Добрый вечер, Уважаемый Автор! Добрый вечер, коллеги!
Как и обещал, выкладываю продолжение "Летящих..". КМК, получилось несколько сумбурно, но сказать нечто на эту тему хотелось, а лучше в голову ничего нейдёт... Я всего лишь попробовал смоделировать ситуацию, возможную, но вовсе необязательную, на изломе Войны, или даже после излома... Ниши Томоэ вернётся уже в следующем тексте.

     Но про это можно написать – сейчас или потом, после Войны – ведь кончится же она когда-нибудь! Но есть то, о чём я сейчас не напишу, и никому не расскажу, кроме Минами – она поймёт, она видела многое – и может быть, больше и страшнее, чем я…  На Выпуск она не поехала, и официально не придерёшься – от Японии журналистов хватает, да не так уж много нашего  брата на церемонию и приглашают, и не всякого пригласят - не будет тут «акул пера»… Остальные здесь все свои – офицеры, командование на трибуне, охрана – вон они, красавцы - «голубые каски» выстроились с оркестром на правом фланге; тыловики где-то сбоку скромно пристроились…. И нет здесь всей этой своры: чиновников из Совбеза, ВИП-персон, «почётных гостей» и просто сильных мира сего – всех тех, кто публично бьёт себя кулаком в грудь и клянётся в преданности, а за спиной разрабатывает планы «Об ограничении некоторых прав некоторых категорий разумных существ…» и рассуждает об опасности для идеалов либерализма, демократических ценностей и толерантности.
     И родителей сегодня нет – и благословен будь тот, кто придумал это правило. На Присягу – пожалуйста, на Присягу – по всей Земле собирают родителей, родственников, друзей и подруг – за счёт ООН привозят, обустраивают, кормят…. Я видел и эти церемонии – девчонки стоят на плацу, перед знаменем ООН, растерянные, оглушенные всем тем , что произошло с ними в Спецгоспитале и что продолжает происходить сейчас – слиянием тел, душ и сердец; и до конца ещё не понимают, КТО ОНИ и ЧТО ОНИ теперь. И пока – пока у них ещё есть якорь из той, прошлой жизни, что держит их, пока не подоспеют иные якоря… И для родителей и родственников и друзей с подругами эти девушки – пока ещё почти прежние, почти дочери, почти сёстры, почти подруги…И даже облик их ещё почти тот, почти домашний – и только начинается таинство обретения совершенства форм, что свойственно боевому кораблю на тридцатиузловом ходу…. И впереди ещё целый год в Учебном центре  - и потому так мало слёз и так много бестолковых, обрывочных, ещё домашних разговоров.
     Но сейчас – сейчас всё по-другому. И пусть главной сущностью канмусу осталась человеческая – но разве сотрёшь из памяти парады на Неве и в Севастополе, и Спитхэдский рейд и гавань Нью-Йорка в праздничной расцветке, и торжественные Киль и Сасэбо, Тулон и Неаполь…. И разве удержишь девчонок от желания блеснуть – быть может, последний раз в жизни? А тут ещё и Глубинные – а ну-ка, девочки, берёмся за дело, чтобы не стыдно было, чтобы ахнули господа офицеры и адмиралы, чтобы прочувствовали и восхитились! И всю ночь перед Выпуском в общежитиях будет гореть свет, и будут сновать тени между кубриками и по лестницам, и производится таинственные манипуляции с предусмотрительно розданной парадной формой. И отцы-командиры сделают вид, что ничего не видят и не слышат – у них свои заботы… И всё правильно – не надо сейчас этим девочкам думать о будущем, и не надо вспоминать прошлое.
