Немцы переглянулись. Гротте перевел сказанное на хохдойч, и Книпкамп, отняв от лба грелку, грустно кивнул.

***

Грустно кивнув сразу всем за столиком, пилот опустился в жалобно скрипнувшее плетеное креслице.

- Полно вам хмуриться, синьор! - высокий брюнет с княжеской осанкой подмигнул грустному летчику вполне залихватски. - День солнечный, теплый. Вчера пришел пароход с зерном из Mariupol’a, так что голод Республике уже не грозит... Или же, сохрани Пресвятая Дева, у вас произошло что-то нехорошее?

Пилот испустил двухметровый вздох и махнул официанту. Тот мгновенно выставил посреди столика оплетенную бутыль кьянти - вкусы постоянного клиента он знал. Затем официант движениями фокусника расставил четыре стаканчика. И только после этого открыл блокнот:

- Синьоры?

Синьоры переглянулись. По капризу судьбы, все они оказались брюнетами, но все разными. Стройный, улыбчивый, кареглазый Роберто в превосходном сером костюме, достойном князя. Ну да это Италия, здесь безработный слесарь поучит одеваться английского лорда.

Слева от Роберто держал ровную улыбку здоровенный моряк - даже сидя, он заметно возвышался над соседом. Черная шерстяная форма, на столике бескозырка с неразборчивыми золотыми буквами. Глаза темно-темно синие, что именно для Фиуме самое обычное дело. Море Ядранское, земля славянская. Хорваты чуть не поголовно синеглазые брюнеты.

А вот слева от моряка.... Пилоту сперва показалось, что за столиком ребенок. Нет, все же молодой человек: очень серьезный взгляд и по-взрослому твердые складочки в уголках губ. Очки в тонкой железной оправе. Идеально ровно уложенные блестящие черные волосы, серый костюм, на столике хорошая шляпа. Безусое лицо, напряженное, как у всех, не понимающих разговора. Вот моряк вполголоса перевел сказанное на... На какой язык?

По движениям рук собеседников Марко сразу понял, что Роберто вырос в хорошем богатом доме, моряк вырос в собственном кителе, азиат же привык носить что угодно, только не пиджак.

- ... Синьоры, осмелюсь порекомендовать рыбное блюдо, сегодня повару оно удалось особенно хорошо. К тому же, нашему гостю, - официант одними глазами показал на маленького азиата, - мясо или сыр могут показаться непривычными. Случалось.

- Когда же? - удивился Роберто.

- Лет восемь назад, - прищурился официант, - японцы воевали здесь против гуннов и австрийцев. После победы их эскадра заходила и в Фиуме. Я был мальчиком, помню только, как бежал по набережной и кричал: “Покатай меня, большая Тачикома!”

Выслушав перевод, маленький японец заулыбался вполне человеческой, приятной улыбкой:

- Tachikoma wa inakatta. Katsura, Sakaki... - и добавил еще, что моряк перевел:

- Синьоры, наш гость сообщает, что здесь действовала Вторая Эскадра. А там не было эсминца “Тачикома”. Такого корабля вовсе нет в Императорском Флоте. Возможно, “Кацура” или “Сакаки”?

- Надо же, - покрутил головой Марко, - так это не сказки, что бритты считали ваш флот лучше французского и нашего?

- Не сказки, - подтвердил моряк. - Но давайте уже заказывать?

Официант продолжил с того же места:

- Тогда-то хозяин и запомнил, что японцу лучше всего предлагать рыбу. Остальное... Лучше не сразу.

Снова моряк вполголоса обратился к азиату - и тот уверенно кивнул, почти поклонился. Тогда официант, просияв, удалился в сторону кухни. Под полосатым тканевым навесом воцарилось несколько неловкое молчание.

- Меня вы все знаете. Позвольте представить остальных, - сказал тогда моряк и повернулся к итальянцу справа:

- Синьор Роберто Орос ди...

Синьор предостерегающе поднял руку, и моряк замолчал. Повернулся к маленькому японцу:

-Хорикоши Дзиро. Здесь Хорикоши - фамилия.

Дзиро кивнул. Моряк почему-то вздохнул и показал на пилота, утирающего пот белоснежным платком с вышитыми буквами DO:

- Марко. Ваш пилот, синьоры. Он доставит вас... В оговоренное место. А уже оттуда вас проводят.

- Мы можем узнать, где это и почему нельзя просто уехать с обратным рейсом зерновоза?

Вместо моряка заговорил грузный Марко, убрав платок в карман чистого, хотя и здорово измятого, комбинезона:

- Синьор... Орос... К сему есть два препятствия. Первое и главное: фашисты в Италии, конечно, сильно потеряли от гибели Муссолини. Но, неожиданно, в гору пошли фашисты французские с испанскими. Фиуме открытый город, здесь невозможно сохранить в тайне ваш отъезд на корабле анархистов.

Моряк опять перевел сказанное азиату, и тот попросил в ответ на несколько ломаном, но вполне понятном, языке:

- Говорить по-английски, прошу. Мне не вредить практика.

Роберто знал английский, Марко не зря угадал в нем аристократа. Моряку, судя по спокойному лицу, тоже приходилось объясняться не только с портовыми девками, переход на другой язык его не испугал. Ну и сам пилот-контрабандист поневоле выучился общаться с клиентами на языке Туманного Альбиона. Так что дальше разговор пошел на языке, хоть и далеком от шекспировского, но зато понятном всем без перевода.

- И куда же мы направимся?

- В Тарнобжег, синьор Орос, - Марко разлил кьянти по стаканчикам. - А оттуда уже канал налажен, вас проводят, не беспокойтесь. Итак, синьоры! За то, чтобы количество взлетов равнялось количеству посадок!

Выпили, вдыхая запах тающей в соусе рыбы: официант уже тащил поднос.

- Как вы догадались, что я тоже летчик?

- Рыбак рыбака, синьор Орос...

- Я тоже немножко авиатор, - храбро заявил японец. - Я стажировал на фирма Капрони. Милан, Талиедо.

- А! - Марко утер губы все тем же вышитым платком. - Новый завод, построенный в годы войны. И как вам?

Японец поглядел на затейливый фасад Ядранского Дворца, и все за столиком повторили его движение. Строили дворец как обычное управление железной дороги, когда город Фиуме принадлежал еще Австро-Венгрии. То есть, уже тридцать лет назад... В первом этаже большие залы для посетителей и торжественных приемов, во втором и третьем кабинеты сотрудников. Четвертый и пятый - квартиры для начальства. С одной стороны, удобно: на работу ездить не надо. С другой стороны, и отговариваться нечем. В квартире или в кабинете, но нужный тебе начальник так или иначе здесь, не нужно бегать в поисках по всему городу.

