Пролог

«Однажды, возвращаясь верхом по тропинке высоко над шоссе из Учан-Су с дивным видом на Ялту и ее окрестности, государь высказал, как он привязан к Южному берегу Крыма.
- Я бы хотел никогда не выезжать отсюда.
- Что бы Вашему Величеству перенести сюда столицу?
- Эта мысль не раз мелькала у меня в голове.
Вмешалась в разговор свита. Кто-то возразил, это было бы тесно для столицы: горы слишком близки к морю. Другой не согласился:
- Где же будет Дума?
- На Ай-Петри.
Мы двинулись дальше — Государь и я с ним рядом по узкой дорожке. Император полушутя сказал мне:
- Конечно, это невозможно. Да и будь здесь столица, я, вероятно, разлюбил бы это место. Одни мечты...
Потом, помолчав, добавил, смеясь:
- А Ваш Петр Великий, возымев такую фантазию, неминуемо провел бы ее в жизнь, невзирая на все политические и финансовые трудности. Было бы для России хорошо или нет — это другой вопрос»
Генерал А.А. Мосолов, книга воспоминаний «При дворе императора»…

Российская Империя, г. Санктъ-Петерсбургъ, генваря 28, в годъ 1725

Бурная и не всегда полезная для его здоровья жизнь царя-реформатора Петра Первого подходила к концу. Уремия* обострилась до крайности, поэтому большую часть времени император всероссийский проводил в постели, страдая от болей и от множества незаконченных дел.
Когда болезнь на время отступала, он вставал и, бодрясь, посещал празднества и присутственные места. Спеша доделать все, что не успел, он лично составлял инструкции и подписывал новые и новые указы. Но болезнь все обострялась и государь понимал, что не успевает... и оставляет страну свои и дела неоконченными. Отчего страдал не меньше, чем от болей. Которые все обострялись и обострялись настолько, что последние дни он не только стонал, но и подлинно кричал, так что слышно было далеко за пределами его покоев. Затем боль стала столь сильной, что царь только глухо стонал, кусая подушку. И все это время его терзала одна мысль: «Господи, Боже мой! Сколь мало я успел и сколь многого не сделал! Дай мне сил, Господи, одолеть сию болезнь и закончить труды всей жизни моей! Господи, спаси и помилуй мя, грешного…»
Но болезнь не отступала. Силы императора иссякали, и он неожиданно вспомнил о том, что так и не назначил себе официального наследника. Петр потребовал бумаги, начал было писать. Но перо выпало из его слабеющих пальцев. А из написанного сложились всего два внятных слова: «Отдайте всё...». Император велел позвать дочь свою, Анну Петровну, чтобы она писала под его диктовку, но пока ее звали, он впал в беспамятство…
И мерещилось ему картина, описанная пророками.
И видел он человека на престоле и как бы пылающий огонь, и сияние было вокруг него.  И сказал тогда ему неведомый глас, исходящий из уст как бы человека сего: - Моление твое услышано. Аз дарую тебе возможность спасти труд твоей жизни, вселившись в тело последнего императора русского, перед крушением империи... Иди же и делай! - громом отдалось в голове императора.
- Его Величество скончался, - смутно и еле слышно донеслись до него чьи-то слова и сознание его померкло...

*Отравление организма веществами, которые задерживаются в нём при болезни почек.

Сказку сделать былью...

Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,
Преодолеть пространство и простор...