     Зато утром – о, утром  под ярким утренним солнцем и голубым летним небом Куре на вылизанном до блеска плацу выстроились белые коробки – оркестр, почётный караул, офицеры-преподаватели и главная – нынешний выпуск. А на флагштоке у трибуны развевается бело-голубой флаг ООН, а перед трибуной замерли по стойке «Смирно» «Голубые каски» с вымпелами Объединённого флота, и стран, откуда пришли канмусу – боевые вымпелы, заслуженные, ороговевшие от старой славы и морской соли – и свеженький вымпел ООН как символ Свободной Глубины…И как у кораблей на параде – надраенная медяшка и флаги расцвечивания, так и у этих девчонок – подрезано и ушито и обтянуто (а уж у Глубинных как умудрились?!), где надо – а по молодости и где не надо; и курсантские ещё кепи чудом сидят на самых фантастических причёсках; и двумя стежками прихвачена на груди курсантская «годичка» - чтобы сорвать лёгким движением наманикюренного девичьего пальчика… И конечно, «камуфляж», нанесенный умело – а чаще ещё неумело, но щедро; и форменные туфли на невесть откуда взявшемся шестидюймовом каблуке – и ведь промаршируют на них бодро, не запнувшись - и что такое эти полмили для тех, кто мчится по гребням волн восьмибалльного шторма! Вчера эти девушки были канмусу и учились убивать – и завтра эти девушки будут канмусу и будут убивать и умирать; и сегодня они канмусу – но всё-таки чуть больше мусу, мусмешки, девушки – и мы простим им эту маленькую слабость!
     И уже стоят на середине плаца столики и рядом таинственные шкапики с закрытыми пока дверцами, и у столиков застыли – тоже по стойке «смирно»  - офицеры в парадном белом. И также вытянувшись, стоят офицеры – преподаватели, те, что учит этих девочек убивать наиболее эффективно и точно; и стоят, вытянувшись, курсовые командиры и командиры учебных групп – те, кто учит этих девочек командовать и отправлять, если надо, на смерть – и подчиняться приказам; и воспитывает их, и поощряет, и наказывает, и разнимает в бессмысленных и безумных ссорах, и жалеет – потому что теперь некому их больше пожалеть… И пока адмиралы – а их несколько, такой начальник, и сякой начальник, и этакий начальник – и офицеры из избранных произносят с трибуны речи, я не слушаю их – эти речи я уже слышал и знаю наизусть – а смотрю им в глаза. Ведь сегодня Выпуск особенный, сегодня впервые в одном строю стоят канмусу и Глубинные – пусть свои, пусть и Свободные.
     Что сейчас думают те, кто стоит на трибуне и те, что стоят внизу? Я знаю: есть те, кто написал рапорты о переводе – и кто осмелится в чём-то обвинить этих людей? Но те, кто остался, и те, кто пришёл на место ушедших – добровольно пришёл, не по приказу – о чём они думают, уча и воспитывая не только канмусу (к этому уже как-то привыкли, притерпелись…), но и вот эти беловолосые создания? Адмиралы разбитых флотов и офицеры потопленных, сожранных, ушедших в Глубину кораблей и людей – друзей, товарищей, подчинённых и командиров – о чём они думают? И нельзя, не имеешь права сказать:
- Ты – не такая, ты – другая;
- потому что людям – а значит и тебе – доверились, и потому что мы в ответе за тех, кого приручили… Ах, как легко, как красиво, как благородно звучат эти слова! Но повтори их – не вслух,  а в душе – когда ты учишь и воспитываешь тех, кто ещё вчера топил ТВОИ корабли…и убивал ТВОИХ товарищей… и расстреливал ТВОИ города.
      НО – для этих вот девчонок, всех вместе, без разбора – ТЫ сейчас офицер и джентльмен, и Оки-Доки-Бой, и истинный самурай, и настоящий мужик; и как влитая сидит парадная белая форма, и до миллиметров выверенно надета парадная белая фуражка, и отражается солнце от до блеска начищенных туфель; и значит – успеть в последний раз проверить, всё ли в порядке, и правильно ли стоит этот несносный хвост у этой несносной Эмили. Потому что речи закончены и наступает главное: из строя по одному вызывают канмусу и Глубинных к тем столам в центре плаца, зачитывается приказ – и отныне кораблю ОФ вручается парадная фуражка корабля ОФ и парадный кортик корабля ОФ и комплект звёздочек ранга корабля ОФ и именной нарукавный шеврон корабля ОФ. И для корабля ОФ есть только одна дорога – в Океан. Но канмусу об этом не думают, у канмусу нынче другие проблемы – уставно ответить «Служу Человечеству!» , уставно повернуться, занять своё место в строю, а там… Рраз – и кепи летит на асфальт плаца (ничего, потом подберут!) и вместо неё бережно, чтобы не попортить причёску, водружается фуражка – обязательно лихо, набекрень! О, гляньте-ка, и эта воображала Зинка из подлодок тоже фуражку натянула, хоть у неё из всей мордочки только глаз и виден из-по этого её хитина… А накрасилась-то! А дальше – Два! И кортик разученным жестом вставляется в заранее проделанное отверстие и вшитые кожанные петли. Три! – и срывается курсантская нашивка, и одним движением руки намертво, навсегда крепятся ранговые звёздочки – ура современным технологиям! И Четыре! – лёгким движением руки крепится на предплечье личный шеврон корабля ОФ, тоже намертво. Созданный по запредельным космическим технологиям, и стоящий запредельные деньги – он практически не подвержен «враждебному воздействию»; и когда с канмусу что-то случается – этот шеврон остаётся… Но сейчас для девчонок – это лишь красивая торжественная цацка.