Тут архитектор, наверное, спохватился, что здание получается кирпич кирпичом, только здоровенным. И пририсовал сверху целых три купола: по краям два поменьше, в центре один большой. Вот это уже неплохо выглядело с моря.

На солнечно-желтый главный фасад, выходящий к набережной, архитектор поставил четыре большие мраморные фигуры: Капитан, Боцман, Рулевой и кто-то еще, Марко все забывал, кого символизирует четвертый монумент. А траттория, где мужчины сейчас пили, выходила к боковому фасаду Дворца. Здешние четыре статуи символизировали четыре направления той самой железной дороги, дирекция которой помещалась в богато ускульптуренном здании... Все равно кирпич!

Выше солнечно-желтой штукатурки, выше полированного мрамора фигур, сейчас надстраивали шестой этаж. Марко подумал, что купола, пожалуй, станут ниже, лучше бы их поднять. Иначе дворец, и до того не слишком-то стройный, окончательно сделается оплывшим, тяжеловатым... Как стареющая женщина, внезапно понял Марко и вздрогнул от неожиданно накатившей тоски.

Дзиро между тем улыбнулся с видом полностью счастливым:

- Синьор Капрони великий человек! Его самолеты великолепны!

Марко только хмыкнул: свою “Савойю-Маркетти”, предсерийный прототип истребителя, выпущенный в количестве ровно пяти единиц, он бы ни на что не променял.

Моряк опять вздохнул, рассеяно скользя взглядом по надоконным барельефам, розеткам и лепным карнизам Дворца.

Вынули вилки - все разом, как разбойники выхватывают ножи - подивились и немного посмеялись. Погрузились в рыбу; через некоторое время Роберто все же спросил вполголоса:

- Синьор пилот, но что же вас так расстроило сегодня?

- В последнем вылете поймал горсть шрапнели, - неохотно сказал Марко. - Блокаду сняли, спасибо союзникам, - пилот показал глазами на изучающего архитектуру моряка. - Неделю назад их линкор утопил испанца... То есть, они без флагов, я без опознавательных... Но что же я, идальго не опознаю? Так сеньоры теперь ставят зенитку на первую попавшуюся баржу. Прохлопаешь, не обойдешь по большой дуге - получай.

- А он тоже поэтому грустит?

Марко пригляделся к моряку, фыркнул:

- Черт его разберет. Наливайте, синьор Орос, да не спрашивайте, откуда что берется. И вы, синьор Дзиро, не забывайте угощаться. Верно ли, что у вас все блюда только из риса и рыбы, а мяса нет вообще?

Снова зазвенели стаканчики. Рыба таяла в рту, но хмуриться моряк не переставал.

***

Перестанешь тут хмуриться!

Поехал, называется, в теплых водах погреться, учителя для Королева привезти. Королев - тот самый, Сергей Павлович, будущий Генеральный Конструктор “Востока”. Понятное дело, тут все пойдет несколько иначе, чем в моей истории. По крайней мере, я уже немало для этого сделал. Но хороший конструктор в любом случае никому не лишний.

Так что нашел я синьора Роберта Орос ди Бартини без особенных трудностей: он же родился и вырос в том самом Фиуме, где у меня резервная база. Что Роберто из богатого дома, то пухлый Марко верно понял. Синьора Роберто воспитывала жена губернатора. Это когда город еще принадлежал Австро-Венгрии, когда строили вот этот самый Ядранский Дворец, на Ядранской площади перед которым сейчас мы и обедаем. Поговаривали, что синьор этому губернатору побочный сын, только для Средиземноморья бастард обычное дело, и поговаривали без особого скандала.

Так или иначе, а вырос приемыш. Воевал, и при том самом Брусиловском Прорыве попал в русский плен. Довезли бедолагу аж до Хабаровска, долго синьор оттуда выбирался. Насмотрелся на повешенных, надышался дымом сожженых колчаковцами сел. Наслушался агитаторов любого толка, наглотался ледяного ветра заволжских степей. Пропитался гражданской войной от горлышка до донышка.

Но все кончается, кончилась и одиссея синьора Роберта. Блудный сын вступил, наконец, в наследство. Законный или незаконный, а оставил отец синьору ди Бартини десять миллионов, если пересчитать лиры на золотые доллары начала двадцатого века.

Эти-то миллионы отдал Роберто Орос ди Бартини коммунистической партии Италии. Клянусь, говорит, положить жизнь, чтобы красные самолеты летали быстрее черных. Руби концы, поехали в социализм!

И сидит сейчас рядом, рыбу за обе щеки уплетает.

Ах, как же хороша в Фиуме рыба! Эх, вино не хуже! И день солнечный, ночь ожидается тихая, для полета лучше не найти. А уж пилот-контрабандист и вовсе в Фиуме наилучший. Очень может статься, что и в мире: далеко, широко славится вызывающе-красный гидроплан.

Вот и говорит мне веселый Роберто, вылетающий в страну своей мечты, в победивший социализм: прихватим попутчика? Хороший человек, если не поможем, придется ему вокруг Африки грести полгода, проедать остатки командировочных...

Синьору Бартини, помнится, сам Королев отказать не мог. Куда мне-то спорить, я всего лишь суперлинкор Туманного Флота. К тому же, и дело казалось мелким, как сам тощий японец.

Дзиро Хорикоши.

Ага, тот самый.

Который “Зеро” А6М и потом “Рейден” J2M.

Когда великий Миядзаки снял про него мультфильм “Ветер крепчает”, взбесились одновременно американцы и японцы. Ибо Дзиро Хорикоши один из лучших авиаконструкторов Японии; пожалуй, что и планеты. Хвалят его тысячи, но и проклинает ничуть не меньше народу.

А здесь еще не поздно все поправить. Свернуть мелкому шею. Или кинуть кое-что в стакан. Взрыв Муссолини так и не раскрыли, и тут никто концов не найдет.

Я же бездушная инопланетная машина.

Или как?

***

- ... Как там у вас, тоже социалисты есть? - Марко всерьез насел на худенького азиата. Итальянское гостеприимство не русское, но тоже без малейшего жлобства. Ешь, пей, пока в карманах звенит - скоро зазвенит уже в голове.

Но вино хорошее, пилот и князь в этом понимают. Хорошего вина можно выпить много; а уж с хорошей рыбой, с настоящей свежей рыбой из моря Ядранского, под полосатым навесом траттории...