Российская Империя, Крым, Ливадийский дворец, ноябрь

29 октября 1900 года в Правительственном Вестнике появилось сообщение: «Государь Император Николай Вторый заболел 26 октября инфлюэнцей без осложнений, бюллетеней не будет».
На самом деле Николай Александрович болел уже несколько дней и если первоначально его личный врач Гирш уверенно диагностировал инфлюэнцу (грипп), то позднее привлеченные врачи нашли у императора брюшной тиф. Болезнь протекала тяжело, пошли слухи о возможной смерти государя. Победоносцев в письме к министру внутренних дел Д.С. Сипягину написал: «Тяжкое облако легло на нас от вестей из Ливадии».
И в высших правящих кругах Империи и в царской семье, где были недовольные возможным восшествием находящегося под сильным вляинием Витте великого князя Михаила, даже пошли разговоры, не дают ли Основные Законы Империи возможность назначить наследницей Престола старшую дочь Николая Ольгу. В результате придворные круги раскололись на несколько партий. Часть поддерживала право на наследство Михаила, другие же желали подождать рождения ребенка, с тем чтобы передать власть ему, либо Ольге Николаевне. Витте несколько раз собирал совещание кабинета Министров, пытаясь продавить назначение великого князя Михаила регентом.
Императрица же, пренебрегая опасностью, дневала и ночевала в комнате своего супруга. Стремясь облегчить страдания, она лично ухаживала за больным и поила его лекарствами и снадобьями из своих рук. Но облегчения не наступало. Генерал А.Н. Куропаткин, навестивший императорскую чету в Крыму, отметил: «Вот уже шестой день Государыня никого кроме врачей не видит сама и не допускает к Государю. Сама спит с ним в одной комнате и ухаживает за ним, дежуря посменно со своей няней. Никаких предосторожностей ни за себя, ни за детей не принимает. Тесно и не дезинфицируют».
13 ноября Николаю Александровичу стало совсем плохо. Наступил кризис. Император потерял сознание и лежал на кровати вытянувшись, словно манекен, и почти не дыша. Александра Федоровна, несмотря на беременность и свое тяжелое состояние, неотлучно сидела рядом с постелью, дежуря вместе с сиделкой, которая суетливо обтирала выступивший на лице царя пот.
Внезапно тело Николая вздрогнуло и начало биться в судорогах.
Императрица, приказав срочно вызвать врача, в бессилии заламывала руки.
Приступ прекратился столь же внезапно, как и начался. Император медленно открыл глаза…
Петр внезапно очнулся и понял, что боль куда-то исчезла. Нет, она не прекратилась совсем, но по сравнению с предыдущими ощущениями стала почти незаметной. И почему-то переместилась в ноги и голову вместо низа живота. И вообще, ощущения были какие-то непривычные. Словно на лице что-то мешало, а постель казалась намного мягче обычной. Он медленно, так как все мышцы плохо слушались, поднял веки и осмотрелся. Над ним склонилось старческое лицо, украшенное густыми седыми усами, переходящими в довольно-таки пышные заросли на щеках. «Бакенбарды» - подсказал ему неожиданно внутренний голос. Но тут откуда-то сбоку донесся незнакомый женский голос, произнесший что-то неуловимо знакомое по-немецки. Склонившийся над императором ответил, так же по-немецки, что-то вроде: «Кризис миновал, Ваше Величество». И начал проводить над ничего еще не понимающим Петром какие-то странные действия. Впрочем, пока лекарь («Гирш», - подсказал его фамилию еще раз внутренний голос) и пришедшие ему на помощь пара лакеев, возились с его расслабленным телом, Петр осмотрел помещение и людей, в нем находящихся. Прежде всего ему бросилась в глаза по домашнему, но богато разодетая женщина, миловидная, с озабоченный и нервным лицом, и что характерно - в «интересном положении». Кроме нее присутствовали увиденный уже врач, пара лакеев и, похоже, служанка. Комната небольшая, но побольше той, в которой император лежал до потери сознания, роскошно и необычно отделанная штофными обоями, уставленная не менее богатой мебелью. Окно, по ночному времени закрытое наглухо, за которым ничего пока не различить, кроме густой темноты. Все это, как и ощущения некоей инородности нового тела, особенно неприятное ощущение заросшего бородой лица, показывали, что все увиденное Петром ранее – не галлюцинации измученного болью человека, что вся эта сказка происходит… произошла с ним наяву. И сейчас он, бывший Петр, находится в теле своего потомка, которому предстояло потерять Империю.
- Никки!- заметив осмысленное выражение глаз больного, женщина явно обрадовалась. – Вы очнулись! Ему лучше? – переспросила она у доктора.
- Та, Фаше Императорское Велишество, - врач ответил на уже по-русски, но с сильным акцентом.
- Тогда оставьте нас все, кроме Танеевой, - приказала императрица. Внутренний голос тотчас же услужливо просуфлировал Петру, что ее зовут Аликс, а точнее Александра Федоровна и оказалась она женой предыдущего владельца тела.
