли, что там на лице написано. Лицо к делу не пришьешь, как объяснял допрашивающий его комиссар - там еще, на развалинах станицы, на пепелище дома.
Первый стакан закусили солеными бубликами. Егор вынул блокнот:
- Слушаю вас.
- Значит, - собрался с духом Костя, - сначала мы подумали про пневматику. Все равно же стрелки пневматикой двигаете, верно?
- Пока да, - кивнул студент, - но потом-то хотели на электромоторы перейти. К ним дорогие тонкие трубы по всей станции тянуть не надо, и не обмерзают провода зимой, и утечки воздуха там не бывают.
- А что не сделали?
- Так меди мало, да и электромоторы у нас пока что делают поштучно. Московской “Электросиле” до запуска года полтора, опять сроки переносят... Ладно, Костя, вы дальше говорите, не отвлекайтесь.
- Потом подумали мы про крышу.
- Между прочим, дельная мысль. И мы подумали, - Егор вздохнул. - Вот бы сразу всю станцию крышей. И обслуживать поезда хорошо, и пассажирам хорошо, и смазчикам, и сцепщикам. Но... Дым, копоть. Вентиляторы ставить? Вовсе разоримся. Да и громадные станции-то, конструкция получится неимоверная. Мы с этим к архитекторам пошли.
- И что?
Егор хмыкнул:
- До сих пор считают. Можно локомотивное депо накрыть. Или пассажирскую станцию. Купол... Купол там какой-то, мне объяснили, но я успел забыть. Как вокзал в Соцгороде.
- Работал там на стройке, - из форса Костя не стал уточнять, что работал всего лишь землекопом.
- Ну так понимать должен: все путевое хозяйство так не накроешь. А для нас опаснее всего не крупный город: в нем достаточно путейских рабочих. Опаснее всего на полустанках, где в метель стрелку чистить некому и некогда. Только вычистил, ее опять замело, и так всю ночь. А на станции один дежурный с девушкой-телеграфисткой. Вот здесь надо вовсе без людей чтобы!
- Вот, - согласился Костя. - Тогда я и подумал: надо сделать, чтобы снег изначально между рельсом и передвижным остряком не попадал. Положить между них надутую колбасу такую, вроде как автомобильную шину. Прижимать остряк оно не мешает, потому как мягкое. А снегу падать и некуда.
Тогда-то студент, покрутив аккуратно подстриженной головой и сказал:
- Больно уж просто. Даже обидно, как мы сами не додумались! Пойдем-ка сразу к профессору. Ведь хорошее же решение. Только вместо воздушной камеры колбасу из гусматика, что военные на колеса ставят. Надувную камеру колесо порвать может, а гусматику все равно! Пойдем, пойдем! Пока лекции не начались.
И, не давая гостю опомниться, студент мигом утянул его в высокие коридоры: даже их ширина уступала высоте, и потому казались они ущельями. В ущелья падали полотна света из открывающихся по бокам окон. По коридорам потоком и в одиночку перемещались молодые люди в хороших костюмах, в костюмах похуже и даже прямо в рабочем; девушек, правда, встретилось не так много, как втайне понадеялся Костя. Машка-заправщица с Гришей-машинистом как два яйца в глазунье, а с ним, с Костей танцевала так, для ревности.
Пока Костя размышлял, Егор дотащил его до высокой двери, но не стал ни стучать, ни звонить: просто поднес ладонь к нарисованному на двери кругу, и створка внезапно повернулась.
- О... А как это?
Егор с явным удовольствием от произведенного впечатления объяснил:
- Человеческое тело имеет собственную электрическую емкость. Как аккумуляторная батарея, слабая только. Вот, а вокруг двери медный провод, рамка. Вносишь туда руку, емкость контура меняется, а от этого получается сигнал... Понятно?
- Не все, - честно сказал Костя. - Но понятно, почему вам с электромоторами проще. Сигнал электрический, не пневматический же.