Пускай грустит моряк - а мы грустить не станем. Выпьем, закусим, отоспимся. И ночью на старт, и в небо, в необъятное небо; и заплатит комиссар в Тарнобжеге тяжелыми золотыми монетами- “сеятелями”, что в позапрошлом году начали чеканить коммунисты. Да что монеты, когда есть главное - небо!

И отвечает японец медленно, подбирая слова, теряя окончания, но уверенно и понятно:

- Группировка "Тойсэха" за введение фашисты во власть. И совмещение фашизма с монархией микадо. А группировка "Кодоха" выступала за государственный социализм с императором в центре.

Уже освоившись со вкусом вина, японец ухмыльнулся:

- Но завоевать Азия хочет оба группировка. Молодые офицеры из “Кодоха” говорят: мы защитить микадо от капиталисты. От банкиры. “Кодоха” против парламента, потому что там буржуй.

- Так они социалисты, что ли? - Марко замер со стаканом в руке. - А в газетах пишут, что Япония антикоммунистическая.

- Социалисты? Ха! Такие же буржуй. Кухара Фусаносукэ, Аюкава Кисукэ - что, бедняки разве? Нет, они просто против “старых” концернов, - японец с удовольствием подобрал соус булкой.

Марко допил стакан и, как зачарованный, следил за точными движениями Дзиро: тот аккуратно резал рыбу на мелкие пластинки, вздыхая:

- Старые концерны защищают военные, что сейчас у власти. Группировка “Тосэйха”. Им никакой революций не нужно. Чтобы все как было. Так. Они друг друга все режут. Заговоры. Покушения. Как это? Террор, вот. Но все говорят: мы, японцы, высшая раса!

Теперь прислушивались уже все: даже моряк перестал хмуриться.

- ... Я учился в Италия, сеньор Капрони. Я видеть, люди все одинаковы. Что гай-коку-дзин, что нихон-то. Все любят цветы жене дарить. Все умные. Вы вот avion придумать, zeppelin. Кто-то даже нас предупредил про... Tokio Jishin... Как сказать?

Моряк проворчал:

- Токийское землетрясение, позапрошлый год, верно?

Японец вздохнул:

- Верно. Конечно, наши не поверили: гай-коку-дзин волю Amaterasu знать не может. Но кто-то же знать! И не держать при свой, нас предупреждал. Тогда я и подумал: надо ехать учиться. Нет варвар, есть люди.

- За людей! - в полном ошеломлении разлил остатки кьянти пилот Марко, и мужчины сдвинули стаканы. И еще несколько минут молча, задумчиво, доедали рыбу. Наконец, Дзиро выдохнул:

- Но таких, как я, мало. Большая часть никуда не выходить за границу. Только газеты читать. В газетах сами знаете, что пишут.

Хорикоши тоже нахмурился, просто европейцы этого не распознали:

- Я вернусь, и мне придется строить боевые самолеты. Но Японии не победить весь мир, сколько мы ни надуть щека. Молодой офицер дорасти до старый генерал, занять все посты армия, военный министр, флот. Начать война. Обязательно. Но мир сильнее. Мы так получить по голова, что...

Дзиро залпом допил остаток вина и сказал на почти правильном английском:

- Очень по-нашему: драться за дело, заранее обреченное на провал. Прямо самураем из легенды себя почувствовал.

- Так не возвращайтесь, разве это беда?

- Мне приказали то, чего я не могу исполнить. Я хочу того, чего хотеть не должен.

Моряк вздохнул:

- Так вот и пожалеешь, что социалисты у вас там липовые. Товарищ Император! Звучит, а?

Синьор Орос ди Бартини поглядел на моряка внимательно, что-то понял и махнул розовой бумажкой английского фунта. Сей же миг у столика возник официант.

***

Официант принял десятифунтовку, отсчитал сдачу марками: в Тарнобжеге ходили деньги ДойчеФольксРеспублик. А в вольном городе Фиуме, в безбашенной Республике, принимали любую валюту и меняли все на все. Великие державы ворчали - но ведь и им требовался контрабандный канал.

А мой канал связи дрожал от напряжения, и прогностический модуль трясло, чуть из корпуса не выскакивал.

Сделать в Японии социалистическую революцию, чтобы не убивать симпатичного тебе человека?

Ага, и сколько несимпатичных накроется! Они-то чем хуже? Тем, что про них Миядзаки мультика снять не успел?

Помнится, в первой серии, в прошлой жизни, влез я во все потому, что пожалел капитана Педро Джакино - чем кончилось?

К тому же, все на один корабль не погрузишь. Морда же и треснуть может!

И даже у суперлинкора Тумана.

Солнце, блин - и то каждый вечер садится!

Один, всего единственный парень, который еще то ли станет врагом, то ли нет.

На второй чаше весов гигантская работа по втягиванию Японии в социализм.

Простой выбор, верно?

Опять же - куда тебе Япония, придурок, хотя бы в Союзе разберись толком!

С другой стороны, прямо сейчас революцию в Японии все равно не устроить, а потому суетиться с решением тоже не надо. Можно пока не метаться безголовой курицей. Можно подумать, погонять варианты. А Дзиро Хорикоши пока что книжек надарить. Здесь, в Фиуме, у резидента должен быть запас агитационных материалов на английском. Ведь именно отсюда они расползаются путем контрабанды.

Так что пусть Хорикоши-сан почитает, скоротает путь-дорожку. Простыми словами суть марксизма, критика его, слабые места, социализм, коммунизм. Синьор ди Бартини в Москве останется, в Авиационной Академии. А японцу до Владивостока лететь и лететь на дирижаблях прославленной линии “Советский Союз”, от Берлина, через Москву, Нижний, над Уралом и Сибирью.

***

Над седым Уралом и необъятной Сибирью - почти непрерывный поток пассажирских цеппелинов. Герр Хуго Эккенер с немецкой добросовестностью отработал русское золото. К тому же, на восьмом году советской власти, уже подросли и окрепли его московские выученики. Сейчас дирижабль приходит во Владивосток ежедневно, а в Анадырь через Вилюй и Магадан - каждую неделю. На пути выросли промежуточные базы, вышки, ангары, станции спасателей. Построены газовые заводы, собраны аварийные команды, содержатся в готовности резервные дирижабли. Да, на фронте цеппелин долго не проживет - но фронт питается народным хозяйством, а уже в нем цеппелину мало кто соперник.

Разумеется, поезд перевезет полтысячи тонн за раз, а серийный дирижабль всего лишь два процента, тонн десять. Поезд не зависит от ветра, не боится шквала и грозы. Поездом управлять намного проще, чем вальяжным донельзя небесным китом.

Только Россия вам не Европа, а Туркестан, к примеру, так даже и не Россия. Не то, что железных дорог, обычную попробуй еще найди в здешних раскаленных песках!

