Голову отпустило как-то вдруг. То муть и тошнота, все качается, будто палуба. А то внезапно -- ясность зеркальная, и легкость в теле, будто сам себе парус и корабль. Имя тоже вспомнилось: Аврелий Сулла. Звание: декурион абордажной команды, либурна «Клавдия Августа». Вышли семь суток назад из Новорима, шли в порт Марсия – удобная бухта на западном берегу, немного южнее устья Тибра, открытая уже в Залив. Там должны были принять проводника, пересечь Залив и высадиться на восточном побережье. Перевалить цепочку скал и встретиться с лесными фиари. Через торговцев, окружным путем, третьими-пятыми устами, лесные передали, что хотели бы союза с Римом. Потому как их темные родичи достали лесных до самых что ни на есть печенок. Буквально. Каждый день на алтаре пирамиды Темные убивали солнце, чтобы наступила благодатная тьма. Солнце было представлено символически, жертвой. Разумной жертвой, иначе Тьма разгневается и тоже станет неразумной. Так вот, если кто подворачивался Темным в плен, то сердце его шло повелительнице боли; ну а остальное Темные съедали. Не пропадать же мясу.
Поэтому когда дошли до Марсии и увидели город сожженным дотла, а порт разрушенным – радости не прибавилось. Искать выживших тридцать человек не могли; и тем более, не надеялись отбиться от такого числа Темных, перед которым не устояли шесть тысяч бойцов Южного Легиона. Посланники со слезами и руганью развернули корабль к восточному берегу. Коль скоро сухопутное сообщение с гномами прервано, так союз с лесными фиари становится стократ ценнее.
И не в морском бою по голове прилетело. За горловиной бухты либурна парус поставила да и ушла на глубину от воющей орды преследователей в примитивных долбленках. А через сушу без проводника ломились, тайных троп не ведая. Закономерно в засаду втоптались. По голове прилетело посреди букового леса, на просторной ровной полянке.
***
Полянка Аристоклеса насторожила сразу. И то сказать, уже день как игра идет, самая пора засады ставить. Так что, увидав силуэты воинов-«смилодонтов», проступающие сквозь светло-коричневый полумрак секвоевой рощи -- не удивился ни сам колдун, ни его латная охрана.
Правда, и не обрадовался никто. Латники живо встали тройкой – «острием стрелы». Внутри построения Аристоклес наспех проговаривал формулу – сразу драконий меч «на все деньги». Не до экономии, когда пятнадцать противников против четверых. Сулла разглядывал приближающихся воинов Темных – лучшие из лучших, «смилодонты», ожерелья клыков, раскраска; а как идут красиво – что те самые мегакошки!
А ведь хорошо, что они это по игре идут, а не взаправду...
У ролевика может быть не очень хорошая память или писклявый голос, немузыкальный слух или географический кретинизм. Но воображение у всех ролевиков живое, объемное и быстрое, потому как именно воображение людей на игру приводит. И если костюм-доспех-ситуация проработаны хорошо, если не цепляется взгляд за приметы сегодняшнего времени – воображение дорисует все остальное. Как массой задавят, как на алтарь положат… а как из живого сердце вынимать станут – от одного представления натуральный обморок заработать можно.
Вон уже и картинка поплыла, смазывается – так сильно скачет давление. Кажутся сытые сегодняшние лица игроков – остроскулыми и остроухими; блестят голодными оскалами тогдашних Темных. И глаза противников горят настоящей злобой, да и выскочило их как бы не полсотни; бегут, замахиваются дротиками… Декурион собрался было заорать «Под щит!» -- но губы не повиновались триарию, губы шептали невнятную тарабарщину! Суллу прошибло холодным потом – да нет, не оглох! Звуки обрушились на маленький отряд вместе с метательными снарядами.