«Эй, а он где? – удивленно спросил Петр, не обращая внимания на рассказ женщины. - Я его убил, что ли? – на что внутренний голос таким же спокойным тоном ответил, что прежний хозяин тела никуда не делся, - Здесь я, только заперт волей вашей словно в камере и могу лишь отвечать на ваши вопросы, - продолжил он. – Ну и ладно, сиди там, где находишься, - ответил своему внутреннему собеседнику Петр. – Ибо такова Господня Воля и кто мы есть, чтобы ей противится». Голос смиренно замолчал, а до слуха императора наконец-то донесся голос Александры.
- Да ты меня совсем не слушаешь, Никки! Тебе нехорошо?
- Прости, душенька, - ответил он, - но что-то совсем слаб и хочу вздремнуть.
- О, конечно, конечно, Никки, - ответила императрица, но в ее голосе чуткий слух Петра уловил нотки удивления и сомнения.
«Надо что-то быстро придумать, - заметил он про себя, - иначе она быстро поймет, что я не… «Николай» - опять подсказал голос. – Вот именно» - действительно проваливаясь в сон, отметил для  себя Петр.
Следующие несколько дней прошли для него спокойно. Больное тело понемногу набиралось сил, а Петр-Николай незаметно изучал свое новое тело, придворное окружение и дворец. Хотя, надо признать, из придворных он пока видел только лекаря, нескольких лакеев, служанок и фрейлин императрицы. Ну и саму императрицу, конечно. Александра заботилась о нем, командовала слугами и служанками, проводила дни и ночи в его комнате, но все чаще Петр замечал ее удивленно-изучающие взгляды. И понимал, что она что-то подозревает, но пока еще не готова сделать окончательный вывод. А вот чем закончатся ее подозрения, он никак не мог решить.
«Чую, отправит он меня в «дом скорби*», отстранит от власти и начнет сама распоряжаться, – думал он, наблюдая, как командует его «жена» лакеями. А еще - внимательно слушая ее невнятное бормотание, когда он делал вид что спит, и они оставались одни. - Она явно считает, что без ее руководства я не способен даже сходить по малой нужде, - на эту мысль явно обидевшийся внутренний голос напомнил, что «душка Аликс была ангелом-хранителем и следила за мной лучше, чем всякая сестра милосердия»*. Петр это признал, но тут же заметил, что при этом она не допускала никого из посторонних к царю и лично контролировала лечение. А еще лично читала и выделяла основное, по ее мнению, в документах, которые ему доставляли. «Нет уж, это не Катеринушка** - та помощницей была, но править мною не пыталась. Эта же особо более на Евдокию и Софью*** своей властностью похожа. И сына от нее нет… Да, вопрос этот я одним из важных почитаю и решать буду так, как наилучшим образом для Империи будет», - высказал он свое мнение обиженно замолчавшему «внутреннему собеседнику». А ведь он только собирался признать, что императрица очень приглянулась ему, как женщина: высокого роста, стройная, с великолепно поставленной головой. Однако его «соратник по телу», очевидно обидевшись, упрямо замолчал и уже не спешил сразу предоставить свои знания в распоряжение Петра. Пришлось ему опять удивлять свою «супругу», попросив почитать ему учебник по истории для гимназий. Уточнив, что его интересует период от Петра Первого до современности.
- Ники, дорогой, - ответила Александра удивленно, - зачем тебе это? Ты же сам не раз говорил, что тебя более по душе время Алексея Михайловича. И зачем тебе… - но, видимо уловив поднимающийся гнев Петра, пошла на попятную. – Но раз таково твое желание, прочитаем тебе. Помнится мне в библиотеке было «Руководство по русской истории» Дмитри Ил-ловайско-го. Принести?
- Принеси, конечно, - не скрывая раздражения, ответил Петр-Николай. На этом первая размолвка и закончилась, но осадок от нее сохранился.
Принесенную книгу читала либо Александра Федоровна, либо сам Николай, когда чувствовал себя достаточно хорошо. Причем он замечал, что по мере чтения у него всплывали из глубины воспоминания бывшего хозяина тела, помогая понять прочитанное.
Между тем болезнь понемногу отступала. И наконец 30 ноября, с разрешения докторов, Николай оделся  самостоятельно вышел на балкон.
Петр очередной раз отметил про себя, как непривычно видеть всех людей не сверху вниз, а на уровне глаз. Да и потолки с дверными проемами словно выросли в высоту (а последние и в ширину). Причем при самостоятельном передвижении этот эффект оказался еще более выраженным, чем при тех двух-трех шагах по комнате, которые позволяли ему во время болезни. Он даже чуть было не промахнулся, пытаясь взять со стула рубаху, чем вызвал очередное волнение у Аликс. Но ничего не поделаешь, приходилось привыкать, как и ко всем остальным неудобствам в этой сказочной ситуации. Утешила только погода – солнечная, теплая и тихая…