Вот и выходит, что рабочая лошадка освоителей новых территорий - именно “десятитонник”. Большие сложнее управляются и дороже в заправке, меньшие не поднимут бетонный ящик, универсальный блок, с которого начинается сейчас любая стройка или даже серьезная геологическая экспедиция. К тому же, давно прошли те времена, когда для простенькой установки бетонного ящика требовался целый Корабельщик с его нечеловеческой скоростью расчетов. Грузовой дирижабль над целью сперва выстреливает пару якорей вдоль курса, и пару якорей поперек. Переползая парой лебедок по растянутым от якоря до якоря тросам, небесный кран устанавливает блок с точностью до сантиметра.

Десять цеппелинов “Юго-строя” за один рейс выкладывают кольцо из десятка бетонных коробок. Одиннадцатый высаживает в середину кольца людей на опускаемой платформе. Люди вынимают из бетонных ящиков дощатые навесы, тканевые тенты, буровые установки, чтобы дорыться до водоносного слоя. Запускают генератор, на растяжках крепят мачту радиостанции. День-два - и вот на старом русле древнего Узбоя стоит поселок неверных.

За месяц неровная цепочка городков потянулась от Керки на берегу мутной бешеной Аму-дарьи в сторону Мары, и вторая такая же цепочка, городки на расстоянии дневного караванного перехода, двадцать пять километров, потянулась от Мары к Тедженту.

Прямо в песках!

Старики собирались в пыльных чайханах Бухары и Ашхабада, качали головами. Кафиры пришли сюда с Белым Царем. Воины Белого Царя немало попортили крови эмирам Бухары-аль-Шериф, Благородной Бухары.

Потом на севере что-то случилось; и прямо с неба на Ташкент-город приземлился неверный; небо даже просвечивало сквозь череп его ясными голубыми глазами. Кафир-авиатор именем Шавров объявил, что власти Белого Царя больше нет, а есть власть Центрального Революционного Комитета. Шавров так вот запросто вылез из аэроплана, создал из ничего Реввоенсовет фронта, и затеял военную реформу, пытаясь поверстать местную вольницу в ровные полковые шеренги. Почти все удалось пришельцу с небес, и улетел он в Семиречье, где пытался повторить все то же самое. Но забрил в армию кого-то не того; соратники атамана возмутилсь, батьку своего отбили, а самого Шаврова прикончили. Ну да что и взять с киргизов! Аллах велик! Воистину, все творится по воле его. Жили под эмирами, поживем теперь под Центральным Комитетом...

Насколько старикам удалось понять, “Комитет” что-то наподобие дивана, то бишь, совета из уважаемых людей при правителе. Обычно в диване заседают хранитель казны “диван-беги”, главный полководец “аталик”, надзиратель за общественными работами “барамуш”, и министр доходов “аксакал”. Именно из уважения к мудрости и важности последнего, стариков на Востоке тоже называют аксакалами.

Но как может существовать совет и не существовать сам правитель?

Тут старики ничего не понимали, и Бухарскую Народную Социалистическую Республику не одобрили.

Правда, молодые их одобрения вовсе даже и не спрашивали, чему старики, видевшие при жизни множество завоеваний, предательств, перезавоеваний, не удивились нисколько.

Прав сильный!

Еще прилетевший кафир что-то говорил про разделение Туркестана по Республикам: собственно туркменской, узбекской, таджикской, киргизской. Старики только ухмылялись: это и вовсе глупость. Вот он, Туркестан, как создан Аллахом. На закате ограничен волнами Каспийского Моря, на восходе пределы его - Памир и Бадахшан, где и обитают киргизы, а за ними Ферганские оазисы, Великий Шелковый Путь в Китай, севернее Гималаев.

С юга - зубчатая стена Гиндукуша, за которой уже ференги, а там рукой подать и до горько-синих волн Оманского залива...

С севера же предела нет, и кочуют по степям безбожные язычники-казахи. Так что люди Туркестана делятся не на “узбеков” и “таджиков”, а на кочевых - “сартов”, и оседлых - всех прочих. И нет в пределах Туркестана особой разницы, хивинец ты или бухарец: таможня ханская, стража эмирская, чиновная братия Синцзяна обдирают всех одинаково. Всякому за провоз фунта первосортной анаши божеский налог - две копейки с полушкою, на здоровье! Хочешь - вези прямо так, хочешь - прикажи конфет “гуль-канд” навертеть, все правильно поймут. Ибо здесь через одного курят гашиш или опиум, и даже чиновники запросто могут обидеть путешественника придиркой, а наутро прислать мальчика с извинением: простите, сильно покурил вчера, не распознал уважаемого эфенди!

С мальчиками в здешних местах тоже не все так однозначно. Знаменитейший Якуб-бек, самую малость не построивший исламского королевства, в молодости был “бача” и до шестнадцати лет спал с мужчинами за деньги. После шестнадцати сделался уже никому не интересным перестарком, да и любовника его казнил хан Ташкентский; поневоле Якуб стал воином и завоевал всю округу. Что Белому Царю, что ференгам, исламское королевство на границах вовсе не улыбалось, так что посольства из Оренбурга и Кабула бегали к бывшему мальчику для удовольствий наперебой кланяться.

Вот сквозь какой Туркестан неровной строчкой потянулись поселения гяуров, по руслу древнего Узбоя, от мутной бешеной Аму-Дарьи вовсе в черные пески.

Зачем?

Энвер-паша обратил этот вопрос к своему английскому советнику; рыжеусый ференг сопел, утирался поминутно платком, но все же, на удивление басмаческого командира, нашел причину таких действий:

- Большевики строят линию укреплений для контроля за страной. Мы такими линиями фортов рассекли земли восставших буров на юге Африки, в Трансваале. Когда линии соединятся, отряды ваши уже не смогут свободно проходить куда захотят. Правда, у нас там было получше с водой.

Ференг снова утерся, злобно выдохнул:

- Но тут у большевиков есть цеппелины и радио.

Что такое цеппелины, Энвер-паша прекрасно знал, и теперь только заскрипел зубами. Надо было тогда принять предложение Юренева! После захвата Душанбе звезда Энвер-паши стояла высоко, горела ярко. Большевики полностью серьезно предлагали признать за Энвер-пашой все земли Восточной Бухары: до заоблачных пастбищ Памира, до изумрудных копей Бадахшана, до зубчатой стены Гиндукуша, древнего дракона, уснувшего на пути в Индию, жемчужину британской короны... Торговый путь из Оренбурга в Кабул обогатил многие тысячи!