Посол выхватил спату – даже пешим он предпочитал длинный клинок – секретарь успел прикрыть начальника щитом и получил в голову камень из пращи, забрызгав Адриана и Валентия мозгами. Те уже сдвинули скутумы, но Ихор и Ангерм опоздали прикрыть спину. Все-таки бойцы здешних призывов чуть-чуть да уступали ветеранам Девятого; а самих этих ветеранов оставалось все меньше и меньше... Ихор завалился навзничь с дротиком в глазу; Ангерм упал вниз лицом – бронзовый серп обрубил ему обе голени. И хотя нападавший для этого присел, и получил от Ангерма же клинок в шею – стена щитов разошлась. Мгновения хватило: в брешь посыпались копья, камни, шары боло; спустя полтора выдоха лежали уже Оркрист и Харм, Адриан и Сенгиз; посол хрипел, зажимая дыру справа под ребрами. На тропинке спина к спине стояли уцелевшие: сам декурион Аврелий, Валентий, Ингви, Фарназ... все?
Как – все???
Теперь враги не спешили. Числом они превосходили римлян чуть ли в не в десять раз, строй врагу  разметали – из четырех скутумов черепаху не составишь. Дальше надо накидывать сетки и тащить добычу на алтари.
Командир Темных умом не славился, а потому выбрал самую простую тактику. Раз у нас численность десять к одному, так завалим противника массой! Темные принесли из дальних рядов деревянные щиты, за щитами приготовили рогатки и сетки – живьем брать демонов!
Выровнялись, выдохнули – пошли!
Тут Сулла закончил бормотать непонятные речи, крутанул над головой меч, очерчивая полный круг – и заорал надсадно, приседая, сжимая на выдохе живот:
-- Драагооонслэээйв!!!
Белое кольцо ударной волны разлетелось по поляне и набегавших Темных фиари разбросало, поволокло и перемешало с собственным оружием. На ногах не остался никто; подмога из леса тоже не показалась. Должно быть, весь отряд вышел на открытое место, когда увидел, что римлян уцелело лишь четверо. Сообразив, что резерва можно не опасаться, декурион скомандовал:
-- Добивайте. Живо!
И подумал, что голос и руки на этот раз вполне повинуются. А вот голова болит все сильнее.
Да и…
Не колдовал Аврелий Сулла до сих пор ни разу. И что кричал перед лицом смерти -- непонятно; и почему сработало – тоже не знает. А уж чем с него боги плату возьмут за чудесное спасение… Мысль о неизбежной расплате оказалась последней соломинкой. Декурион повалился среди товарищей срубленным буком.
Аристоклес крупно задрожал всем телом и неверными движениями стер с лица брызги крови – вместе с ужасным видением. Смял пальцами воздух... Что он только что видел?
Видел?
Вокруг все так же стояли игроки графа Туллия; но кольцо Темных замерло за неким пределом, опасаясь шагнуть. Мастер-наблюдатель настороженно глядел на колдуна и даже тревожную кнопку нащупал на поясе. Чем их Сулла перепугал?
-- Я… Все хорошо… -- поспешил успокоить товарищей Аврелий, -- давление прыгнуло, наверное. Я… Представил, что оно… все… настоящее.
-- А! – расслабился мастер-наблюдатель, -- Прочувствовал?
-- А то, -- кивнул Аристоклес, окончательно приходя в себя -- Прошу прощения за неигровуху. Поехали дальше!
-- Ты чего кастовал?
-- Драгонслэйв, разумеется.
Посредник отрицательно двинул бритым подбородком:
-- Ну, раз так перенапрягся – не могу принять. Не сработало. Ты в отключке на тридцать секунд… Отошел вон туда, живо! Готовы? Бой!!!
И так быстро махнул красным флажком, что Аристоклес ничего возразить не успел.
***
Не успел Аристоклес согласно правилам отойти в сторонку, не успели довольно ухмыляющиеся Темные приблизиться к тройке латников  с вязками и сетями – как выбежала по тропинке та самая девочка-припевочка с копьем в два себя ростом. Поглядела на ситуацию, улыбнулась – будто бы и радостно, да как-то нехорошо...
