Жизнь и приключения деревенского врача

Жизнь деревенского врача насыщенна, разнообразна и полна приключений. Особенно, если врач – девушка, только-только закончившая интернатуру, и сугубо городская, тонкости сельского жития помнящая лишь по дачно-подмосковному детству…
Итак, дано: село Буланово Октябрьского района Оренбургской области. Участковая больница на двадцать пять коек, поликлиника и пять врачей – хирург, он же главврач, педиатр и три терапевта – две девчонки (я и моя однокурсница, угодившая по распределению туда же, куда и я) и Людка.
Людка – это разговор совсем особый. По-настоящему её звали Людмила Васильевна, но это только для среднего и младшего медперсонала. Больные называли её уважительно – Васильна, а все остальные именно так: Людка. В стереотипы о деревенском враче, этаком сельском интеллигенте, она не вписывалась абсолютно. Была Людка классической, даже несколько карикатурной деревенской бабой. Крупная, шумная, горластая. Заядлая курильщица, несмотря на тяжёлую бронхиальную астму. Любительница выпить и отчаянная матерщинница. И при этом – удивительно душевный и отзывчивый человек, врач божьей милостью. Дружба с ней дала мне очень многое как в профессиональном, так и в житейском плане…
Вот при таком раскладе и началась моя медицинская жизнь.
Летом врачу в деревне особенно делать нечего -  народ изо всех сил старается не болеть. Некогда: посевная, сенокос, уборочная, огороды, скотина и прочие прелести жизни в гармонии с природой. Зато осенью, когда крестьянские работы закончены, можно от души, со вкусом полечиться. Полежать в больничке, где не надо ни готовить, ни убирать, ни скотину обихаживать – чем тебе не санаторий. Пройти курс лечения уколами-«витаминчиками». И главное, прогреть нутро «горячим уколом». Укол этот – хлористый кальций внутривенно – был весьма популярен у наших больных, зато медсёстры его ненавидели. Вводить хлористый кальций нужно строго внутривенно и очень осторожно: при попадании в мягкие ткани он вызывает их омертвение. При введении возникает чувство жара (потому и «горячий») – на мой взгляд довольно неприятное, но больным нравилось. А больше, похоже, никаким действием на организм не обладает.
Первые несколько месяцев я вела приём в поликлинике, где и познакомилась с местной знаменитостью – Жучкой. Если я и знала её паспортное имя, то давно забыла. Прозвище же она получила за пронзительный, сверлящий уши голос и общую склочность характера. По профессии Жучка была продавщицей, а по жизни – ипохондриком. То есть весь смысл её существования заключался в поиске разнообразных болячек в своём несокрушимом организме. На момент нашего с ней знакомства Жучка пыталась доказать врачам – и себе в первую очередь – что у неё имеет место быть анемия. Каждый день в поликлинике разворачивалась одна и та же сцена: Жучка появлялась в лаборатории с возгласом:
- Валька! Посмотри мне моглобин, а то чё-та нехорошо мне. Низкий, наверно.
Лаборантка брала у неё кровь на анализ, определяла, что гемоглобин у пациентки, как у космонавта, о чём и сообщала.
- Не, это у тебя машинка врёт, - не верила Жучка, - я чую, низкий у меня моглобин!
(Машинка для измерения «моглобина», кстати, проста настолько, что врать просто физически не может: нечему там врать).
Следующий шаг – визит к терапевту, то есть, ко мне. Минут двадцать страдалица объясняет, что ей нехорошо, и как именно нехорошо: «вот здесь всё прям обмирает». Я слушаю, киваю и мысленно перебираю все слышанные от Людки матерные загибы, арии и фиоритуры, борясь с желанием высказаться вслух.
- А вот я тут слыхала, что от моглобина хорошо коньяк с молоком пить, - вдруг вспоминает Жучка, - как думаешь, поможет?
- Ты, - говорю, - лучше коньяк отдельно, а молоко отдельно. Не порти продукты.
Моглобиновая опупея продолжалась с полгода. За это время я успела пройти специализацию, а когда вернулась в Буланово рентгенологом, начался новый круг. Жучка обнаружила у себя рак желудка. На рентгеноскопию она ко мне приходила раз шесть или семь, высокомерно игнорируя облучение.
- А вот я тут слыхала, что от этого дела сулема хорошо идёт. Как думаешь, поможет?
Сейчас я, конечно, сказала бы: обязательно поможет, сразу и от всего. Пей, дорогая, на здоровье. Но в те времена нужную дозу врачебного цинизма ещё не наработала, поэтому просто рявкнула однажды:
- Нет у тебя никакого рака! Но если ещё раз придёшь на рентген – будет!