      И звучит заветное:
- К торжественному маршу!
  - и дальше всё по заведенному исстари и не нами церемониалу, и ухает оркестр, и печатают шаг офицеры и девочки-корабли (это на каблуках-то! А печатают!), и отдают честь адмиралы на трибуне. А нас – нас приглашают на брифинг в Конференц-зал Учебного центра, где с удовольствием ответят на наши вопросы. А девчонки – что же, у них впереди наведение порядка на учебных местах и в кубриках, и торжественный обед, и «адмиральский час», и тренировки по расписанию(!) и звонок домой, и дальше, дальше, дальше… И с родителями они будут общаться на бегу – ведь оказывается, впереди столько дел, и всё надо успеть! И ночью, перед отправкой на Флот, не рыдать у матерей на плече будут, а Выпуск вспоминать, да преважно рассуждать, кто куда попадёт, да как теперь война пойдёт – ну ещё бы, теперь они взрослые, теперь они – стратеги, теперь они – на войне! И это хорошо и правильно, потому что они действительно уезжают на войну, по эскадрам да по базам. Нет, конечно, будет курс УБП, но … теперь уже каждая тревога – боевая, и каждый выход может обернуться боем.
      А господа и товарищи и сэры офицеры и адмиралы проводят этот Выпуск и уже завтра с утра – готовить новый набор, потому что идёт Война и конца ей пока не видно. А значит – не расслабишься, не напьёшся до потери памяти, и ничего не забудешь, и ничего не простишь – но кому? И я вспоминаю тот самый разговор, что услышал случайно, после того самого Выпуска – и об этом я напишу очень нескоро, если напишу вообще… Говорили двое, в укромном уголке – мужчина и женщина. И она была – да, была бывшим Глубинным крейсером Чи-класса, а ныне – Бекки Тэтчер, крейсером Свободных Глубинных и выпускницей Учебного Центра ОФ Курэ. А он – да неважно, кто он и в каком звании, просто уже немолодой и очень уставший мужчина, что остался в Центре и учил  - и канмусу и Глубинных. И женский голос, глухой, как в тумане
- Тогда, десять лет назад, в …(да неважно, где – не в том суть) – я была ТАМ, и я тоже стреляла и убивала и рвала на части корабли и людей… И семь лет назад в … - ТАМ я тоже была, и стреляла и убивала. И шесть лет назад  - ТАМ тоже была я. И теперь я знаю – Вы были там тоже – и простите ли Вы меня когда – нибудь?
И спустя время, с усилием, мужской голос:
- ТОЙ я ничего не забуду и никогда ничего не прощу. А ТЕБЯ   - тебя мне винить не в чем и прощать не за что. Иди, воюй и постарайся вернуться живой.
И женский голос:
- Спасибо. Я знаю – вам, людям…нам, людям, трудно сказать такое… Спасибо.
Молчание. Шаги – лёгкие, девичьи, и негромкое мужское покашливание. И уже почти на выходе, в спину:
- Ты знаешь, Бекки – у нас есть сын, вполне взрослый лоб, ходит сейчас на рейдерах где-то на Севере – у нас, знаешь ли, это семейное… Я всегда хотел иметь дочь, но всё как-то не получалось…
И ещё, помолчав:
- Возвращайся.
И после молчания девушка:
- Я.. Я вернусь, обещаю…
И ещё после молчания, чуть слышно:
- Отец…

С уважением Старый Блицтрегер