- Ради справедливости скажу, что у нас есть отдел пневматических автопилотов, для самолетов. Но там все военно-секретное, мы только и знаем, что этот отдел есть, а даже не знаем, где... Пошли.
Войдя в светлый большой кабинет, Егор взмахом руки поздоровался с девчушкой в непременной красной косынке и кивнул на дверь справа:
- У себя?
- С вечера, - ответила девочка-секретарь. - Сказал, я сам все выключу и обесточу...
Студент прищурился, сжал губы и резко, без стука рванул дверь. Следом за ним в кабинет вскочил Костя, а за ним и растревоженная девчонка.
В кабинете летний ветер шевелил приоткрытую створку рамы. Столы, как у всякого большого начальника, размещались буквой “Т”, ножкой к двери. Начальник обычно сидел во главе стола, по обе стороны ножки размещались призванные на совещание подчиненные, а на столе раскладывали свои бумаги.
Сейчас на “ножке Т”, на грубом арборитовом листе толщиной в палец, размещался этот самый макет, и профессор - Костя сразу его узнал - сидел не за главным столом, а слева, глядя, как по игрушечным рельсам жужжит игрушечный локомотивчик, щелкают стрелки.
Локомотивчик, подключенный как трамвай, по воздушному проводу и рельсу, двигался от одной условной станции, в начале стола, до первой стрелки. Заезжал в первый тупик, стоял там несколько секунд, имитируя разгрузку. Возвращался на исходную точку, затем ехал уже во второй тупик. Возвращался на исходную точку, посещал третий тупик. Возвращался опять, и теперь уже ехал по прямой до конечной станции: перед самым столом начальника, перед роскошным бронзовым письменным прибором с неодетой девкой. Там стоял минуту, имитируя обслуживание; Костя неожиданно подумал, что машинист, небось, на бронзовые сиськи заглядывается.
Затем электровоз возвращался в исходную точку и повторял цикл.
На листе толщиной в половину дюйма помещались рельсы, три стрелки. Костя увидел и все, положенные по правилам железной дороги семафоры, мигающие красными и белыми огнями в “ночном” режиме. Большой слабо гудящий трансформатор прятался под столом.
Контроллер “Десна”, управляющий всеми стрелками и электровозиком, помещался в здоровенном шкафу вдоль всей торцовой стены комнаты, от него к макету змеился непременный толстый жгут кабелей.
Девчонка охнула, прижав руки к щекам и так застыла. Егор осторожно прошел к сидящему профессору и закрыл мертвые глаза, и красные отблески светофорных лампочек пропали.
Студент осторожно вынул из начавших уже синеть пальцев чернильную ручку, под которой натекла приличная клякса.
- Вот... Же... - не находя слов, Костя обошел макет и профессора; набравшись духа, поднял взгляд на мертвое лицо с застывшей благостной улыбкой победителя. Ввалившиеся щеки превратили ее в угрожающий оскал.
Егор посмотрел на гостя, махнул рукой - и они вышли в приемную, куда очень скоро сбежался весь Киевский Железнодорожный Институт.
Макет с того дня не выключался ни разу. Его вынесли в отдельное помещение, забрали под стекло. Из чистого инженерного форса все проделали, не останавливая беготни маленького локомотивчика.
Макет работает еще и сейчас - разве что лист подложки, обожженый кислотой и паяльником, исцарапанный при сборке, называют уже не арборитом, но фанерой. Все так же щелкают маленькие стрелки, все так же бегает по вытертым рельсам грубо вырезанная из липовой чурки фигурка паровоза. Все так же машут крыльями семафоры, и все так же тихонько гудит старинный трансформатор, и бронзовый Вернадский в натуральную величину все так же смотрит на движение. Среди студентов Киевского Университета вошло в обычай на ночь подсовывать зачетку под застывшую в руке памятника бронзовую авторучку.
***
Отредактировано КоТ Гомель (10-11-2019 02:09:49)