И как пошла с этим своим копьищем по зеленой траве! Посредник откровенно полез за фотоаппаратом, но пока он странствовал по лабиринтам карманов – все уже и закончилось. Десяток Темных, не догадавшихся сразу сбежать, валялись там и сям, ошеломленно щупая синяки – кому куда прилетело.
Девочка подошла к застывшему посреди поляны Сулле, поклонилась не без ехидства и представилась:
– Эрин Меркурий, двенадцатый апостол Эмрис. Рада помочь.
Аристоклес отмер и поклонился:
– Сира, Ваше искусство выше всяких похвал! Чем скромный колдун может отблагодарить...
- Просто Эрин, - твёрдо поправила девушка. - Не сеньора. Я апостол - не нобиль. Много выше! Но    человек. А все люди равны!
- А... куда Вы направляетесь?
– Куда же, кроме Илиона? Вам теперь нужно сопровождение, ведь так? Я вижу, что латники Вашего благородного брата храбры, но малочисленны. Что ж, я охотно прогуляюсь с Вами. А Вы мне поможете в городе.
– Вы полагаете, что там гражданская война за власть в гильдии? – напрямую поинтересовался Сулла. На что Эрин молча пожала плечами: кто знает? Игра сделана по известным историческим событиям, а сюжет только-только начался, вряд ли расхождения успели накопиться. Интересно, кто играет Луция Зайцехвоста? И как он теперь будет себя вести – уже зная, что скоро ворвется жаждущая крови принцесса Афина Октаво?
Для Аврелия половина удовольствия от игры была вот в таких вопросах. Да, наброски сюжета есть. Но ведь это все-таки не театр, у игрока не роль, где прописан каждый чих. У игрока – характер, и в рамках этого характера можно тот же сюжет выкрутить так, что мама родная не признает.
Думая о возможных поворотах истории, маг, кряхтя и отдуваясь, перетаскивал «убитых» Темных головой на восток для похоронного обряда. Правильно сделанный обряд сокращал срок отсидки вне игры – на треть. Да и по благородству характера, нобиль из рода Хранителей Восточного Предела вполне мог оказать уважение храброму противнику, побежденному не оплошавшей магией, а самой что ни на есть оружейной силой. Пусть и не его собственной.
Кстати, о силе: девчонка тоже взялась помогать. И главаря Темных, ростом в полкопья, весом в три себя – Эрин шутя передвинула одной рукой. Аристоклес икнул и подумал спросить у знакомых студентов из мехмата – не сбегал случайно из лабораториума какой-либо кибер? Но прочитав отходную и вручив мастеру-наблюдателю должную жертву за павших, Сулла уже серьезно задумался о делах предстоящих. Вот придут они рука об руку в Илион – к гадалке не ходи, кто-то стуканет Алфи. И как бы та не примчалась ревновать. А тут уж точно не до киберов станет, самому бы уцелеть...
Так рассуждал Аристоклес, шагая в Илион за изящной спутницей. Сулла честно и старательно думал о командных интересах, игровых вопросах, поднимал в памяти мелочи и подробности, припоминал и все дела личные. А все потому, что боялся вспоминать видение, приковавшее колдуна к земле посреди злосчастной поляны. Боялся вспоминать короткий тяжелый меч, в который отчего-то превратился игровой магический жезл; и раз за разом стирал с лица невидимые брызги.