Российская Империя, Крым, Ливадийский дворец, декабрь

Жизнь во дворце, казалось, входит в нормальную колею. Единственное, что стало необычным – Николай пока не занес в дневник ни одной записи, зато много и усиленно читал, но газеты, журналы и справочники вместо столь любимой им ранее художественной литературы.
2-го декабря царь с женой, великим князем Александром Михайловичем и его женой Ксенией долго гуляли на балконе Ливадийского Дворца. Николай был задумчив и неразговорчив, зато князь Сандро, как его звали в семье, очень интересно рассказывал о своем проекте броненосца береговой обороны с восьмидюймовыми орудиями. Николай, слушавший его вначале невнимательно, внезапно заинтересовался проектом и после прогулки они уединились в кабинете.

Внешне казалось, что жизнь во дворце вернулась в привычную колею. Только император стал больше читать, причем не привычную для всех развлекательную литературу, а серьезные труды по статистике, стратегии и истории. Правда, вечерами он все же некоторое время читал вслух для императрицы и художественные книги. Начав почему-то с непривычной для него английской The Posthumous Papers of the Pickwick Club («Посмертные записки Пиквикского клуба»). Александра, любившее все английское, несколько недовольно отметила этот странный выбор в разговоре с Мадлен (Мадлен (Магдалина) Занотти: старшая камер-юнгфера императрицы Александры Федоровны, приехавшая с ней из Дармштадта)Но царь не просто читал. Он еще завел себе отдельную тетрадку, в которой делал заметки по прочитанному, которыми ни с кем не делился. Тетрадь же прятал в запирающийся ящик стола, даже зная, что никто, кроме Александры, не осмелится заглянуть в его личные записи.
Врачи настаивали на том, чтобы Николай провел еще некоторое время в Крыму для окончательного выздоровления, поэтому он с семьей остался в прекрасной, напоенной южными ароматами Ялте на весь остаток декабря.
Император, как ни хотелось ему поскорее увидеть любимый Петербург, согласился с врачами. Ему нужно было привыкнуть к новому времени и его диковинкам. И к окружению, само собой, тоже. Чтобы не играть каждый день роль Николая, утомляясь, как каторжник на галере, а по-настоящему почувствовать себя своим потомком. Ну, и конечно, вдали от суеты столицы и придворного окружения, основательно разобраться в происходящем в стране. Потому что явных признаков неблагополучия он пока не замечал. По крайне мере, таких, из-за которых необходимо его срочное вмешательство. Но три вопроса царь для себя выделил. Пока три.
Первоочередным, как он полагал, был дальневосточный вопрос. Если уйти из Маньчжурии, где, по всем описаниям, климат был более подходящим для крестьянских хозяйств, чем на российской территории, то все тамошние земли становились зависимыми от снабжения с европейской части. Но присоединение маньчжурских земель грозило если конфронтацией, то серьезными осложнениями с европейскими державами. Что вызывало настоящий священный ужас у его министра иностранных дел. Нет, царь его понимал – про Крымскую войну он прочел. Но он понимал и разницу в положении России тогда и теперь. В разделе Османской Империи никто из европейцев не был заинтересован. Зато раздел Китая, как заметил император, привлекал многих. А если смотреть непредвзято, этот раздел фактически уже начался. Поэтому высказываемые соображения о том, что в едином Китае нам будет легче противостоять своим конкурентам он считал недалекими и просто смешными. При известной всему миру продажности китайского правительства надеяться, что только русские будут диктовать свою волю можно было не больше чем на летнюю погоду в январе на Соловецких островах. «Пожалуй, - подумал он как-то, - у молящихся об этом монахов надежд может быть поболее. Неизвестно, как Бог решит…». Еще одной тревожной нотой в этом вопросе была позиция Японии, войну с которой Сандро уверенно пророчил не далее чем через три года. А усилить флот и войска в этих отдаленных местностях было сложно именно из-за невозможности их снабжения, а также ремонта из-за скудности местных ресурсов.