Но Энвер-паша тогда слишком поверил путеводной звезде. В четырнадцатом году он правил всею Турцией, свергнув старого Камаля! Правда, правил Энвер совокупно с Талаатом и Джемалем, но все же. Что ему Душанбе, что ему Бухара, когда смыслом жизни Энвера-паши был Туран!

Туран - великая держава всех турок. Подобно Тюркскому Каганату неизмеримой древности, Туран должен был протянуться от Китая до Босфора, по всем землям, где только звучало когда-либо тюркское наречие. Засмеялся “Герой свободы” и выгнал послов Юренева из древнего Душанбе.

Энвер-паша верил в свое предназначение; не он первый оказался верой обманут. Вернулись из далекой Сибири стальные змеи железнодорожных бригад. Полетели над песками дирижабли-разведчики, пошли по земле волны красных казаков, искупать кровью войну против Москвы; а и здешние казаки, семиреченские, не остались в стороне. Засверкали сабли, захлопали винтовки, застрекотали пулеметы, и задрожала под ногами земля от рева железнодорожных батарей. Съежились владения Энвера, как подворачивается на огне баранья шкура прежде, чем полыхнуть по всем краям сразу.

И теперь вот: меньше сотни верных нукеров, все - род Халлаба, обязанные Энвер-паше жизнью. Не то, пожалуй, и эти бы разбежались.

Опальный владыка Душанбе убрал бинокль. Отполз по склону бархана. Подумал и спросил:

- А что же в газетах пишут, что это размечается трасса большого канала?

Рыжеусый ференг засмеялся коротко: в пекле Каракумов никто не разевает рот, все берегут воду.

- Кто же верит газетам, о эфенди? В них печатают лишь то, что приказано! Вот, к примеру, предлагают всем курбаши с моджахедами амнистию. А поверь большевикам, сдайся - и завтра же окажешься в Сибири, и кости твои растащат медведи.

Энвер-паша задумался. Цеппелинов давно не видали... К местной жаре кафиры не привыкли... В городке человек сорок, а у него все-таки сотня, пусть и неполная. Но воины, не землекопы...

Долго не колебался бывший министр обороны Турции:

- Халлаб! Возьми там живыми кого получится. Если успеют вызвать помощь, уйдем на юг, в Шебергане живут мои люди. Там уже власть ференгов, и большевики туда не сунутся.

Тогда гололобый туркмен Халлаб свистнул сыновьям и племянникам, жестами раздал приказы - все знали, что делать, не первый и даже не сотый был бой!

Энвер-паша же спустился к продуваемой ветром долинке, принял удобную позу на ковре под навесом, ободряюще улыбнулся измученному жарой ференгу - и принялся терпеливо ждать.

Энвер-паша ждал до тех самых пор, пока над гребнем бархана не показались блеклые, тоже напуганные удальцами Халлаба, звезды.

***

Звезды раскачивались над гребнем. Стоять человек не мог, и моджахеды Халлаба держали его под локти.

- Послушай, гяур... - Энвер-паша выпрямился. Даже ференг выполз из-под навеса, пользуясь краткой вечерней прохладой.

- Я вижу, что смерти ты не боишься.

В белых глазах пленника блестели... Слезы? Паша сделал два шага в сторону и понял: всего лишь отражается серп восходящей луны.

Ференг равнодушно смотрел в небо: с методами допроса Энвера-паши он давно познакомился во всех деталях. И сейчас, усилием тренированного ума отключив крики других пленников за гребнем, советник просто наслаждался прохладой.

- Твоих людей пока еще только готовят, - ухмыльнулся Энвер-паша. - Срезают лишние тряпки, привязывают к седлам. Если ты не скажешь мне правду, гяур...

На русском Энвер-паша говорил вполне свободно: научился за два года жизни в Москве. Что там, его большевики неплохо поддерживали какое-то время. Пускай и негласно. Шайтан им в печень, почему же тогда он отказал? Все земли Восточной Бухары...

А теперь “Герой свободы”, как мелкий разбойник, сам допрашивает пленника. Позор!

Энвер-паша покривился:

- Мы давно скитаемся в песках. Давно не видели женщин. Понимаешь?

Пленник опустил веки и шевельнул губами. Пахло потом: люди Халлаба расстегнули халаты, сняли папахи. Голый пленник потел от страха; да и непривычный к пустыне человек всегда здесь потеет. Вон, у пришлых даже пуговицы медные, нагреваемые солнцем. Здесь носят костяные пряжки, а пуговицы деревянные, иначе можно не шутя обжечь пальцы.

В разбитые губы пленника сунули костяное горлышко бурдюка: чтобы смог хоть что-то сказать. Человек глотнул драгоценную воду, закашлялся...

И плюнул Энвер-паше прямо в красивое смуглое лицо, развесил потеки по ухоженной бороде.

Паша только поморщился, а племянники Халлаба короткими ударами в почки повалили человека и один из моджахедов наступил упавшему на мужские части - пока еще несильно, только показывая, что ждет впереди.

- Скажи мне, о грозный Халлаб, как поступить с гостем, не уважающим хозяина? - все тем же ровным тоном осведомился Энвер-паша, умывшись оставшейся в бурдюке водой.

Ференг-советник украдкой поморщился: он, как цивилизованный человек, до сих пор страдал от необходимости подтираться песком. А этой обезъяне извели целый бурдюк!

- О, эфенди! - лобастый туркмен оскалился. - Давай спросим третьего брата моей младшей ханум. Он большой выдумщик, и это он сделал так, что гяуры не успели наколдовать себе подмогу... Позовите Джевета!

Джевет возник на гребне бархана, затем и в ложбинке мгновенно, словно язык пламени. Выслушал старшего, посмотрел на пленника. Наклонился, взяв лежащего за подбородок, заглянул в белесые нелюдские глаза. Выпрямился, огладил полосатый халат, поправил саблю со щегольской рукоятью, даже отряхнул от пыли сапоги, хоть это и не помогло нисколько.

- Эфенди, если мне позволено сказать...

- Не тяни. Говори по-русски, чтобы он тоже понял.

- Повинуюсь. Итак, человек этот сильнее своего страха, и нам его напугать нечем. Глаза его уже видят небесный престол, и длань Азраила уже простерта над ним. Следует вот как поступить: вставить ему уздечку в рот и всю ночь ездить на нем, хоть он давно и перестарок. Затем же обернуть его в теплую бурку и бросить на рельсах. Утром его подберут железные арбы кяфиров. Он воистину силен, и дух его крепок, и он выздоровеет и добьется высоких должностей у Белого Царя. Очень возможно, что Белый Царь наградит его за войну с нами, ибо после такого гяур сильно постарается нам отомстить.