***
Брызги прибоя до верха обрыва не долетают. Погода нахмурилась; шторм на озере. Над озером, на поваленном стебле хвоща, сидят и глядят на белые гривки Алфи Великолепная и Аврелий Тацит-младший. Ну и укутаны они, конечно, толстым шерстяным плащом Аврелия. Третий день игры. Кто не выспался в первый день, кто на чувствах да на нервах два дня промаячил – всех срубило. Стих полигон. Вяло идет боевка; без огонька строят каверзы маги. В команде Великолепной от всеобщей сонливости вовсе анекдот вышел. В капитально построенную организаторами ратушу пробрался стр-р-рашный наемный убийца бургомистра зар-р-рэзать. Честь по чести на потолочных балках устроился и стал выжидать, когда бургомистр останется без охраны. На игре такое как раз возможно, команда все же не население города. Частенько бывает, что вся стража ратуши в разгоне. Ждал-пождал засланец момента истины, да и заснул. Правда, замысел его злокозненный совсем чуть-чуть не удался. Ибо как раздался глас небесный в виде жуткого храпа с потолка – бургомистр, коего играл мужчина хорошо за пятьдесят, едва по-настоящему не помер. А сам убийца, заснув, потерял равновесие, свалился с балки – но повис на страховочном поясе, заорал непечатно, чем и вызвал к бургомистру помощь... ну а сам пошел в мертвятник, чего уж тут говорить, проиграл так проиграл...
Аврелий в ответ делится с девушкой тем самым случаем на полянке, в первый же день. Ну и, как следовало ожидать, Великолепная рассуждает о внезапно возникшей на горизонте сопернице. Но, видимо в силу сонной магии третьего дня, Алфи не шипит от ревности, а именно что рассуждает:
– Не-е, я точно красивее... Видела ее вчера. Но, может, она умнее? И-и-и, – подавляет зевок девушка, – И этим своим копьем крутит... Вам же, мужикам только чтоб чем-нибудь крутили. Вон та, хвостатая, уже пол-игры перессорила... Ну ладно, может и не пол-игры, так половину столичной команды точно... Но за-аато-ооо... Уф... Я готовить умею. И я хочу все-таки жить в доме. А не странствовать путем приключений, пока чего-нибудь не прострелят.
Тацит-младший достаточно хорошо изучил подругу, чтобы ничего не говорить. Не дождавшись возражений, та продолжает:
– Знаешь, все так и вышло. Был миг – один миг, точно как у тебя. Я сидела в столичном замке, вышивала чего-то, мамонтов на водопое, кажется... Не помню... А под окном отправляли на северный предел войско. И ощутила вдруг, такая тоска взяла – мой-то неведомо где, а может, и убит уже! Наверное, они тогда так же чувствовали, проводив мужа или там брата на войну... И спросить не у кого. Разве только прискачет тот самый вестник с поля боя – так его на клочки порвут одними вопросами.
***
– Радуйся, сегодня ты получишь ответы на все вопросы, – фиари говорит на безупречной латыни, его одежды глубокого синего цвета, волосы белее снега, кожа смуглая. Пахнет он как лекарь: бальзамом, тканью для перевязок и совсем чуть-чуть – кровью. Улыбается фиари совсем как человек.
Человек пытается встать с постели – и на этот раз, наконец-то, преуспевает.
Преуспев, обнаруживает себя посреди просторной круглой комнаты. Стены и потолок золотистого цвета – естественный цвет полированного дерева. Пол тоже блестит полировкой, оттенок вишневый. Мебели в комнате чуть: посреди кровать, на которой раненый провел десять дней; подле кровати низкий черный столик и такое же низкое, разлапистое, выглядящее игрушечным, плетеное креслице цвета светлого ореха.
В креслице и помещается тот самый фиари, что пообещал ответы. За полторы недели, протекшие после боя на лесной тропинке, вопросов накопилось множество. Аврелий Сулла, декурион абордажной команды, берет со столика выстиранную и зашитую тунику, влезает в нее. Находит на полу сандалии, застегивает ремешки – а потом и широкий ремень с кинжалом. Кинжал оставили в знак того, что римляне тут гости, а не пленники. Оружие и помятые кирасы сложены где-то на нижних ярусах.