Есть такая мудрая приговорка: не ищи, а то найдёшь. Вот и Жучка нашла: угодила в Октябрьскую ЦРБ с тяжёлым маточным кровотечением. Пыталась лечить фибромиому матки народными средствами… Но это произошло уже без меня, и чем дело кончилось, я не знаю.
Рентгенология рентгенологией, а полставки терапевта с меня никто не снимал. Поэтому забот и проблем хватало мне и без Жучки с её болячками…
Звонок медсестры выдернул меня из рентгенкабинета:
- Идёмте к нам, больную привезли.
На кушетке в приёмном лежит женщина лет тридцати пяти – сорока в глубокой коме. Добиться вразумительного рассказа  от перепуганного мужа невозможно, на все вопросы один ответ:
- Не знаю, как стояла – так и упала.
«Как стояла, так и упасть», она могла от чего угодно: инфаркт, инсульт, гипогликемия, гипергликемия… Действия по лечению в каждом случае будут разные. Пока я судорожно пытаюсь сообразить, что делать и за что хвататься в первую очередь, Людка, случившаяся рядом на моё счастье, отводит меня в сторонку.
- Так, - говорит она, -  давай пиши сопроводиловку, а я в Октябрьское позвоню, договорюсь, чтобы забрали. По крайней мере хоть помрёт не у нас.
- Думаешь, помрёт? – с великого ума сомневаюсь я.
- Я, блин, не думаю, - мрачно отвечает Людка, - я, блин, знаю. Ты на руки её посмотри, видишь – обирается.
И точно: женщина неподвижна, но бледные пальцы хаотично теребят край одеяла. Всё это наводит на мысль о повреждении мозга, но что бы там ни было, лечить такие вещи в участковой больничке нечем и некому. Вот мы и перекинули проблему на плечи «вышестоящей организации»…

Есть незыблемый медицинский закон: если ты идёшь в отпуск, то в последний день перед ним и в первый день после тебе поставят дежурство. Обязательно. И вот лето, солнышко, красота, с понедельника я иду в отпуск, в субботу мы с матерью уезжаем в Москву, а в пятницу, естественно, я дежурю. Сначала вроде бы тишина и спокойствие: давление, температура, понос, золотуха - всё, как обычно. Потом началось. Компания сильно поддатых ребят перевернулась на тракторе. Как с полдюжины рыл ухитрились набиться в кабину К-700, не рассчитанную на такое - не знаю. Как они его завели и поехали - тоже не знаю. Деревенская дискотека, горячительные напитки, девки, перед которыми сам бог велел выпендриваться и бессмертное и вневременное "Пацаны, смотрите, как я умею!" Дуракам везёт - никто не пострадал. А потом кто-то там наверху решил мне выдать перед отпуском полную порцию. Авария на шоссе. У водителя перелом предплечья, пассажирка - девчонка лет тринадцати - в коме: закрытая черепно-мозговая травма. Позвонить в Октябрьское, вызвать бригаду. Написать историю. Дождаться бригаду, отправить пострадавших по назначению. Телефонный звонок, панический вопль: "Ой, плохо!!!" Чего плохо, кому плохо - не добьёшься. Приезжаю на вызов и вижу уже слегка остывший труп. Алкаш с большим стажем - то ли выпил чего-то не того, то ли просто уже хватит. И такая дребедень целый день. В нашем случае целую ночь. А под утро, когда я уже решила, что запас приключений исчерпан, приехала машина из геологоразведки. Приезжаю к ним, захожу в бытовку и вижу картину маслом. Койка. На койке возлежит классический геолог - косматый, бородатый и глубоко похмельный.
- Что случилось? - спрашиваю.
- Ох, дочка, - отвечает мне геолог, - беда. Слёз у меня нет.
- Сейчас будут, - я уже пребываю в состоянии гаки, поскольку на часах половина шестого утра, а я за всю ночь не то, что не прилегла - присесть не успела. Набираю в шприц кубик кордиамина и всаживаю гаду в плечо. Внутрикожно. Кордиамин вообще штука полезная, но болезненная, а уж при таком способе введения особенно. Слёзы сразу появились, пациент облегчённо вздохнул (а мне солёного огурчика захотелось - закусить) и задрых. Хорошо хоть, геологам хватило совести отвезти меня домой...
В поезде я бы спала до самой Москвы, но в Коломне мать стащила меня с верхней полки за ногу со словами "Вставай, приехали".