Ференг и Энвер-паша переглянулись, и посмотрели на Халлаба, и грозный туркмен посмотрел на тонкий серп месяца, на холодеющий песок вокруг; а больше ничего, лишь песок и небо, вечные и молчаливые.

Джевет поднял тонкую руку, словно проклинающий пророк, заговорил торжественно:

- Вижу! Он будет во дворце у Белого Царя, в золоте и шелках, среди сановников и воинов, среди ханум с открытыми лицами, принимать почести. Тогда некто закричит на весь тронный зал: “Помнишь ли, как все моджахеды Халлаба драли тебя в задницу, а ты кричал и просил еще?” Тогда душа его перевернется, и больше уже ни в чем не станет ему ни уважения, ни удачи.

Джевет покачался с носка на пятку и закончил будничным тоном:

- Даже если нам суждена смерть, а Белому Царю победа - хорошая выйдет шутка.

- Ступай, Джевет, - мягко велел Халлаб. - И пока что не троньте никого из пленных. Я скажу, когда будет можно. Поднимите его!

Снова родичи Халлаба подняли пленника, и снова залили в него драгоценную воду, и снова перед ним остановился со скучающим видом Энвер-паша, освещенный только белым серпом луны да огромными звездами.

- Правду, гяур! Зачем вы строите городки по руслу давно пересохшего Узбоя? Скажи мне правду - и все вы получите легкую смерть. Соври мне - и ты слышал, ты же все слышал, что мы сделаем с тобой и твоими людьми.

Энвер-паша повернулся на каблуках:

- Ну что, кафир? Простой выбор!

- Нет никакой другой правды, - оскалился неверный. - Здесь будет канал. От Амударьи на Теджен - Ашхабад.

- Если Амударья сменит русло, пересохнет Арал!

- Ты... Халлаб... Ты не знаешь. Я знаю. Вычислено, сколько воды можно взять без вреда для Арала.

- Человек не может этого знать! - Халлаб отпрянул. - Аллах велик, и это лишь ему известно!

- Ваша беда не в том, что нет воды, - спокойно, словно не на допросе, заговорил человек. - Ваша беда, что вода уходит сквозь ничем не облицованные арыки. Поэтому в каждом нашем городке мы будем делать плитку. И мостить стены, и дно канала. Тогда воды хватит и до самого Мангышлака. Корабли от Волги пойдут сквозь пустыню до Керки, где смогут войти в Амударью.

- Здесь не будет канала, - захрипел Энвер-паша. - Я умру, но ничего вашего здесь не будет!

Кафир посмотрел в небо. За левым гребнем вскрикивали люди. За правым гребнем изредка ржали кони.

- Все умирают, - пленник тоже попытался улыбнуться, но его уже отчетливо трясло. - Не все живут перед этим.

Халлаб осторожно зашел за спину Энверу-паше, словно пытаясь укрыться от лунных глаз неверного. Умирающему открыт пророческий дар, это все знают! А посмертное проклятие не игрушка тоже, хоть и бог у неверных совсем другой теперь, но все-таки бог!

Сам Энвер-паша только ухмыльнулся. Он учился в Берлине и очень хорошо знал, что всякая мистика кем-то умело устраивается в чьих-то интересах.

- А канал будет, - пленник улыбнулся уже почти ласково. - Ты не видел, Энвер, что такое полностью развернутый мехкорпус. А я видел и даже служил в нем. Ты не знаешь, что Акоп Мелкумян поклялся на сабле отомстить за убийства армян, и что его бригада уже выгружается в Ашхабаде. Поутру радисты не получат от нас оговоренный сигнал - и все. Вы просто не успеете добежать до Гиндукуша!

Теперь уже Энвер-паша попытался отодвинуться, но в кромешной ночи, в накатывающем холоде, скрыться от хриплого шепота не смог:

- ... Наконец, паша, ты не знаешь, что за твой мятеж у Турции взят обратно Карс и передан Закавказской Республике. Ты убивал армян сотнями, но армяне теперь танцуют на улицах. Их дело победило. Так, Энвер. А другой правды у меня для тебя нет!

Халлаб снова выступил чуть вперед, захрустел холодным песком:

- Гяур... Поклянись богом, что ты не соврал о канале.

- Я в бога не верю.

- Поклянись тем, во что веришь!

Пленник засмеялся-закашлялся, словно бы растревоженный филин взлетел из брошенного разбитого дома:

- Верую, что квадратный сантиметр стали выдержит две тысячи сто килограммов, сварной же шов только тысячу пятьсот восемьдесят.

- Будь же ты проклят, неверная собака!

Энвер-паша поднял руку для удара - и повис на кинжале Халлаба, и туркмен сказал бывшему эфенди, бывшему владыке Турции, бывшему повелителю Восточной Бухары, бывшему человеку:

- Ты богатый выкрест, Энвер. Ты оскорбил Пророка, называя себя сейидом. Твой предок молился распятому богу кафиров, служил Гиреям и только в Бахчисарае принял истинную веру. Когда же Белый Царь выгнал Гирея из Крыма, твой род переселился в Дунайские княжества. Ты всегда жил там, где много воды и зелени. Не тебе судить, что будет и чего не будет в Ашхабаде, Мары и Тедженте!

Вторым ударом туркмен оборвал хрип Энвера, оттолкнул навалившееся тело, выдернул кинжал.

Распрямился, подошел теперь к пленнику, замахнулся и ударил снизу, под ребра. Длинный кинжал дошел до сердца. Голый кафир повис на руках моджахедов, а потом сполз на песок, словно большая лоснящаяся змея.

- Перерезать их всех! И позвать ко мне сыновей!

Молодой родич забежал за гребень, и крики пленных там очень скоро стихли. Подошли сыновья Халлаба, все четверо. Вернулся и племянник, а с ним недовольный Джевет:

- О, эфенди, твоя мудрость несомненна. Но как быть храбрым воинам, лишенным заслуженной победы?

Жест - и рыжеусый ференг загнут лицом в холодный уже песок, и жесткие руки рвут с него распоротую одежду, заталкивают в рот.

- До утра вам хватит, потом и его прикончите. Слушайте мой приказ! Если слова кафира верны, то, выходит, в газетах тоже написана правда. И тогда нас помилуют. Завтра... Я пойду и сдамся русским, и скажу, что все это сделал я. Если... Меня казнят... Вы собираете семьи, уходите в Герат, к двоюродному брату моей старшей ханум, Али-Асад Рахману. Тогда он будет старший, он и скажет, что дальше.

- А если вас не казнят, уважаемый отец?