Потянувшись и наклонившись, подвигав руками и походив по комнате, Аврелий признает себя годным к делам. Которыми тотчас же и начинает заниматься:
– От имени Нового Рима, столицы людей, благодарю тебя как союзника за помощь в бою, излечение наших ран, за прием и уход. Ты обещал ответить на вопросы. Скажи, как твое имя и какую должность среди лесных фиари ты занимаешь?
– Мое имя Ангиролан Сангари. Мой род обширен. Отпрыски его есть между морских и лесных фиари. Но все мы – темные, лесные, морские, высокие, горные – выходцы из тьмы. На вашем языке я буду сыном... прямым потомком... наследником Царства.
– Царства Тьмы?
– Мы говорим просто: Царство. Я его наследник. Можно сказать – мятежный сын императора. Мятежный, ибо управляю не народом Царства, а народом Адливуна, который не шлет живой дани пирамидам Ном-Урима. Здесь я государь. Лесные фиари предложили вам союз по моей просьбе. Я буду вести переговоры и заключать соглашения с Римом.
– Я думал, ты приставленный ко мне лекарь. Если ты, царь, говоришь со мной, значит...
– Ты совершенно прав, декурион. Посол убит, его секретарь убит. Твои люди сказали, что теперь старший – ты. Я говорю с тобой лично, ибо сейчас для меня нет ничего важнее тайны нашей беседы... Не мне судить, отчего посольство оказалось маленьким и как угодило в засаду.
– У Рима, государь, очень мало людей. Давно уже сие ведомо нашим союзникам и нашим врагам. Шестнадцать лет назад мы пришли под небеса Двулуния. Мы так и не поняли, волею каких богов случилось то небывалое чудо. Даже воспоминания о нем у нас рознятся. Большая часть помнит, что сперва мы говорили с Темными, даже почти заключили союз – и поссорились только потом. Но также и очень многие из нас помнят, что с первых мгновений в новой земле Девятый Легион вступил с Темными в бой... – декурион выдыхает. Хочется подойти к одному из шестиугольных окон, поглядеть на столицу. Будь собеседник лекарем, Аврелий так бы и сделал. Но в креслице не кто-нибудь, а государь народа, пригласившего римских послов. Послы оказались ослами, втоптались в ловушку и не сберегли дипломата, обученного риторике. Приходится отдуваться декуриону, вершиной красноречия для которого до сих пор была речь перед штурмом Толл-Гарнаха. Что там Сулла нес, он уже и сам не упомнит. Что-то про награды, римскую кровь и славу... Хотя можно было не говорить ничего: важная крепость стояла в удобной котловине, замыкая четыре дороги. Крови под ее стенами пролили море; всякий легионер желал взять проклятые башни не для награды, а чтобы все, наконец-то, кончилось.
Но бой, в который Девятый Испанский Легион вступил с первого мгновения под небесами Двулуния, не кончился ни со взятием Толл-Гарнаха, ни со штурмом Хал-Темгала – новой столицы Темных – ни даже с захватом всего Междуречья, чего добился Рим титаническими усилиями. И сейчас нечего льстить себя надеждой. Война с Темными не прекратится, пока жив Рим и пока жив хотя бы один из проклятых кровавых людоедов. Новый Рим сильно раздвинул пределы, да и численность граждан возросла двадцатикратно... Рим заручился помощью гномов – и лучшей в мире сталью. Милостью и справедливым руководством привлек многих и многих союзников; и вот сами Высшие фиари ищут сегодня римской дружбы.
А говорить об этом с гордым царем Ангироланом из обширного рода Сангари должен чудом уцелевший рубака-абордажник, что за годы бесконечной войны не выслужился даже до центуриона. Вот это и называется – не повезло.