Дежурство после отпуска прошло подозрительно гладко. Зато отыгралась Людка, у которой я жила…
Ту надо сказать вот что. Людка родом была пришлая, не из Буланова. И жили они с дочкой в доме не родном, а так сказать, казённом, в нём раньше какая-то контора была. И приспособлен был этот проклятый дом для чего угодно, только не для жилья. Протопить его возможным не представлялось: сколько ни сожги брикета в печке, температура выше десяти-пятнадцати градусов не поднималась. Скорее всего потому, что на чердаке не было засыпки – теплоизоляции, и всё тепло спокойненько уходило через потолок на улицу. Но что с этим делать, мы тогда не знали. И сыро в нём было: непротопленный зимой, он не успевал просохнуть и прогреться даже за оренбургское раскалённое лето. А поскольку Людка была астматиком, вся это радость что ни день провоцировала у неё тяжёлые приступы, такие, что никакой беротек не брал. Вот мне и приходилось купировать их разными серьёзными и иногда даже неконвенционными препаратами…
А для полного счастья к астме добавилась аневризма грудного отдела аорты. Аневризма – расширение сосуда; стенка в этом месте истончается, расслаивается и в конце концов рвётся. Исход зависти от того, где сосуд расположен и какого он калибра. Маленький сосудик где-нибудь в мозге может привести  к инсульту, который в принципе лечится, а вот аорта -  другой разговор. Сердце выбрасывает в неё кровь под приличным давлением, и если в стенке появится хоть самое микроскопическое отверстие… Ну, кто видел, как струя воды под большим давлением крушит угольный пласт -  тот поймёт. А кто не видел – тому и не обязательно.
И вот сидим мы с ней ночью, Людка отходит от приступа, а я наблюдаю на всякий случай за ней.
- Завтра пойду к главному, - говорит наконец Людмила, - попрошу отпуск. Пусть хоть без содержания даст.
- Зачем? Ты же недавно была.
- Галку к бабке отвезу. Ещё не забыть Верке сказать, чтобы приходила Малыша и Ленку (собаку и кошку) кормить.
- Да ладно, я присмотрю за ними.
- Не, тебя в Октябрьское вызовут. Логачёв на больничный уйдёт, а потом на инвалидность. Работать больше не будет.
- А ты откуда знаешь?
- Помру я не сегодня завтра, - спокойно, абсолютно без всяких эмоций говорит Людка, - вот и знаю. Чтобы здесь дела закруглить.
- Иди ты!
- Иду, иду…
А неделю спустя приехала начмед  Октябрьской больницы и велела мне собираться и ехать с ней, поскольку тамошний рентгенолог надолго слёг.
Там, в Октябрьском меня и догнало известие о смерти Людки – разорвалась чёртова аневризма.
Страннее же всего то, что разговор наш состоялся в то время, когда ни одна собака не знала, что у Логачёва случится инфаркт.

Работа в Октябрьском немногим отличалась от булановской – разве что несколько большей напряжённостью, райцентр всё-таки  село побольше. Ну и оснащение ЦРБ получше – по крайней мере в рентгенкабинете вместо  довоенного АРД-2 стоял более-менее новый РУМ-10. Другой особенностью были болгары. Они тянули газопровод в Октябрьском, и порой им приходилось лечиться. И вот тут начинался квест. Хорошо, если пациент прожил в Союзе хотя бы полгода -  его хоть можно было расспросить, как положено. Общение с тем, кто недавно приехал, было, мягко говоря, затруднительно. Болгарский и русский языки похожи, но не настолько, чтобы понимать друг друга без перевода. К тому же новоприбывшие разговаривали почти исключительно на русском матерном. Вот этому они научались мгновенно, даже прежде, чем деньги считать. Понятно, что экспрессия и выразительность мата весьма этому способствовали. К тому же в болгарском языке матерные слова тоже есть, примерно с тем же звучанием и тем же смыслом. Только, как во всех южно-славянских языках, считаются скорее сниженной лексикой, чем откровенной нецензурщиной.
Жили болгары своим посёлком в трёх шагах от больницы, чем мы беззастенчиво пользовались – в тамошней столовой можно было вкусно и недорого пообедать. А единственным недостатком болгарской столовой было 10 сентября – День Без Компота.