Халлаб очистил кинжал от крови, несколько раз вогнав его в песок. Вытер, убрал в ножны. Оглядел родичей исподлобья: все они казались темными пятнами на темном небе, и лишь тепло живого дыхания выдавало в них людей, не джиннов.

- Тогда вы все тоже сдадитесь русским. А если будет кара, то примете кару во имя Аллаха. Такова моя воля! Кто не исполнит ее, тот проклят. Все ли хорошо услышали меня?

Моджахеды слитно выдохнули и подняли советника-ференга.

- Постойте, дети. Ты, англичанин... Вот уже больше ста лет ваш король, король далекого холодного острова, ведет с русскими “большую игру”, чтобы не пустить их через Бухару, Коканд и Хиву в Пакистан и в Индию. Я услышал об этом в Бухаре, когда там выступали комиссары. Показывали карты, копии писем, фотоснимки даже. Я пошел туда, чтобы просто посмотреть на женщин с открытыми лицами. А еще говорили, будто некоторые из них обнажают и ноги до самого колена!

Халлаб огладил бороду, намотал на палец кольцо волос. Вздохнул:

- Но услышал я такое, что не спал три ночи, и все мои жены плакали, опасаясь, что меня заколдовала северная ведьма. Ваш король не хочет пускать русских в Индию. Но, вместо честного сражения с Белым Царем, он подкупает нас. Натравливает киргизов на уйгуров, уйгуров на китайцев, китайцев на узбеков, сартов на горожан, и всех вместе на русских!

Легонько пнув советника под ребра, Халлаб сплюнул:

- А потом с севера приходят поклявшиеся на сабле армяне. Армяне, столетиями платившие нашим предкам за охрану на Великом Шелковом Пути! Теперь эти жирные шакалы тоже стали воины. Теперь они вынуждают нас, подлинных владельцев этой земли, хорониться от летающих шайтанов по бесплодным ущельям Гиндукуша!

Халлаб прошелся взад-вперед. Запахнул, наконец, халат. Поглядел в темное небо, но серп луны уже скрылся, и песок уже не серебрился волшебно, и знал Халлаб, что сейчас уже земля остыла, и вышли на охоту скорпионы и змеи. За гребнем все так же тихонько жаловались на тяжкую долю лошади, хотя их-то как раз поили. Лошадь в песках потерпеть не заставишь...

А человек терпит!

- Мы пешки в большой игре далеких владык. Но сегодня, о хитроумный ференг! Ты узнаешь, что чувствует ферзь...

Халлаб сжал кулаки:

- Когда пешка его берет!

***

. ... Берет и вычеркивает нашу заявку, представляешь? Вот чем теперь мне воду возить? На этой кобыле, его секретарше?

Самвел подпрыгнул, описав руками полукруг. Хаким отстранил его нетерпеливым движением:

- Помолчи, друг. Мы пришли. Дядя Сарт! Я гостя привел!

- Да будет над вами милость Аллаха! - дядя Сарт появился из черного проема когда гости как раз входили в чайхану и размещались на деревянном помосте, на роскошных коврах, снявши предварительно туфли.

- Не забываешь дядю, мальчик. Это хорошо, хорошо! - чайханщик ловко наливал, отмерял, размещал горячий заварник и чайник с кипятком на медном, изукрашенном эмалью подносе. - Разве у меня плохая чайхана? Э! Что там в райкоме понимают! Здесь еще Ходжа Насреддин останавливался. Сам!

Гости вежливо улыбнулись. В Бухаре осталась единственная настоящая чайхана, где в очаге жгли кизяк, а не пропан, где чай подавали в тяжелых луженых чайниках, или, наоборот, в невесомом китайском фарфоре. Собственно, купить сувенирный чайник можно было что на торговых рядах, что в магазине на улице Алишера Навои. Но только здесь подавали чашки, помнящие Тамерлана или даже Улугбека.

- Из музея, да, Хаким? Пусть подождет! Помру - все забирайте. Понимаешь, Хаким, внук не хочет чайхану, да? Никто не хочет уже чайхану содержать! Ай, какое почтенное ремесло это было во времена моего деда! Сейчас нет! Сейчас все хотят космонавтом быть, или хотя бы капитаном. Вот зачем? Что в море такого, чего нет на земле?

Дядя Сарт - высокий, худой, жилистый, что неубиваемый карагач на откосе над бурной речкой. Плевать ему на ток времени, ведь крепче булатной стали, глубже преисподней зарылись его разветвленные корни. Чего не знает старый чайханщик - того никогда не существовало в Бухаре-аль-Шериф, в Благородной Бухаре.

- Нет, не из музея, дядя Сарт. Это вот Самвел, он из Тбилиси.

- Грузин, да? Э, хорошо. Грузин лучше!

- Чем лучше? - насторожился Самвел.

- Чем армянин! - дядя Сарт рассмеялся.

Хаким поморщился:

- Дядя Сарт, неудачная шутка твоя. За такую казной не осыплем тебя. Много раз приходил я, и слышал ее...

- Что, Хаким, дальше рифма не идет, нет?

Чайханщик присел рядом, привычными движениями разлил горячий чай - высоко, с локтя, точно в маленькие пиалы.

- С чем пожаловал, племянник?

В широком проеме входа небо понемногу светлело. Хаким знал, что делал, когда привел товарища ранним утром. Скоро выкатится солнце, скоро над раскаленной брусчаткой задрожит воздух, скоро сделается невозможным никакая работа, и даже перемещение мыслей по голове бросит в пот.

- Самвел работает в нашей озеленительной колонне. И вот, в позапрошлом году, мы шли вдоль Канала.

Чайханщик опустил обе руки, вцепился в ковер, чтобы не показывать гостям внезапно накатившую дрожь.

- ... На один переход к югу есть ложбинка, которую не заметает песком. Будь там вода, был бы оазис.

- А так удобное место для поджидающих караваны разбойников, - сухим, чужим голосом сказал дядя Сарт.

- ... Мы посеяли там джузгун, как обычно. На следующий год высадили бамбук и топинамбур. Во всех иных местах ростки на ладонь от земли - в той долине по колено. Начальник озеленительной колонны, Леонид Васильевич...

- А, знаю, - оживился чайханщик, - он долго тут жил. Здесь чай пил, я много рассказывал ему о Ходже Насреддине.

- Прости, о, эфенди, - племянник низко поклонился, едва не задев пыльный ковер, - наш Леонид Васильевич никогда не бывал в Бухаре, только в Тедженте. Наверное, ты говоришь о другом человеке.

- Возможно, - чайханщик взял свою пиалу обеими руками и осторожно вдохнул пар. - Аллах велик!