– Нам с тобой не повезло, декурион... – царь задумчиво теребит широкую плоскую сумку, лежавшую, должно быть, под столиком или под креслом, потому как, одеваясь, Сулла ее не видел. – Мне выбирать: поднять меч против родичей, с которыми я не согласен во многих вещах наиважнейших, но по крови -- одно... Либо поднять меч против силы грозной, нездешней, исполненной новых знаний; а знания те могли бы быть весьма полезны, получи мы их миром; и наш народ немало мог бы дать вам взамен... – царь извлекает из сумки широкое плоское зеркало – судя по свечению, колдовское -- но смотреть в него не желает. Смотрит на декуриона и говорит, как бьет:
– Тебе выбирать, воин. Будешь ли ты говорить со мной от имени Рима -- либо вернешься к своим за вторым посольством. До наших границ тебя проводят; а уж там... кому знать, будет ли второе посольство удачнее первого! – царь кладет плоское зеркало на столик, напряженно всматривается в блеклые разноцветные сполохи.
Аврелий Сулла все-таки подходит к застекленному окну. Вопреки его тайным опасениям, за окном нет ничего похожего на пирамиды Темных. Но и с хижинами лесных фиари открывшийся взору город не имеет ничего общего. Как ни странно, город весьма походит на Лондиний, Эборакум или Лютецию – северные римские колонии, стоящие среди бескрайнего леса, зимой заметаемые снегом – и потому лишенные внутренних двориков, но обильно утыканные дымоходами, оснащенные большими печами и подпольными каналами для теплого воздуха, из-за чего дома сильно поднимались на цокольных этажах. В Лютеции Сулла вырос, в Лондиниуме начинал службу; в Эборакуме думал осесть, выйдя в отставку... И от знакомого вида Аврелий оживает. В центр золотистой комнаты он шагает твердой поступью истинного квирита.
– Сочувствую твоему тяжкому выбору, царь, – кланяется римлянин, – По смерти нашего посла Корнелия Агния Савла и его секретаря Юлиуса Трибула Бальба... Я, Аврелий Сулла, не имеющий пока третьего имени... Говорю с тобой от имени Рима!
Ангиролан Сангари отталкивает по столику колдовской прибор, выпрямляется в рост, хмурится:
– Рим победит. А родичи мои все умрут.
– Ты видел нашу победу в том волшебном зеркале?
– Нет. Любой из подчиненных моего брата Высокого, -- повелителя Тьмы, как его зовете вы, римляне – оказавшись на твоем месте, переложит посольство на чужие плечи. Ему наплевать, что повторное посольство может и не дойти, что за время его отправления и прибытия все изменится; он боится только прогневить стоящего над ним господина. Поэтому ваша когорта сильнее их тысячи; поэтому ваш легион один сильнее их всех; ваша беда в одном – никак не собрать всех ваших врагов на одном поле! Я, государь Адливуна, желаю владеть искусством войны, как владеет им Рим, и отдам за это все, что только Рим пожелает.
– Я услышал тебя, царь. У меня есть вопросы, а ты обещал ответить на все.
– Говори!
– Ты говоришь, вы одного корня с Темными. Но вы смуглы и светловолосы, а Темные, с которыми я дрался на пирамидах города Ном-Урим, все сплошь бледные, волосы их чернее ночи, и даже кровь их зеленая.
– Много лет назад… Счет утерян, – царь косится на волшебное зеркало, – Мир окутала тьма. Исчезли звезды, луна. Свет солнца не достигал полей, и ничего не рождалось. Зеркало, о котором ты спрашивал, сделано еще до прихода тьмы. Зная его тайны, можно совершить многое. Но я этих тайн вовсе не знаю; зеркалом же владею одним из трех, наследством нашего рода. Мой брат, повелитель Тьмы, владеет вторым таким же; где третье – неизвестно... Мой брат силой колдовского зеркала делает бывшее – небывшим. Не спрашивай меня, как. Я вижу, что даже это искусство не помогает ему противостоять Риму!  Но боги или создатели зеркал – думаю, легат, они суть одно и то же – берут плату за помощь, всякий раз иную, и всякий раз страшную. Во тьме семья моего брата переродилась, и если бы дело кончилось белою кожей, черными волосами, зеленою кровью, я не звал бы вас. Мы радовались концу Тьмы, они – оплакивали ее уход. Мы искали выживших, чтобы обменяться уцелевшими знаниями и собрали таких множество. Если ты, посол, снова посмотришь на Город... У нас один Город, он так и зовется... То увидишь далеко к востоку у самой реки, большое кубическое здание... Видишь?