9 сентября, день освобождения от фашистов, в те времена был в Болгарии государственным праздником. И братушки справляли его со всей широтой славянской души. А на следующий день их настигала та самая жажда, что по словам бравого солдата Швейка бывает от жажды вчерашней. И сколько бы компота в столовке не сварили – всё выпивалось досуха…
А больше различий в булановской и октябрьской жизни и не было. С 8.30 до 14.00 – снимки, флюорограммы, рентгеноскопия. С 14.00 – приём в поликлинике – половина терапевтической ставки никуда не делась. Планёрки по пятницам – мероприятие, описываемое словами из старой песенки: «каждую пятницу, лишь солнце закатится, кого-то жуют под бананом». Поездки домой на выходные, если нет дежурства.
Больничное начальство обожало ставить "городских", вчерашних интернов, дежурить на праздники. Ну а что, местным хочется дома, с семьёй посидеть, в честь праздничка водочки душевно выпить... А эти молодые-холостые-незарегистрированные, у них ни семьи, ни дома, ни детей, ни чертей - пусть дежурят. Мы и дежурили. Собственно в праздник дежурить даже хорошо. Именно потому, что народ празднует - всё спокойно, разве что гипертонический криз у кого случится. Вот после праздников значительно хуже – переедят, перепьют, передерутся…
Однако могут и праздник арматурной содомии устроить, очень даже запросто. Вот, скажем, на дворе 7 Ноября, красный день календаря, я сижу у себя в кабинете, треплюсь с лаборантом о цветах и пряниках - и тут в двери влетает заведующий детским отделением Вася по прозвищу Штангист. (Молодой парень, мой ровесник, ростом и габаритами напоминающий Адептус Астартес. Прозвище заслужил, когда однажды подхватил 200-литровый баллон с кислородом и понёс. Спину сорвал, конечно, но прославился).
- Слушай, - говорит Штангист, - я сейчас дитё пришлю, лёгкие снять. Ты посмотри по мокрому, пожалуйста. Срочно надо.
- Ладно, - говорю, - срочно так срочно. Посмотрю по мокрому.
Приходит мамаша - казашка с чабанской точки, приносит дитё, которому ещё и года нет. Со снимком никаких проблем: дитю настолько плохо, что оно даже не пищит. На снимке - махровая, как в учебнике, двусторонняя пневмония.
- Ты каким местом думала, - орёт Васька на мамашку, - ты почему раньше не приехала? Ему же, блин, блин и блин, дышать уже нечем!
Мамашка хлопает глазками и блеет:
- Я думала - пройдёт...
- Пройдёт, - вздыхает Штангист, - ещё немного, и точно пройдёт. Совсем.
- Да что вы хотите, Василий Дмитрич, - вступает в беседу лаборант, - у неё там десятка полтора их бегает, мал мала меньше. Она не всегда вспомнит, кого как зовут, не то, что заметить, кто болеет.
Дитё прямо из нашего кабинета отправляется в палату интенсивной терапии под капельницу, Васька уходит писать назначения, а мы остаёмся ждать следующего приключения.
Оно, конечно, следует. Погода у нас на тот момент самая ноябрьская: с вечера и полночи шёл дождь, а под утро ахнули заморозки. Во что при таком раскладе превращается дорога - думаю, никому объяснять не надо. И вот пор этой-то дороге какие-то черти понесли из Оренбурга в Тюльган мужика с семьёй - женой и двумя ребятишками. Уж не знаю, что случилось, но только "Жигуль" улетел в кювет, несколько раз перевернулся и встал на крышу. Хвала отечественному автопрому - машина отделалась разбитым стеклом, а водитель и пассажиры испугом. Далеко не лёгким, но - испугом. Сидят они в приёмном, гаишник протокол пишет, мужик смотрит в одну точку остекленелыми глазами и повторяет время от времени: говорил же ей, дуре - сиди дома! Нет, заладила: поедем к маме, поедем к маме... Жена ревёт в три ручья, периодически ругая мужа за бестолковость и неумение ездить, но это больше от облегчения, чем от злости. И только дети бурным шёпотом обсуждают приключение. Семейная идиллия, короче.
И так далее, и тому подобное.

Оглядываясь на свою медицинскую жизнь, я понимаю, почему врачи нередко становятся писателями. Профессия подбрасывает таких персонажей и такие сюжеты, что нарочно не придумаешь. Вот одного врача так достали пациенты, что он плюнул на всё, сел и написал Евангелие от Луки.
Сложная это профессия и частенько неблагодарная – работать с людьми вообще трудно, а уж с больными людьми трудно втройне. Потому-то и раздражают телесериалы про врачей, особенно голливудские – пафосные, неправдоподобные и дурацкие.
В действительности, как известно, всё не так, как на самом деле.