Налитый чай поостыл, и в пару сделались различимы запахи кардамона, имбиря, горчичного корня. Так-то в чайхане пахло пылью и прошлым. Хаким поежился, и подумал: хорошо, что девочки не увязались за ними следом.

- Итак, на другой год мы посеяли там уже бамбук. И что же мы увидели, дядя? Во всех иных местах бамбук до колена, а в той долине выше человеческого роста!

Тут Самвел аккуратно коснулся губами пиалы и чуть-чуть отпил, не посмев ругаться при очевидно уважаемом родиче. Хаким, еще раз поклонившись, попросил:

- Твоя мудрость не знает границ, дядя Сарт. Не известно ли тебе что-нибудь об этой долине?

Дядя Сарт посмотрел на беленый потолок, на глинобитные стены, что восхищенные киношники называли “аутентичными”. Выпрямился, огладил полосатый халат, поправил пояс, даже отряхнул от пыли сапоги, хоть это и не помогло нисколько.

- Ты, Хаким, сейчас пойдешь со мной, - велел дядя. - А твой друг подождет нас. Моя пятая дочь позаботится, чтобы Самвел не скучал. Девочка заканчивает курсы атомщиков на Мангышлаке, да, с ней ты не соскучишься. А ты, Самвел, кем работаешь?

- Он пилот цеппелина в нашей озеленительной колонне. Он пригодится нам, ведь это место на том берегу Амударьи, добрых два часа лету.

- Пилот... Хорошо! - Дядя Сарт ушел в тот самый черный проем, а Хаким следом. В жилых комнатах племянник натянул взамен оставленных под помостом щегольских туфель сапоги. Сменил рабочую куртку на потертый чистый халат, а вместо кепки взял косматую папаху, не пропускающую к голове солнечный жар.

Дядя Сарт открыл узкую калитку в глубине дворика, и оба вышли в глинобитный лабиринт Старой Бухары, огороженный и обнесенный знаками заповедник не пожелавших никуда переезжать стариков.

Поднялся легкий ветерок, в чайхане зазвенели завесы из стеклянных трубочек.

Пилот пил чай, говорил с девушкой - та, в отличие от многих знакомых атомщиков, совсем не кичилась, и потому уже к полудню Самвел отважился на несколько удачных рифм. Получились бы и стихи, но парень вдруг поймал себя на непонятной тревоге, которую не смогла рассеять смешливая быстрая Дария.

Ветер нес легкую дымку над старыми кварталами, солнце поднялось ровно в зенит, заливая город запахом горячей глины и высушенного бетона, когда на улице показались дядя Сарт и Хаким, поддерживающие под руки маленького старика в черном халате из превосходного шелка, в зеленой чалме совершившего Хадж мусульманина; Хаким нес еще перевязанный шпагатом сверток.

Вглядевшись в лицо старика, Самвел оборвал речь на полуслове, и девушка даже не обиделась, потому что посмотрела в глаза новому гостю тоже, и тоже вздрогнула.

Тогда пилот поднялся молча, без единого слова, сунул ноги в туфли, уже покрывшиеся желтой глиняной пылью, и вышел на улицу. Дядя Сарт не проронил ни слова, молчал и Хаким. Подлетела машина, таксист с неподдельным уважением усадил ходжу на заднее сиденье, сверток уложил ему на колени. Самвела разместили на переднем, чтобы показывал дорогу к аэропорту. Дядя Сарт и Хаким сели по обе стороны от молчаливого черного старика, и машина пошла сперва по брусчатке старой Бухары, затем по выкрашенному белым бетону новой, затем по плитке аэропорта; пилот не вспомнил, как погрузились.

Дирижабль свой Самвел знал как пять пальцев, полетный план согласовали заблаговременно, так что старт и установку на курсе Самвел выполнил все в том же странном беззвучном состоянии, словно бы в давно придуманном и вот, наконец-то, исполненном заговоре.

Через два часа дирижабль отдал тросы высадочной платформы; как ни горел от любопытства Самвел, но покинуть рубку не отважился. Хаким, его дядя и старик вышли в загадочную долину, под безжалостное солнце бывших Черных Песков, теперь перетянутых живыми следами озеленительных колонн.

Старик, увидев блестящие на свету стебли, обезумел. Упав на колени, он так прополз несколько метров, обнял бамбук, словно живого человека, и сказал только:

- Ты видишь, Джевет? Это они! Это они, они!

И дядя Сарт, вовсе не удивившись незнакомому имени, только кивнул:

- Аллах велик.

- И все по воле его, - сказал старик. Поднял глаза к небу, и Азраил ответил безмолвным согласием: воистину, ты оказался прав. Мне отсюда хорошо видно, где пески уступают зелени, а где вместо пряностей сажают мак. Я приветствую тебя на правильной стороне, человек!

Старик огладил чалму и тоже улыбнулся: одного лишь терпенья меня не лишил Азраил!

А потом осунулся лицом в коричневые теплые корни бамбуковой стены, и Хаким тигриным прыжком бросился к платформе, а наблюдавший сверху Самвел спустил ему аптечку. Любой озеленитель знал, что делать при солнечном ударе в песках, но тут ничто не помогло.

Дядя Сарт опомнился первым и закрыл старику глаза, и принялся разматывать его зеленую дорогую чалму. А Хаким, тоже помнивший обычай, принес из комплекта лопату. Ибо мусульманин, встретивший смерть вне родных стен, должен быть похоронен до захода солнца, и чалма, в таком случае, служит ему гробом.

Хаким не видел трудностей довезти тело в дирижабле до Бухары, но дядя Сарт приказал: хороним здесь. Хорошее место.

А потом дядя Сарт разрезал сверток, вынул оттуда черные ножны, из ножен саблю с простенькой рукоятью, совсем не такую красивую, какая у дяди Сарта висит на стене над почетным сидением в чайхане... Саблей дядя махнул над собой легко, привычно. Убрал клинок в ножны и положил их на тело маленького старика.

Тогда Хаким все понял и не стал спорить.

На обратном пути Самвел, против обыкновения, не цеплялся с вопросами и не размахивал руками. Спросил Хаким:

- Дядя Сарт... Пожалуйста, расскажи, как все устроено в твоей чайхане. Хочу знать.

- Зачем тебе? - без малейшего чувства отозвался дядя. - Разве ты не хотел поступать в летно-космическое?

- Ремесло чайханщика древнее и уважаемое, ты сам это сказал. Нет никаких препятствий сделать чайхану на лунной базе.

Дядя Сарт не улыбнулся:

- И наркомат разрешит? Это же космос, там райком ничего не весит. Придется дойти до Москвы.

Хаким сузил глаза:

- Вы же как-то прошли... Через это вот все. Нам всего-то и осталось уговорить наркомат.