– Вижу – отвечает Аврелий Сулла, подойдя к окну и высунувшись почти по пояс. Город утопает в привычной глазу зелени: буки, орешник, дубы и ясени. Тут нет секвой и хвощей, тут все даже пахнет как дома. Кубическое здание в море листвы и черепичных крыш действительно, хорошо заметно.
– Там наши маги. Хочешь научиться останавливать бури и вызывать дождь? Отводить недобрые мысли? Придавать мягкой бронзе прочность большую, чем у ваших знаменитых гладиев и пилумов?
– А что, научиться может всякий?
– Не всякий, но довольно многие. Ты же сам, легат, на той поляне в бою уложил полусотню заклятьем. Не помнишь?
Вернувшись к столику, Аврелий Сулла долго молчит. Наконец, решается. Царь говорит правду – по крайне мере, пока нужен союз с Римом. Можно тоже поделиться важным:
– Кто-то водил моими руками, царь. Голос бормотал заклятие сам собой, только завершив его, я освободился. И я теперь с ужасом ожидаю, кто из богов и что именно спросит с меня за спасение на той поляне.
Фиари пожимает плечами:
– Об этом стоит потолковать с нашими мудрецами. Возможно, ты никому ничего не должен. Выйдя из тьмы, мы собирали именно знания, друзей и торговые пути. А они, Темные, собирали рабов и слуг. В этом-то и не согласился со мной брат. И мы отселились от них через Реку. Ушли в эти вот леса полуострова Адливун, где и по сей день проживаем. Тут процветает наш народ; сюда к нам от убийств и боли сбежались лесные и морские фиари. Дома, башни и городские стены доставили нам прозванье Высоких. Нашу землю прославляют в сказках и песнях; фиари дальних земель верят, что после смерти их души вознесутся в ласковый Адливун... Когда явилась в мир сила, способная повергнуть царство крови, мы, конечно же, решили пойти ей навстречу.
– Вы не торопились, государь.
– Во-первых, мы узнали о вас не сразу. Во-вторых, мы все же фиари, а не люди. И принимаем решения не так скоро, потому что живем дольше вас. Мы непривычны к спешке. В-третьих, что наиважнейшее, мы хотели увидеть, что вы действительно сила. И теперь мы убедились, что вы в состоянии победить без нашей помощи. Но это будет большей кровью и намного дольше; за время бесконечной войны вы позабудете мирные искусства и превратитесь в народ убийц – Темные начинали точно так, а мы наблюдали все их перерождение от начала до конца. С нашими же знаниями и вашей силой можно совершить великие дела.
– У вас есть магия. Почему вы не победили врагов колдовством?
– Смотри сюда! – царь проводит пальцем по волшебному зеркалу, и в нем проявляется прямая линия. Фиари делает еще несколько движений – и на прямую накладывается волна, таким образом, что прямая проходит посередине.
– Ваше искусство войны, строительства, ваша хирургия – вот эта прямая линия. Нет взлетов, – аккуратно подрезанный ноготь упирается в верхнюю точку волны, – Однако, нет и падений! – теперь ноготь показывает на нижнюю дугу, а царь продолжает:
– Вы не хватаете с неба звезд, но надежно делаете свое дело. Магия же сродни вашей поэзии, театру, скульптуре и рисунку. Часто бывают провалы. Зато и взлеты бывают столь велики, столь выгодны, что позволяют пережить несколько провалов и дождаться еще одной удачи... Магия – это ничего наполовину, римлянин! Или вверх, или в смерть.