Вторым неотложным вопросом он решил считать изменения в управлении Империей. С удивлением уяснив, что никого, кто помогал бы его величеству в решении вопросов высшего управления, управлял комитетом министров и объединял деятельность правительства в России нет. То есть если брать за аналог большинство европейских систем, император российский был одновременно и главой страны, и своим собственным премьер-министром. В результате чего тратил время на решение вопросов повседневного управления страной. И не мог даже отвлечься, например, чтобы изучить вопрос с Великим Сибирским путем (название Транссибирской железной дороги в то время) и Дальним Востоком. К тому же, как среди образованных классов, так и среди правящих кругов, имелось стремление к созданию представительных органов вроде Земского Собора, а то и аналогичного английскому или немецкому парламента. Судя по реакции внутреннего собеседника, он категорически не принимал созыва таких учреждений в любом виде. А вот Петру казалось необходимым ввести что-нибудь подобное, не только в подражание цивилизованным европейцам, но и для создания отдушины для всех политиканов, демагогов и недовольных. «Пусть уж лучше грызуться между собой и принимают законы, - попытался объяснить он Николаю свои резоны. – Недовольные законами и решениями власти найдут себе виновных в том, что все идет не так в этих говорунах и будут бороться с ними, а не с нашим правительством и не с Нами.»
Третьим вопросом, требующим решения, после изучения всей совокупности бумаг и литературы, стал крестьянский. Что-то его потомки напортачили с освобождением. И дворянство поддержать не сумели, и крестьян, похоже, загнали в тупик. Малоземелье, недоимки по выкупным платежам. Наконец голод, особенно такой как в 1891 году… С этим надо было что-то делать. Переселение в Сибирь и Манчжурию могло помочь. Но оно не решало проблемы недоимок по выкупным платежам. Отменить их – сразу пробить в свёрстанном уже бюджете страны большую дыру. Не отменять – получить недовольство основной массы населения. Которое, если подумать и может стать причиной того апокалиптического видения, в итоге. Но пока этот вопрос был, по мнению царя, именно третьестепенным.
Надо признать, что решение повременить с отъездом, оказалось удачным. Он постепенно привык, что его зовут Николай или Никки, смог без напряжения разговаривать не только с женой и родственниками, но и со своим камердинером Терентием Чемадуровым.
Кроме того, в один из декабрьских дней в Ялту пришел зафрахтованный под перевозку войск французский пароход «Ville de Tamatave» («Город Таматаве»). На нем вернулись из Манчжурии батальон стрелков из тринадцатого стрелкового полка, батарея из четвертого стрелкового артдивизиона и командовавший русской охраной посольства в Пекине лейтенант барон Розен. После опроса стрелков и краткого разговора с бароном, Николай еще больше уверился в необходимости решения маньчжурского вопроса.
Незаметно пролетело Рождество и наступил Новый год. Переболела простудой императрица, вернулись в Ливадию дочери, отосланные на время болезни царя в Ялту. Сандро, планировавший встретить Рождество в Петербурге, по настоятельной просьбе Николая остался и продолжал часто беседовать с царем о флоте, поражаясь неожиданным вопросам своего казалось бы хорошо ему известного родственника.