Сулла долго смотрит в колдовское зеркало, и говорит глухо:
– У меня остался еще один вопрос, государь. А затем я буду готов отправиться с твоими верительными грамотами обратно в Рим. Что до меня, то я счастлив быть с вами в союзе уже от одного того, что вы не режете людей заживо. Ты верно сказал, царь: я всего лишь рубака-абордажник, и все, что я знаю о цели нашего посольства – нам нужны союзники. Враг врага – наш друг. Там, на дороге, я умер, когда Ихор с Ангермом больше не защищали спину; все, что потом – жизнь взаймы. Я бы поклялся тебе, царь Адливуна, что приложу все свое небогатое красноречие, чтобы привлечь Императора к союзу с вами. Но моим богам ты не веришь, а твоих я, честно говоря, опасаюсь. Поэтому о посольстве я не буду говорить лишних слов. Кажется мне, мы понимаем, что хочет каждый из нас, а это уже много.
– Тогда задавай твой последний вопрос, легат. А потом я прикажу готовить для вас проводников, припасы и охрану. Мне доносят, что ваш корабль в сохранности ждет вас недалеко от берега; люди на нем здоровы и не удручены потерями; погода тихая и останется таковой еще дней десять-двенадцать.
– О двенадцатом апостоле богини Эмрис я и хочу спросить. На четвертом или пятом году от основания Новорима до нас дошли слухи о великих бойцах и магах, владеющих силой богини. Несколько позже мы увидели апостолов близко – в мирной жизни и в бою – и убедились, что подвиги Геркулеса им вполне по плечу. И даже большее... – посол немного помолчал, собираясь с мыслями. Продолжил так:
– Собравшись разом, эти апостолы могли бы искоренить темное Царство. Они уничтожают разбойников и убийц, обижающих людей на пути и в поселениях. Могли бы выкорчевать самое большое гнездо боли и крови, Ном-Урим. Десятку апостолов по силам. Известно ли тебе, государь, почему апостолы так не сделали? Хотя бы -- пытались? И почему самое большое число в имени апостола — двенадцать, это Эрин Меркурий. А на слуху имена всего лишь четверых?
Царь Адливуна сдвигает брови:
– Лучше всего на твой вопрос ответили бы тебе сами апостолы. Но и наши мудрецы кое-что про них скажут. Первое, имена апостолам даются по порядку посвящения. Второе – апостолы не бессмертны. Те, чьи прозвания не на слуху, попросту однажды встретили противника не по силам. Третье – не тебе ли я только что рассказывал о жестокой и неотвратимой магии зеркала, принадлежащего моему брату? Очень может быть, что исчезновение восьми из дюжины – его рук дело. Если апостолы защищают земледельцев и торговцев, они выгодны моему брату, они поддерживают в его царстве порядок. Те же из апостолов, кто осмеливается бунтовать против престола, исчезают силою зеркала беззвучно, бесследно, бесславно – не погибают в бою, а никогда не проявляются в ткани бытия. То малое, что я знаю о зеркале – изменить судьбу одиночки гораздо проще, чем семейства или дружины. А изменить судьбу царства или города и вовсе невозможно, можно только немного отсрочить неизбежное. Зная, чем закончилось явление Рима в наши земли, могу поручиться престолом, что брат мой пробовал исправить ваш приход с помощью зеркала. В том и причина розни ваших воспоминаний о прибытии в мир...
Тут повелитель фиари сам отступает к окну, и посол полагает разговор законченным. Но едва Сулла делает шаг к выходу, как его собеседник, не оборачиваясь, продолжает совсем уже мрачно:
– И последнее, римлянин – по счету, но не по важности. Зачем бы апостолам богини Тьмы и смерти уничтожать адептов той же самой Тьмы и смерти? Разве не Тьме служат солнцеубийцы на верхушках пирамид; разве не смертью выполняют они то служение? В чем же противоречие между ними и апостолами? Если апостолу представить муки людские, либо гнев богини Эмрис... Как ты полагаешь, что апостол выберет?